Я потуже завязал мешки и перекидал их в кузов. Что ж, похоже на этой точке всё.
- Эй, Потрох, - позвал я напарника.
Он оторвался от наладонника, поправил свои очки в тонкой золотой оправе и посмотрел на меня с видом человека оторванного от очень важного дела.
- Готово, - говорю я. – Три мешка. 750 грина на нос, а то и больше.
- Человек предполагает.
- Оставь свою иронию. Что там у нас дальше по плану.
- О. Последняя точка в этой части зоны. Восхитительное место на берегу реки. Судя по карте 3 километра на северо-восток. Деревня с удивительным, поющим названием Лламаха. Ударение на последнюю «а».
- Да вы эстет, Потрох.
- Не без этого, милейший. Не соблаговолите ли сесть за руль?

Пока я веду УАЗик к новой точке, он читает мне стихи:

                  Ночь. Море спит. О, как в подобный час
                  Мы ждем любви, как верим, что любили,
                  Что друг далекий ждет и любит нас,
                  Хоть друга нет, хоть все о нас забыли.
                  Нет, лучше сон в безвременной могиле,
                  Чем юность без любимой, без друзей!

- Слушай, говорю я. А как тебе такой сюжет. Мужчина любит женщину. Робко за ней ухаживает. Она отвечает взаимностью, но не спешит. По всему видно, что у неё есть какая-то тайна. Но со временем падёт и самая неприступная крепость, и вот в одну лунную ночь они оказываются в постели. Безумная страсть, разодранная в кровь спина и всё такое. После того, как она, отвернувшись к стене, засыпает, он курит сигарету и гладит её фантастические волосы. В один неожиданный момент с неё соскальзывает парик, и он видит на её лысой голове две изящные колышущиеся антеннки.
- Вы, юноша, неисправимый романтик. А романтика сейчас не в чести. Вот века два, а то и три назад бы.

До точки оставалось метров 300. «Грязных» видно не было, но мы с Потрохом, не сговариваясь, взялись за автоматы. Я заглушил мотор, и мы пошли в разные стороны.

Эта точка последняя на этом участке зоны, так что, скорее всего, весть о нашем прибытии нас обогнала. Если это так, то жди от «грязных» какой-нибудь подлости, вроде засады.

Так и есть, прямо на подходе к деревне. Бронежилет и каска с забралом делают меня неуязвимым для их стрел. Моя ахиллесова пята – палец, что так часто жмёт спусковой крючок. Не хватало ещё, чтобы какой-нибудь черножопый Вильгельм Тэль попал в него. Кураре – очень эффективный яд. Проваляюсь в лазарете минимум пять следующих точек.

Рация плевалась и шипела:

                  Кругом вулканов мертвая гряда,
                  За ними Альп химерских седловина,
                  А там потоки, хижины, стада -
                  Внизу живет и движется долина.
                  Там сосны, тут стрельчатая раина,
                  Чернеет легендарный Ахерон,
                  Река теней - волшебная картина!
                  И это входы в Тартар. Нет, Плутон,
                  Пусть рай закроется, меня не манит он!

- И после этого, я романтик?
- Романтик, романтик. Джордж Гордон тоже ходил в походы.

Засаду мы расстреляли короткими очередями. Я с фронта, Потрох с фланга. Путь на деревню был свободен. Некоторое время мы шли молча. Женщин в деревне видно не было, они, как и всегда, спрятались в хижинах с маленькими детьми. Все остальные собрались в центре, у тотемных столбов. По всей видимости, это вождь, старики и разного рода калеки. Ни луков, ни дротиков – только копья.

- Хорошо, а как тебе такое. В ходе генетических экспериментов, в сверхсекретной лаборатории были получены 2 особи Homo Superious. В один год они ещё ползали и лапотали, в 2 года читали и писали, в 3 доказали теорему Ферма и опровергли теорию относительности. Хоть им дали имена Примо и Секунда и относятся как к брату и сестре, они любят друг друга и считают унизительным играть роль подопытных мышей. К 4-м годам они полностью, в тайне от исследователей, освоили свою психическую силу. Скрывать свою любовь от людей они уже не могли, а в планы последних это не входило. Люди попытались их разлучить. Дети сожгли им мозги и телепортировались за пределы лаборатории. Но и предположить не могли, что находятся на Луне. Они умерли в течение нескольких секунд, в десятке километров друг от друга.

