5.
С этого дня у меня началась совершенно иная жизнь...
В моём однообразном существовании с обязательной утренней манной кашей, унылой школой и ненавистными музыкальными занятиями, появились минуты полной свободы. Раньше вся жизнь моя, все развлечения, будь то кино, мороженое или новые книжки, зависели от желания и прихоти взрослых. Теперь же, стоило мне закрыть дверь в кабинку туалета, я был предоставлен сам себе, и, спустив трусы, замирал от предвкушения непременного удовольствия, которое приближалось неудержимо, подчинясь, однако, моему желанию и воле. Ничто на свете не могло меня остановить, никто не мог запретить и заставить меня убрать руку, пока не выплеснутся из меня в горшок несколько капель белой жидкости. И теперь, спустя многие годы, я отчётливо помню царивший в туалете лёгкий запах мочи и хлорки, ставший для меня знаком освобождения моей детской души от гнёта взрослых, смешно сказать: воздухом свободы.
Очень скоро я понял, что никакие волосы на моей ладони не вырастут, что всё это враньё, и однажды я кончил, напрягшись, как струна, ощущая ладонью через затвердевший хуй, как сперма пробивается наружу. Впервые я не просто вылил из себя, а получил наслаждение. Потом я научился сжимать мышцы, а главное, фантазировать при этом, и счастье кончать стало ещё острее. Ждать три дня, чтобы забраться в кабинку, стало невмоготу, и, пользуясь отсутствием взрослых, я начал дрочить днём дома, у себя в комнате. Начался период экспериментов.
Я прибегал из школы, уже представляя по дороге, как это будет, запирался, и не поев и не переодевшись, становился перед большим зеркалом трюмо, стаскивал брюки, и приспустив трусы, разглядывал свой стоящий как железная палка хуй с приоткрывшейся головкой. Мне он стал определённо нравиться, я вытягивался, напрягался и пытался кончить, не дотрагиваясь. Как я ни старался, ничего не получалось, а может у меня просто не хватало терпения. Я стягивал с себя рубашку, и стоя голый пред зеркалом, рассматривал всё своё тело, поворачиваясь в разные стороны. Мерял деревянной школьной линейкой длину, рассматривал свои яйца в маленькое зеркальце, а потом, когда потихоньку головка всё же вылезала наружу, осторожно, нежно, мягко, брал в кулак и натягивал кожицу. С этого момента остановиться уже было невозможно, можно было только дрочить – быстрее или медленнее. Иногда я старался расслабиться, не напрягаться, чтобы продлить удовольствие, а иногда я сжимал изо всех сил и после двух-трёх резких движений сперма исторгалась и с первым толчком пролетала несколько метров. Я пробовал открывать рот и ловить сперму, пробуя её на вкус. Она была солоноватой, и я, преодолевая некоторый страх и отвращение, её глотал. При этом я тоже испытывал своеобразное удовольствие, смешанное со стыдом.
Однажды я попробовал просунуть хуй в стеклянную бутылку из-под кефира, поначалу мне это никак не удавалось, дальше горлышка головка не пролезала. Это меня очень удивило, но после некоторых размышлений, я понял, что мешает воздух, который находится внутри. Стащив у дядьки напильник, я потихоньку пропилил стекло на боку бутылки и сделал там маленькую дырочку для выхода воздуха. Ура! - техническая мысль моя победила, и с тех пор в моём арсенале появилось первое мною изобретённое приспособление. Я протискивался через горлышко бутылки внутрь и представлял себе, что эта та самая желанная пизда, которую я ни разу не видел и не трогал. Но всё должно было быть именно так: вначале с трудом протиснуться внутрь, а потом запихать до конца, насколько было возможно. Так десятки раз я воображал своё проникновение в неведомое мне отверстие в теле девочки. Забегая вперёд, скажу, что осенью, в пору овощей и фруктов, я придумал ещё кое-что получше: в купленной матерью дыне я проделал отверстие. Мокрая мякоть стенок и полная жидкости и семечек внутренность дыни, вполне походили в моём воображении на пизду, и впоследствии успешно заменяли мне тесное тёплое влагалище. Проблема была только в том, что дыню можно было использовать только один раз, а потом её надо было разрезать, вычистить семечки вперемешку со спермой, а кусок с дыркой выбросить. Приходилось изображать любовь к дыням, но в сезон это не внушало подозрений и не казалось излишеством.
