Один хуй, сколько буду жить, не забуду Парашу. Запах её, специфический аромат говна. Крупногабаритное тело, созданное для того, чтоб ласкать его, целовать и гладить. Обширное лоно, куда хотелось порой спрятаться с головой от всех невзгод и прочих жизненных неурядиц. Она манила к себе, как лакомый кусочек, как заветный пирожок с повидлом. Мы спускались с ней к речке-говнянке по топкой тропке. Раньше мы тут с пацанами играли в очко, и тому, кто проигрывал мазали рожу говном. Строгие были правила. Некоторые при этом дико кричали на весь кустарник и тогда их, придурков, еще и пиздили, но, в основном, все стойко молчали, крепко сжав губы, как настоящие мужики. Вот из таких якобы дефективных мальцов и вырастают потом Матросовы и Талалихины. Да мы и чувствовали себя тогда подлинными героями, насмотревшись вдоволь фильмов про Чапая, Щерса и Котовского. Ну, вспомните хоть Молодую гвардию. Вот как надо любить Родину.

Потом мы направлялись с Парашей на базар попробовать семечек. Зачем покупать их стаканами, если можно вдоволь набрать у разных там молдаванок и ёбнутых хохлушек. На базаре было грязно. Везде лужи и потоки зловонной жидкости. Воняло охуительно. Не знаю, мне нравилось. Мы чем отличаемся от немцев? Да тем, что любим грязь и вонь. Это у нас в крови. Ну, и на хуй нам порядок. Мы его в гробу видали. Правда же? Рядом с зловонными канавами лежали штабелями пьяные. Их карманы беспощадно чистит юная поросль. И правильно делают беспризорники. Не хер напиваться до бесчувствия. Обычно пацанам достается всякая мелочь, но порой везёт и на крупные купюры. Тогда они отмечают это дело: покупают водки и ширева.

Иногда я пытаюсь вспомнить, как и где я познакомился с Парашей. Но не получается, хоть убей. Наверное, я бухой был в жопу. Да и не имеет это никакого значения. Ну, так же, мужики? Может, в цирке или просто на остановке автобуса. Разговорились слово за слово. Потом взяли бутылку вина, а то и целых пять, и вмазали за знакомство на забытой стройке, где говном воняло страшно. Но мне то по хую. Я говночист и давно привык, а Параша тоже, кажется, не обращала внимания. Бухнули, раскрепостились, помацались маленько и пошли на базар. Там катался на тележки безногий инвалид Иван Матрос. Он был в потертом бушлате, разорванной тельняшке, бескозырке без ленточек. Мужик был бухой в дупль и дико орал на весь рынок: "гады! гады! гады!" Вот с такими бы бунтовать не в падлу. Он, как безумный, резко катался, наезжая на мокрые пачки из под папирос Беломор или Север. "Батальон не дрогнул!" - неслось нам вдогонку. "Гады!"

Не помню, как мы оказались в этой гостинице Шахна, проникнув в номер совершенно бесплатно. Тут в тепле Параша стала рассказывать мне всякие небылицы. Про то, как её ебал родной батя. В школе деваху тараканил физрук, в летнем лагере все мужики вожатые. Можно было предположить, что на работе Шорохову тянули только начальники, но Параша нигде никогда не работала. Это ей, конечно, большой плюс. Зато как ее ебали менты. Это ж сказка!

Мне сон часто снится. Иду я будто по говну. Оно повсюду. Родные мои экскременты, дорогие фекалии. В разных видах: и жидкое, и твердое, и смешенное. В витринах магазинов - одно оно. В упаковках и развесное. Гуляю я так, любуюсь говном и вижу, что навстречу мне канает бля Параша. Такая из себя вся не оторвёшь глаз. Подходящая, короче. Как бы созданная для подобной среды обитания. Слегка ёбнутая, но в целом пиздатая тёлка. Чувствуется, блядь, родственная душа. Познакомились, конечно,  и сразу поехали к одному керюхе, который потом сгорит в своей слесарке. Сам Санька лежал в полном отрубе. Мы с Парашей выпили, сидим пиздим о приятных вещах. Вдруг является батька моего другана. Он старый зек и совершенно ёбнутый на всю голову хрон. "Все,"- думаю, " кончен бал, точняк. И правда. Этот волк противный хочет отнять у меня Парашу. И хватается, урод, за нож. Других аргументов у мрази, конечно, нет. Ну, мы, понятно, ходу с той хаты. Параша тогда, кажется, трусы забыла. Да и хуй с ними.

