Dum vivimus, vivamus. - Будем жить, пока  живётся.


Возвращаясь с неудачной охоты, он проплывал на лодке мимо продолговатого каменистого островка вытянутого вдоль течения.
Среди замшелых валунов мелькнуло что-то живое, съёжившееся – небольшого роста, со спутанными тёмными волосами и затравленным взглядом чёрных, пронзительных глаз. Девушка. Хрупкая, вся в порезах и ссадинах.
Заметив его, она хотела, было спрятаться, но не успела, явно обессиленная. Полулежала, скрючившись и зажав в тонкой ручонке увесистый камень. Он отметил взглядом её небольшие, но ухватистые грудки, такую же задницу и причалил. Неспеша подошёл, прижал ногой её руку, держащую камень, и долго стоял так, разглядывал. Затем негромко сказал : «ну ладно, ладно» и погладил её по голове. Она всхлипнула и камень выпал.

Как выяснилось позже, племя её было уничтожено под самый корень: мужчины истреблены в трёхдневной схватке с двумя враждебными племенами сразу.  Женщины, по сложившейся традиции, самостоятельно разделили судьбу мужей и братьев: сев в широкий, завывающий от горя круг полыми твёрдыми тростинками, косо срезанными с одной стороны, они проткнули себе ярёмные вены, дабы, изойдя кровью, воссоединиться со своими мужчинами на небесах. Для детей и стариков никакого подходящего обычая не нашлось, и поэтому они просто разбежались, (кто успел) из завоёванной деревни. И впоследствии все или почти все были истреблены многочисленными лесными хищниками.

Она бежала вместе с двумя стариками, один из которых приходился ей двоюродным дедом. Стариками, впрочем, достаточно крепкими. Хотя бы для того, чтобы пригнуть молодое дерево к самой земле. Усадить её верхОм между упругих ветвей, поближе к вершине. И, отпустив, стрельнуть ею через протоку широкой реки.
Полёт её окончился томительной вспышкой в глазах – перелетев через пятнадцатиметровую полосу тинистой воды она крепко приложилась о камни.
Там она и провела три дня, слушая всё более редкие вопли приканчиваемых в чаще соплеменников.  Питалась мхом и водомерками, а на четвёртый день он на руках перенёс её в свою лодку.

Весь путь она пролежала на дне лодки, обняв его ноги. А он всё смотрел, смотрел на неё, растрёпанную, – да так и влюбился.

Его племя встретило их недружелюбно. Ещё бы, ведь через три дня намечалась его свадьба со старшей дочерью шамана – дородной угреватой бабищей с недобрым взглядом.
При виде того, как он днём и ночью выхаживал своего найдёныша недружелюбие соплеменников неуклонно перерастало в нескрываемую враждебность. Мать с отцом молча ушли жить к родственникам.
В силу скудости их языка он не мог объяснить, что вот на этом беззащитном существе для него сошлись и свет и тьма. И чтО ему теперь до какой-то там уёбищной шаманской дочки.
Их отлучили от племенного стола, и он стал охотиться только для неё и себя.
Однажды, вернувшись с такой охоты, он застал её в слезах, с опалёнными волосами  и избитую. Ходила за водой, встретила его экс-невесту, на злобное шипение которой слетелись резвые сёстры. Грязные ногти в лицо, попытки выдрать фрагменты скальпа за волосы, угли в волосы же, как вороны клевали бы белую чайку, так и они напали на его девочку.

Глядя на её мужественную, вопреки страданиям, попытку улыбнуться, он преисполнился концентратом жгучей, несусветной нежности, и так вдруг защемило в душЕ, что он понял – случись чтО с ней – и ему нет смысла жить тоже. А случится что-нибудь обязательно – со временем камни и горящие головёшки, которыми кидали в его женщину, неминуемо превратятся в копья и стрелы. Гнев людей неудержим, и уж если толпа начнёт кого терзать, то не остановиться до тех пор, пока от изгоя не останутся лишь втоптанные в грязь красноватые лохмотья.

Ночью к нему приходила мать, всё просила:

- Сынок, брось ты её. Добра с ней не будет.
- А что такое «добро», мама?
- Брось её, пока не поздно - батя вон - убить тебя грозится.
- Да и похуй, - устало сказал он.

Свои чувства он не мог объяснить даже матери, потому, что и слова-то такого – «любовь» в их языке не было. Слово «убить» было, а слова «любовь» не было.

Потом его вызвал вождь, и тусклым голосом сказал, что либо он на утреннем сходе добровольно обезглавит чужачку и её кровью омоет ноги шамана (сидевшего, ухмыляясь, тут же), либо сам станет врагом своего народа. Вот так. В углу гнилозубо щерился шаман. Вот интересно: как может такое жырное ебало принадлежать такому усохшему задроту? У вождя вон руки синие… Странно это всё…

Уйти с ней в лес и жить там вдвоём было нереально: толпы бродячих канибаллов и свирепая фауна не дадут им выжить и суток. Но ведь должен же быть выход…
Выход был, и толчёные грибы помогли найти его.

Ночью он прокрался в пятиугольную хижину шамана и, приставив к его третьему подбородку нож, заставил совершить полузаочный обряд
бракосочетания. Обряд был несложный: шаман левой рукой на специальной дощечке написал их имена и трижды негромко взвыл.
Затем новоиспечённый муж связал обоссавшегося служителя культа медвежьими жилами и пошёл к своей теперь уже законной супруге. На полпути, впрочем, вернулся и, ведомый злыми, мечущимеся бесами, подошёл к  шаману, в выпученных глазах которого пылился священный ужас. И чего боится? Кому, как не ему должно быть достоверно известно, как хорошо на небе.
Куском жилы шаман был успешно удавлен, и потом ещё для верности под аплодисменты алых чертенят вбрызги забит камушком. Пришлось прирезать так же и всех трёх дочерей его, поскольку младшая проснулась, старшую, суку, есть за что, а среднюю на всякий случай, да и не остановиться уже было.

Так вот, пошёл он к своей новоиспечённой супруге, досыта накормил её маковыми почками, которыми пользовался для облегчения страдания от ран, ну и там приторчать иногда.
Затем, когда она уснула, перенёс её почти невесомое тело в лодку, уложил на носу. Укутал её, мяконькую, одеялом. Подумал: «С лодки всё и начиналось…».
Оттолкнул скорлупу от берега, запрыгнул в неё сам и мощно погрёб к середине реки. Лодку подхватило всё усиливающееся течение, и понесло, понесло…
Он выбросил ненужное весло, тщательно разжевал свою порцию маковых почек, и откинулся на корму. Подействовало почти сразу, видать удачно на грибы легло – сначала обрывочный и невнятный донёсся шёпот Актуллака (божества чистой надежды), вот этот шёпот становится всё громче и отчётливей, но слов всё ещё не разобрать. Он, прикрыв глаза всё прислушивался, прислушивался, силясь уловить потайной смысл, и уже не слышал тяжкого, нарастающего рёва приближающегося водопада.