Развитию моей фантазии способствовали также две старенькие тонкие брошюрки, которые я нашёл, роясь в завалах нашего книжного шкафа (по-видимому, спрятанные туда матерью подальше от моих глаз): "Противозачаточные средства" и "Аборт и борьба с ним". Хотя рисунки с системой мужских и женских гениталий в разрезе были схематичными и сами по себе не сильно возбуждали, но сладкой была мысль, что эта самая трубочка под названием "влагалище" начинается у всех девчонок между ног (пизда!), идёт внутрь, как было нарисовано в книжке, и заканчивается "маткой". В общем, на рисунки в этой книжке дрочилось очень хорошо. К тому же из них я почерпнул массу полезных сведений о подробном строении женского организма, процессе зачатия и деторождения, впоследствии мне очень пригодившихся.
Однако, настоящий простор своей фантазии я мог дать только ночью, когда мать засыпала. Осторожно, чтобы не скрипеть диваном, я стаскивал с себя трусы до колен, левой рукой немножко приподнимал рубашку вместе с одеялом, а правой тихонько, обхватив ладошкой, оттягивал кожицу с головки. И обратно. В эти мгновенья я представлял себе одноклассницу Наташку, обладательницу выпирающей целки, которую она нахально демонстрировала на уроках физкультуры, одевая коротенькие трусики в обтяжку. Она жила по соседству, через два дома, её отец работал дворником, а старший брат не раз хвастался во дворе, что он ебёт Наташку, когда захочет. Что ж, может так оно и было, семейка была та ещё, Наташка так и не кончила школу, работала посудомойкой в кафе неподалёку, там стала выпивать потом спилась и опустилась окончательно, тогда её действительно ебли все, кому не лень. А в школьные времена она была для меня предметом моих ночных фантазий, и я представлял себе, как будто я у неё дома, валю её на кровать, а она уже без трусов и раздвигает ноги, а я засовываю ей, как в кефирную бутылку, сначала с трудом, а потом всё глубже и глубже. Сперма выплёскивалась, долетая мне почти до горла, я потихоньку промокал её рубашкой, натягивал трусы и, успокоенный, засыпал.
А сколько спермы было тайно пролито моими одноклассниками в мечтах о Наташкиной целке! В раздевалке после урока физкультуры тема Наташкиных трусов и их содержимого обсуждалась неоднократно. Наглый опытный Сева как-то съязвил в лицо смущённому этими разговорами Витьке Ермилову, мол, небось, дрочишь на неё, на что тот, не зная, как ответить, сказал: "Ну и что, а ты сам-то!" - из чего всем стало ясно, что Витька дрочит, и именно "на Наташку", и все дружно над ним ржали.

6.
Разговор этот имел для меня серьёзные последствия. Я точно понял, что я такой не один. Мысль о постыдности моих занятий онанизмом не оставляла меня всё это время, иногда я давал себе слово, что более не буду, и по нескольку дней мне удавалось сдерживаться, не без труда, но ночью заснуть было невозможно. Я представлял себе, как сладко может быть в тёплом кулаке, потом разрешал себе "только дотронуться" через трусы, потом просунуть руку вовнутрь и слегка погладить, но после первого прикосновения удержаться уже было невозможно, и я вновь возвращался к прежним занятиям онанизмом, и ещё с большей силой.