Потом мы долго гуляли по городу.
- Сама я, - рассказывала мне про себя Параша, - возле говна родилась, Алик. Оно у нас кругом. Прямо пойдешь - непременно вляпаешься, направо свернёшь - вообще утонешь. А про лево я вообще молчу. Итак ясно на хуй. Хочешь верь, хочешь нет, а только правда. Но даже если сидишь дома и никуда не дёргаешься, всё равно кто-нибудь из так называемых подружек непременно притащит тебе кусок говна на палочке. Причем, знаешь Алик, так незаметно тебе подложит, сучка драная. Будет улыбаться, поскуда, что-то интересное рассказывать, отвлекать, то есть. Льстить при этом. Зубы заговаривать. И все время держать говно за пазухой. Ну не скотство разве? Форменная пидерсия. Сто пудов. Мама не горюй. А когда будет уходить, тварь грязная, где-нибудь свой подарок оставит незаметно. За кадкой, например, с капустой положит или за шторкой на подоконнике, где у меня кактусы. Вот ходишь так другой раз, секи Алик фишку, по комнате и думаешь о чём-нибудь хорошем. Как, скажем, вмажешь скоро водочки и заторнешь капусткой. И вдруг начинаешь чувствовать, что где-то в комнате воняет. И никак не поймешь толком в чем, блядь, дело. Грешишь на то и на это. Уже и капусту всю выкинешь, бывало в окно, и кактусы порубишь на хуй топором, а оно всё пахнет мне и пиздец. Воняет так... Запах это, Алик. Да ты сам говночист, рассекать должен.

Жалко было, конечно. милую Парашу, наслушавшись таких вот ее откровений. Так и представлял я себе ее несладкую жизнь, полную всяких лишений. Проживание в бараке, где все удобства во дворе. Бегай туда посрать в любую погоду. Мрак. От такой жизни самый выносливый человек закиряет по-черному. А Параша была натура добрая, к тому же еще слаба на передок. Плюс чересчур прямая и доверчивая. Это все минусы в наше блядское время, когда выживают лишь пожженные плуты.
- Я, Алик, - признавалась она мне в минуты откровенности, когда мы принимали по литру на рыло, - никому из мужиков отказать не могу, если просят по нормальному. Мне их всех жалко. Если разобраться, что они в жизни видели хорошего? Да ничего. Также? Пашут всю жизнь, а получают копейки. Виновата во всем система ебаная. Её то нам и придётся ломать очень скоро, чтоб уже вчистую избавиться от всякого говна.


Мы ебались с Парашей беспорядочно и где попало. В совершенно порой неожиданных местах:: в подвалах, на стройках, возле речки-говнянки, на Тропе Хошимина, у землянки в три наката, на помойке... Кстати, там мы нередко находили колеса целыми упаковками и жрали их за милую душу. По-видимому, недалеко находился дурдом, вот эти лекарства с просроченным сроком давности и выкидывали. Нам-то по хую, у нас организмы железные. Когда закидывались этой бедой, вся проклятая реальность сразу исчезала и мир становился куда более приятным. Колеснув неслабо, мы вместо зловоний вдыхали настоящее индийское благовоние и балдели капитально. Особенно Параша тащилась и пиздато при этом мычала.

