1.

(Юля. Недели три, наверное. Крупная красивая девушка, короткие темные волосы, красивые глаза. Очень красивая грудь. Любила жесткий секс. Как-то раз подарила мне цветы. Я ахуел.)

Вечер, где-то в районе одиннадцати. В постели, after sex. Он курит и смотрит в потолок, она возится, пытаясь устроиться поудобнее, одновременно стараясь обнять его. Телевизор показывает нечто, но они лежат головами к нему, поэтому ни он, ни она не воспринимают его потуги.

- Что для тебя секс?
Он молча выдыхает дым в потолок. Повисает пауза.
- В смысле?
- Ну, на каком месте для тебя он стоит?
- После чего?
Она начинает раздражаться, но заставляет себя говорить спокойно.
- Ну, в жизни. Это для тебя главное, или второстепенное, или как?
Ему не хочется отвечать, да он о подобных вещах и не задумывался. Но и обижать ее он тоже не хочет.
- Наверное, на третьем.
- А что на первом?
Он молча показывает пальцем себе за спину. На ее лице появляется удивление, смешанное с отчаянием и отвращением.
- О, Господи, я так и знала!
- Да нет, на самом деле. Когда человек хотя бы раз попробует это, оно входит в его душу – и поглощает его целиком.
- Но ты ведь уже и так почти алкоголик!
- А как ты это увязываешь-то вообще?

Ее вздернутые брови означают среднюю степень озадаченности. Он переворачивается на живот и усмехается: в том направлении, куда он ткнул пальцем, на столе стоит полупустая бутылка мартини. Ее-то она и приняла за суть его жизни. Rossignol Undertacker ростовки 185 см стоит немного дальше, в углу. Он опять усмехается и поворачивается к ней.
- Вообще-то я имел в виду катание в Больших Горах.
- А-а. А уж я то думала...
- Что думала? Что я целеустремленно спиваюсь?
Она немного смущена.
- Ну, а на втором?
- На втором? Ну-у, общение, с друзьями там, с близкими людьми, с теми, кого любишь. Ну, ты понимаешь...

На самом деле он не хочет рассказывать ей такие вещи – слишком плохо он ее еще знает. Опять повисает молчание. Она что-то смутно чувствует, какое-то отчуждение между ними и она боится, что и с ним у нее ничего не получится, что она вскоре опять останется одна. Он же чувствует это отчуждение гораздо острее, и уже практически уверен, что долго их идиллия не продлится – он просто не сможет так дальше. И уйдет. Конечно, предчувствие разрыва и на него действует угнетающе, но не так, как на нее. Уже привык. Привык. Н-да. Он грустно усмехается и затягивается сигаретой. Она опять пытается обнять его.
    


2.

(Таня-Тайна. С ней… Ну, почти полгода. Хрупкая, стройная, похожа на девушку из клипа Placebo «Taste In Man». Как-то раз мы с ней целовались под проливным дождем на разделительной скоростного шоссе. Машины с обеих сторон, проносясь, обдавали нас водой. Было круто. Однажды разбила мне голову стаканом из-под виски. Попала метров с восьми.)

