Госпожа Шитикова была хороша собой. Во мнении таком сходились все ее поклонники - гусары, студентики, купцы и даже один тайный советник. Грудь ее навевала видения Кавказских гор. Военные вспоминали при этом годы службы и томные очи тамошних курортниц, студентики - географические карты, а купцы - горное солнце.
Г-жа Шитикова знала или, по крайней мере, догадывалась об этих параллелях и улыбалась уголками губ, угадывая мысли очередного поклонника. Была, правда, одна странная деталь, которая проявлялась в общении ее с поклонниками. Но об этом потом.

Театр сдержанно гудел. Публика рассаживалась, блестя манишками, моноклями и седыми усами. На галерке шумели студенты. Все ожидали начала спектакля и выхода несравненной любимицы публики госпожи Шитиковой.
Нынче Аделаида Ксенофонтовна должна была исполнить арию Тоски. Премьера обещала быть успешной. Да что говорить, если все предыдущие премьеры неизменно проходили блистательно, если только в числе актеров была госпожа Шитикова.

Померк свет, разошелся занавес и вот - наконец-то! - на освещенной сцене появилась Она, чей чарующий голос и восхитительные формы обещали блаженство ценителям Ее таланта.

...

Когда стихли овации и крики "Браво, бис!", когда публика, в очередной раз покоренная талантом несравненной Аделаиды Ксенофонтовны, потихоньку потянулась к гардеробу, а записные поклонники, коим было несть числа, отправились к служебному выходу поджидать выхода примадонны, в этот самый момент молодой, но уже искушенный в любовных забавах поручик Маматов, подошел к деври гримерки. Постучав и получив разрешение войти, Маматов тихонько толкнул дверь...

...Аромат духов и чего-то неуловимого витал в воздухе гримерки. Поручик не сразу увидел ту, которой хотел выразить свое восхищение, а, увидев, почувствовал, как у него стали подгибаться колени...
Предмет его вожделений стоял к нему вполоборота. Тонкая ткань пеньюара практически не скрывала достоинств восхитительной женской Фигуры. Роскошная грудь и прекрасный упругий зад, будучи подсвечены каким-то необыкновенным светом, заставили поручика забыть все, что он хотел сказать, выразить несравне...

Опомнился он от звуков бархатного, томного голоса Певицы и Женщины, которая с невинным выражением лица поинтересовалась, чему, собственно, обязана и проч.
Пересохшая гортань и язык попытались вытолкнуть слова "несравненная", "восхитительная", "Чарующая", но раздавалось только какое-то невнятное пыхтение и хрип...
Когда поручик вновь обрел способность соображать, первое, что он увидел перед собой была восхитительной формы грудь чаровницы. Оказалось, что лицо его плотно прижато к телу прелестницы так, что его нос очутился в аккурат под тяжелой сиськой этой чудесной бабищи...

Каким-то образом (Маматов смутно потом вспоминал пролетку, швейцара, широкую лестницу, трусы на своих усах) он оказался между мощных ляжек огромной бабищи, а лицо его, красное от натуги, целовало восхитительное ушко. В памяти еще отпечаталась ванна с мыльной пеной, огромные сиськи немилосердно шлепали поручика по морде..
И только поручик утвердился в ощущении, что его используют, как картина резко сменилась.
Маматов осознал себя сидящим на высоком венском стуле. Ноги и руки его были заботливо привязаны к стулу, а в руках стоявшей перед ним Аделаиды поручик разглядел тесак длиной в полметра.
Мощный удар по физиономии погрузил Маматова в состояние отключки. Правда, ненадолго. Придя в себя от резкой боли в промежности, Маматов сообразил, что его мужское достоинство находится в руках несравненной чаровницы, которая находилась от него на приличном расстоянии. Потом пришел конюх Нилыч, который схватил поручика поперек и, чтобы не замараться, завернул ослабевшее тело в какую-то дерюгу и вынес во двор, где бросил его вместе со стулом в телегу и для верности хорошенько съездил поручику по морде, снова погрузив его в небытие...
Очнувшись на окраине города на какой-то помойке, Маматов понял, что его прекрасной, наполненной восхищением женщин жизни, пришел полный пиздец...

...Услышав стук, Аделаида Ксенофонтовна распахнула дверь своей гримерки, чтобы впустить аптекаря Сумарокова, чьи усы только и выглядывали из-под шляпы. Шляпа была мокрой, должно быть, на улице шел дождь.
- Как просили, Аделаида Ксенофонтовна, в срок, матушка,- бормотал аптекарь, доставая из саквояжа како-то сверток.
- Разверни!

На стол с глухим стуком упало то, что еще недавно было предметом радости поклонниц Маматова, что они еще недавно лизали, дрочили, насаживались на него, одним словом - хуй Маматова.
Получив деньги, аптекарь ушел, а Аделаида Ксенофонтовна, повесив маматовский хуй на стену гримерки, высоко вздернула красивую голову и отправилась на сцену, благо третий звонок прозвучал еще минуту назад.

Зал взорвался аплодисментами...