Но больше всего мы с Парашей любили отдохнуть на кладбище. Как-то раз, на славу посношавшись, мы приснули с ней на какой-то безымянной могилке. Среди ночи я просыпаюсь от страшного холода. Вижу, девка спит рядом кверху пузом. Храпит, блядь, на весь погост. Я растягиваю ширинку своих штанов и начинаю ссать прямо на могильный камень. К сожалению, какого-то неизвестного типа. Впоследствии, правда, я выяснил с помощью Матвея Малафеева, кладбищенского сторожа, что фамилии похороненных замазывают тут говном гадкие мальчишки, которые не ходят в школу, а хулиганят на кладбище. Злое у нас молодое поколение, крайне жестокое. Попадись им тут в ночное время, загрызут хуже покойников.

Поссав, я присел на холмик и стал кушать пирожок с повидлом, спизженный мною на базаре. Он был уже холодный. А ногой трогал машинально берцовую кость, что высовывалась из могилки. Наконец, вытащил её всю из земли и приложил к своей ноге. Пришлась отлично. Мой размер. Класс. Беру, заверните на хуй. Потом и череп там нашёлся. Шёл дождь. Было мокро, противно. Я немного побегал и поиграл с черепушкой, как с мячиком. Параша повернулась ко мне широким задом и храпела уже махровым храпом. Наигравшись вдоволь, я стал вспоминать от нехуй делать босоногое детство, когда мы голодали и ели натуральное говно. А что делать? Жить-то хочется. Дело было после войны. Кругом одни развалины. Люди все тоже с разъёбанной начисто психикой. Просто дебильные психопаты. Орали друг на друга до хрипоты и постоянно норовили разбить один другому ебальники. Но мы, пацаны, тоже дикие были. Однажды, насмотревшись военных фильмов, мы решили напасть на школу и замочить на хуй всех учителей. Наняли для этой цели дядю Федю, извозчика. Он был убийца и всю жизнь, считай, провёл в дурдоме. Однако, пребывание в дурке пошло человеку, кажется, только на пользу. На вид он был очень здоровый, краснощёкий и энергичный. К тому же, очень приветливый и пах отлично навозом, потому что постоянно пьяный засыпал на конюшне. Федя был добрый. Он катал нас на санях и при этом заразительно смеялся, показывая крепкие белые большие зубы. Завидя нас издалека, он подлетал на своих лёгких саночках и желал нам "доброго здоровьечка".

Итак, мы его уговорили. Поставили на дровни пулемёт, который недавно только отыскали в лесу, и вперёд. За Родину! Как в кино прямо. Пел в ушах резкий и дерзкий ветер. Нам всё было по хую. Замочим гадов, а потом будь что будет. "Эгей, ребятушки!" - дико орал Федя, который видел в учение одну беду и нам очень сочувствовал. Сам в расстегнутом полушубке, вытертой больничной синей ушанке, во рту лихая папироска прыгает от одного края к другому. По накатанной дорожке мы летели к нашей школе. Надо вставить учителям-мучителям по самые помидоры. Как они нас достали!

Вот это промелькнуло у меня перед глазами, пока отдыхали с Парашей на кладбище. Потом наступило утро. Оживились птички на больших мрачных деревьях. Они хорошо питались за счет умерших. Были толстые и малоподвижные. Да тут и нам кой чего перепало. На могилах люди постоянно оставляют чего-нибудь выпить. Похмелились с девкой неслабо. Чуть придя в себя, я сразу повалил ее на старую фуфайку. Она широко раздвинула ноги и тяжело запыхтела. Дырка у нее была очень удобная: прямо по центру.

Вот за этим самым делом и накрыл нас сторож Малафеев, который, один хуй, считал, что нет порядка, с тех пор как Сталин откинул копыта. С тех пор он на все забил, считая что все люди это только потенциальное удобрение для кладбищенского огорода. Сам он разбил тут на погосте грядки и выращивал всякие овощи, которые действительно превосходили свои обычные размеры. Урожаи снимал мужик отменные и всегда приглашал нас по ходу вечно голодных.