    Он сидит в кресле, она – на диване. Середина дня. Она наматывает на палец свои белые волосы с каким-то розоватым отливом. Еще вчера она была  брюнеткой. Покрасилась. Несмотря на его просьбу не делать этого, движимая неосознанным желанием сделать что-то против него, показать, что она не будет преданно вслушиваться в каждое его слово. Она все-таки умная, современная и независимая девушка. Он же просто не переносит крашеных блондинок. Она резко встает и выключает стереосистему. Deftones смолкают.
- Ну что ты все время, как я к тебе прихожу, заводишь какой-то мрачняк? Другой музыки нет, что ли, на свете?
- Да нет, почему же, есть.
- Ну и поставь что-нибудь повеселее. Чего грузиться?
- Мне нравится.
- Нравится тебе! Идиоткой тебе нравится меня выставлять! Какого черта ты вчера опять нажрался и оскорблял моих друзей?! Почему ты их всех считаешь какими-то недочеловеками? Все люди разные, нужно уважать индивидуальность каждого!
- Я не могу уважать индивидуальность пидорасов.
- Да ты что?! И кто же из них пидорас?
- Ну, Рома твой –  точно, этот придурок волосатый в шейном платке –  тоже, остальные – так, полупидоры.
- Сам ты полупидор! Они – прекрасные, великолепные люди, с отличным чувством юмора. Если ты не умеешь нормально общаться с другими, то сиди дома и не трахай мозги не мне, ни им!
- Мне тяжело общаться с людьми, все разговоры которых сводятся к трансу, Казантипу и диджею Листу.
- То, что они любят другую музыку, еще не значит, что они ущербны и недостойны вашего внимания, мистер Классическая Утонченность.
- Ну, я тоже иногда слушаю и lounge, и easy listening, в общем-то да, музыка неплохая. Но когда у тебя дома пятьсот дисков со всем этим дерьмом – это уже патология.
- Это ты – патология! Я за всю свою жизнь не видела более самовлюбленного типа!
- О, спасибо детка. Ты в «Синеме» по сторонам хорошо смотрела?
- Ну надо же! «Синема»-то тебе чем не угодила?
- Твоим друганом, этим, в шарфике.
- Да это Леша Мирницкий, мы учимся на одном потоке.
- Н-да. Помнится, выкатил этот Леша нехилую речь о творчестве Линча, ручками еще так экспрессивно дергал. Прямо эстет.
- Да представь себе, эстет. Он, между прочим, для «Самарского обозрения» статьи по литературе и кино пишет и еще кое в чем разбирается гораздо лучше тебя.
- Н-да, в том, как орать на официанток, он действительно разбирается лучше меня.
- Да она сама виновата, какой-то жалкий омлет три часа несла.
- Да я не про омлет, а про то, что не стоит называть девушек «лахундрами», даже если они и чем-то вызвали твое недовольство.
- Да она и есть лахундра.
- Кто из нас самовлюбленный...
- Да пошел ты! Одно ехидство из тебя всегда прет!
- Но я, по крайней мере, не строю из себя того, кем я на самом деле не являюсь. И не одеваюсь, как пидор, только потому, что это модно. И не веду себя, как венец творения, хотя мне в тот момент очень хотелось показать этому говнюку свое высшее положение и сломать ему нос.
- Да ты итак чуть его не убил, как придурок себя вел!
- Ну, если для тебя мужчины, вступившиеся за женщину – придурки, то я сочувствую твоим моральным принципам.
- Да пошел ты! Придурок!

3.

(Саша. До хуя. Не помню сколько. Лучше бы и не встречал ее. Самое тяжелое воспоминание.)

    Поздняя осень, уже стемнело. Они вдвоем идут по парковой аллее, поддевая носками опавшие листья. Не очень холодно, дождя не было уже почти неделю, поэтому листья не успели превратиться в коричневую кашу на черном асфальте. Сухие и шелестящие. Как он любит. Она любит лето.
- Смотри, как красиво.

Они останавливаются рядом с березой, чьи золотистые листья, подсвеченные фонарем, яркими сияющими пятнами парят во тьме осенней ночи. Дерево словно стоит на краю мира, подчеркивая абсолютную черноту того НЕЧТО, что находится сразу за его кроной.  Она хочет сказать что-то еще, но тут внезапный легкий порыв ветра вырывает эти листья из объятий тьмы и несет прямо на них. Они оба замирают, и через секунду оказываются в шелестящем облаке, пахнущем чем-то терпким и едва уловимым, как пахнут только листья, уже начавшие свое падение вниз, но еще не коснувшиеся асфальта. Яркие желтые пятна плавно появляются ниоткуда и, кружась, обнимают их, словно пытаясь унести с собой, в темноту. Словно показывая дорогу. И он, и она, стоят, замерев, не в силах произнести ни слова, жадно впитывая мистическую ауру этого совершенно невероятного момента. У него вдруг мелькает мысль, что она может сейчас исчезнуть, улететь вместе с этими листьями, и он уже никогда больше ее не увидит, и он понимает, что нужно обнять ее, удержать, и нервные импульсы уже несутся внутри его тела, давая команду мышцам плеча, но нечто внутри не позволяет ему сделать это, и он давит это нечто, а оно давит его, и уже что-то жгуче пробивает его тело с левой стороны, как в этот момент порыв ветра резко иссякает, словно поворачивают какой-то ветряной выключатель. Последние листья медленно падают на асфальт. Он смотрит на нее. У нее на плечах остались несколько желтых проводников в другие миры. Наверное, если бы он обнял ее, то они упали бы вниз, к своим собратьям. Но они остались. Еще мгновение они вдвоем стоят молча.
- Вау... Вот это да.

Она поражена не меньше его. Ему не хочется уходить отсюда. Она поворачивает голову, несколько мгновений смотрит на него, потом отводит взгляд и делает шаг в сторону, из круга листвы.
- Пойдем, уже поздно. Мне нужно домой.

Он провожает ее, потом долго едет сквозь ночь на маршрутке. Внутри него прочно засело ощущение, что он что-то сделал не так, точнее, он должен был что-то сделать, что-то сказать, но не сделал и не сказал, и теперь уже поздно. Ему плохо. Он поворачивается и невидящим взглядом смотрит на мелькающие за стеклом огни. Перед глазами проплывают желтые пятна.