И осень совсем не осень. На деревьях не желтеет, там совсем нет листвы. Ветки обуглены, многолетние и молодые стволы исполинов и юнцов повалены, вдавлены в грязь земли гусеницами. Моросит дождь. Он набирает силу, врезается в землю, ударяется каплями по изуродованным телам вчерашних людей. Можно ли назвать мертвеца человеком?

Серое небо. Дрожь по телу. То ли холодно, то ли страшно. Нет, страшно было вчера, когда воздух сотрясался от рева танков, казалось, что они уже близко, вот-вот появятся из-за холма. Пальцы крепко сжимали автомат, и хотелось стрелять, стрелять! Выскочить из окопа и бежать вперед! Туда, скорее, убивать!
Две зазевавшиеся птицы, так высоко в небе, что и не разобрать какие именно, летели прочь от шума, от взрывов, от смерти. Задираешь голову вверх и понимаешь: даже там не свобода.

Сержант высунул голову из окопа. Волосы его были взъерошены, грязны, как и все лицо, щека изодрана в кровь. Широко раскрытыми глазами, бегающим взглядом он осмотрел происходящее и спрятался обратно.
- Эй! Ты не молчи – сказал он молодому солдату, лежащему рядом.
Тот не отвечал. Сержант наклонился к нему, приставил щеку к носу, потом запястье – вроде дышит. Солдат открыл глаза. Светлые, выгоревшие на солнце, с красными белками от боли и усталости, они уставились вверх.
- Товарищ сержант… – слабеющим голосом заговорил солдат.
- Да, да, говори…
- …а у Вас мать есть, жива?
- Есть, жива. И отец жив. Недавно от них письмецо получил - живы, здоровы.
- А у меня еще до войны погибли… И не ждет никто. Девушки даже нет.
- Ты ж говорил, что есть?
Солдат замолчал и закрыл глаза.
- Не молчи же!
Сержант придавил слабеющую руку солдата, которая сжимала место ранения. Кровь теплой тягучей жижей проходила сквозь пальцы.
- Я все равно не хочу умирать, товарищ сержант – поднял голову солдат.
- Тихо, тихо, лежи. Сегодня больше никто не умрет – и тут же подумал: мы уже все мертвы…
- Нам нужно спрятаться – наклонился он к солдату – здесь больше нельзя..
- Сержант… товарищ сержант… у меня еще есть…
- Что?
- Вот – солдат страдальчески искривив лицо, поднял руку, под ладонью скрывался небольшой, трофейный пистолет – Там только один патрон…
- Ты, блядь, совсем охуел!
- Товарищ сержант, я Вас умоляю…

Сержант взял пистолет и засунул его в карман брюк. Поднялся на колени и, взяв солдата под руки, потащил его по направлению к укрытию. Тот совсем посинел, стонал, его тяжелое тело было обездвижено, промокшая насквозь форма прибавляла дополнительный вес и обессиливший сержант после нескольких попыток, протащив солдата всего на пару метров, тяжело дыша, уселся рядом с умирающим.
Пуля пролетела совсем рядом с головой, оторвав маленький кусочек уха, пройдя огненной болью, пронзающей мозг.
- Сука! – вскрикнул сержант, схватившись за рану.
И тут же грохот, удар, совсем рядом, то ли сверху, то ли сбоку. Свист проносящихся осколков, грязь, волна воздуха, отбрасывающая навзничь. Сержант поднялся. Но голова его кружилось, боль как будто перемешалась, он уже чувствовал ее везде. Дотронулся до шеи и понял, что из нее хлещет кровь, ниже где-то меж ребер торчал осколок, металлическая, тонкая, чуть загнутая пластина; она выходила из тела на пол-ладони.

Повинуясь инстинктам, он схватил за край и вырвал кусок металла. Согнувшись, закричав, он упал на бок и слезы брызнули из его глаз, все вокруг потемнело, закружилось, сознание покидало его.
- Товарищ сержант, – послышался голос солдата – товарищ сержант!
Сержант уже плохо слышал и мало что видел, но он поднялся.
- Конец мне, все… - выдавил он, падая рядом с солдатом.
- Товарищ сержант – хриплым, булькающим влагой и кровью голосом говорил солдат – я боюсь очень, ради Бога, стрельните в меня… от вашей руки не страшно!
Сержант снова поднялся, голова его уже плохо держалась, лицо было ужасным, пугающим.
- Что ты несешь, паскуда, ты ж мне сейчас как брат… – он снова упал.
- Я Вам должен кое-что сказать. Когда деревню брали… трофеи всякие, Вы бутылку коньяка взяли и хотели ее на всех отдать, хранили на День рождения.
Сержант зашевелился, но молчал; рев танков был совсем близко. Мысленно он полз в убежище, но только глубоко погружал пальцы в землю и подвигал куски грязи к себе.
- Помните?
Но сержант только стонал и отчаянно скулил. Губы солдата покрылись сухой коркой, он не поворачивал голову, а, выпучивая глаза, косился на сержанта.
- А потом бутылка пропала… Это я ее украл. Мимо проходил и не сдержался. Товарищ сержант, Вы простите меня…
- Да какая разница теперь, подыхаю я… – еле слышно процедил тот.
- Мне отец говорил: когда вырастишь, я тебе куплю лучшего коньяку, ведь настоящие мужики пьют коньяк, а потом он умер, а потом война… И как же мне…
Но сержант молчал. И как-то стало тихо. Солдат смотрел вверх, он видел огромную лязгающую гусеницу, мелькающую зубцами прямо над головой, и откуда-то с брони, вниз, ему на щеку, кружась и кувыркаясь, опустился желто-зеленый лист. Как будто осень прикоснулась к нему, улыбнулась и сказала: прощай.
Серое небо совсем потемнело, он как будто услышал всплеск воды, зашуршали кроны деревьев и шаги…
Шаги уходящие прочь. Шаги вчерашних людей.