Я почувствовал в Витьке, с его невольным признанием, если не родственную душу, то во всяком случае возможного понимающего союзника. Сам по себе он был мне не слишком приятен: имел привычку всё время потирать руки, покашливать при разговоре, и неудержимо краснеть, когда речь заходила о девочках. В общем имел вид типичного подростка-онаниста. Но он-то мне и нужен был для моральной поддержки. Не то, чтобы мы с ним дружили, но несколько раз были друг у друга дома. Вскорости под каким-то предлогом я зазвал его после уроков к себе домой, и разговор, конечно, свернул к интересной для нас обоих теме. Как мы признались друг другу, что оба дрочим, не помню, только после этого, уже без всякого стеснения мы быстро договорились "посмотреть", встали друг перед другом и спустили трусы. У Витьки слегка волосилось вокруг, у меня волос было побольше, но хуй у него был длиннее и толще, это было сразу видно, и торчал он больше вперёд, чем вверх. "Тебе сколько раз надо залупить, чтобы спустить?" - спросил он меня. "Двадцать!" – ляпнул я, хотя никогда не считал. "А я и дольше могу!" – гордо сказал он, и мы устроили соревнование, кто дольше продержится. Слегка обхватив ладонью, стараясь расслабиться, я медленно начал открывать головку. Когда я повёл ладонь обратно, то почувствовал, что от всех разговоров я так возбудился, что до двадцати мне не добраться. И вправду, не успели мы начать наше соревнование, как я уже вышел на финишную прямую, сперма неудержимо подступила и в мгновение выплеснулась на пол между нами. А Витька, не обращая внимания, увлечённо двигал кулаком, высовывая из него круглую толстую залупу, с каким-то лиловатым оттенком. Наконец и он вздрогнул, вытянулся и с криком "Идёт!" стал поливать меня спермой. Она была похожа на мутную воду, и спускал он гораздо дольше, чем я. Витька был в восторге, а я был смущён, удручён и напуган Витькиными криками. Счастье, что никого из взрослых в это время дома не было.
Потом мне пришлось тщательно вычищать одежду и комнату от всех следов наших занятий. Более я его к себе не звал, интерес к нему был потерян, видимо, гомосексуальные контакты были не в моей натуре. А может быть, неопрятность всего происшедшего и Витькино превосходство по всем параметрам наложили свой отпечаток на мою психику. Но более никогда после этого у меня не было никаких контактов с представителями мужского пола, и мысль об этом вызывает у меня лёгкую неприязнь. Витька что-то намекал мне, но я делал вид, что не понимаю, и увиливал от встреч под разными предлогами. Вскоре он сдружился с другим нашим одноклассником, жившим в моей парадной, они ходили, обнявшись, на переменах, сидели вместе за одной партой, и, я думаю, далеко зашли в своих отношениях. Мне это было уже неинтересно, я только с облегчением вздохнул.
Итак, я быстро превратился в одержимого онаниста, день без удовольствия был пустым, а почти всегда мне удавалось повторить это дважды, выдавив из себя перед сном несколько густых капель. А если я заболевал и оставался дома, то можно было кончить три и четыре, и пять раз, хотя в конце хуй становился маленьким и мягким; я стискивал его в кулаке, быстро-быстро, напрягаясь и задыхаясь, дрочил, и с трудом вытаскивал из своего тела жалкую, вялую каплю, приносящую облегчение и успокоение. К вечеру, когда возвращались взрослые, я был уже совершенно измотан, в ушах стучало, и всё вокруг происходило как во сне. До утра я, измученный, спал, а с утра всё начиналось сначала.
Эти несколько весенних месяцев, до окончания занятий в школе, представляются мне сейчас как бесконечный фантастический сон, в котором я перещупал и переебал всех своих одноклассниц, представляя их голыми, беспомощными, лежащими передо мной с раздвинутыми ногами. И я мог, сколько захочу, разглядывать у каждой из них пизду, которая, впрочем, вырисовывалась как-то неотчётливо, в виде одинаковой для всех них гладкой щёлочки между ног. Внутри пизда представлялась мне мокрой и тёплой, а сам процесс - похожим на проникновение в горлышко кефирной бутылки. Всё было просто, доступно, легко и сладко. Так начался четырнадцатый год моей жизни.