- Вы, сударь, забываете, в каком обществе живёте. Это же капитализм. Если речь не идёт о хоть какой-то выгоде, никто и пальцем не шевельнёт. Вот вы, милейший, сейчас вождя застрелили. Да, и не спорьте, именно вы, я рожок менял. Так вот, вы его просто так застрелили, из любви к искусству? Нет, пальцем своим вы шевелили в надежде, что за голову этого «грязного» вам обломится около 25 зелёных. Если бы ваши дети напоследок прихватили золотой запас страны, или кинули наркоторговцев на несколько десятков тонн героина, тут уж грех блокбастер не снять.

Финальный аккорд из четырёх одиночных выстрелов и под тотемными деревьями осталась лишь гора трупов. Мы пошли по хижинам.

- Не забывайте, друг мой, любое искусство – коньюктурно. Оно имеет право на существование, если только хоть кем-то востребовано. А то, что сочиняете вы, можете с тем же успехом читать «грязным».

Мы идём в разные стороны от центра. Я имею странную привычку обходить хижины по спирали, от края к центру. Вот и сейчас, обойдя все хижины, я остановился у входа в последнюю, на мой взгляд, самую респектабельную, если к хижинам «грязных» употребимо это слово.

Отодвигаю циновку. Внутри полумрак. В хижине никого, если не считать стоящую в углу молодую женщину. Стоит на коленях, смотрит в пол. Не дёргается. Ткнул стволом автомата в лицо. Упала. Поднялась. Без эмоций.

Если грязная не бросается на тебя, значит, она что-то задумала.

                  Взор не охватит все, но по частям
                  Он целое охватывает вскоре.
                  Так тысячами бухт своим гостям
                  Себя сначала раскрывает море.

Шипит в рации Потрох.

У дверей - корзины со всяким хламом. Дальше пальмовые листья, какие-то злаки, семейные реликвии вроде бус и каменных дилдаков. Так, а тут у нас что? Не успел поднять крышки с плетёной корзины, как «грязная» с воплем бросается на меня. О, нормальная реакция. Уход, изящное движение приклада в затылок. Что ж ты там хранила, милая. Неужто девственную плеву.

Из корзины на меня смотрит чернокожий, от силы годовалый, ребёнок. Достаю мачете, хоть десятку-то за тебя дадут.

Выйдя из последней хижины, я бросил две «грязные» головы в мешок и потуже его завязал. На моей территории оказалось семь мешков, не считая тех, что наберутся на месте засады. Неплохо для одного дня работы.

У машины меня ждал Потрох.
- А вот и вы, мой верный спутник, - приветствовал он меня, - и как вы находите эту Лламаху?
- Семь мешков.
- Друг мой, вам пора менять методу. У меня одиннадцать. – Он победоносно поставил ногу на мешки.

                  Но без добра недаром худа нет.
                  Мы также не остались без награды:
                  По-прежнему мы любим солнца свет,
                  Лес, море, небо, горы, водо…

Предохранитель на моём автомате отсутствовал с тех пор, как он попал мне в руки. Потроху я выстрелил в шею, между забралом каски и бронежилетом.

- Заебал ты уже своим Байроном. – Я поднял забрало и выстрелил между глаз. – Блядь, бывают же такие люди. Ведь всё обосрут. Креативы мои не нравятся, метода моя не нравится. Семь мешков набрал, так эта падла - одиннадцать, совсем настроение испортил.

Ладно, сколько тут у нас. Три, плюс семь, плюс одиннадцать, те ещё из засады. Десять-пятнадцать тысяч вечнозелёных рублей выйдет. Эх, как же я люблю эту работу. Даже Лукойл на расчистке Саудовской Аравии столько не платил, сколько Трансгаз на строительстве этого газопровода.

А Потроха скажу, гепард задрал. Хотел я тело отбить, да куда мне на УАЗике. Во, ещё глядишь и джип дадут.