1.

Запись шестая:

Тихий шелест бумаги.

-Давайте обсудим ваши страхи.
-Мы их обсуждали. Я рассказывал вам, уже хрен знает, сколько раз, чего я боюсь.
-И все – таки. Давайте обсудим еще раз. Вы должны мне рассказать. Ведь вы хотите, чтобы я вам помог?
-Я боюсь жары, боюсь дыма, боюсь вас, боюсь себя ... да всего я боюсь!
-Но ведь это не главное?
-Нет.
-Чего вы боитесь на самом деле?
-Я не скажу. Нельзя говорить на эту тему. Нет.
-Почему?
-Я чувствую дурные запахи. Я в ужасе от этого.
-Но вы знаете, чего вы боитесь?
-Да.
-Расскажите, как вы узнали причину своих страхов. Когда это случилось?
-Мн-не страшно.

Слышатся всхлипы, словно кто-то плачет.

-Успокойтесь, вам нечего бояться. Когда это случилось?
-Прошлым летом. Было очень жарко, в области тогда горели торфяники и дыма в Москве было просто до жопы. А я боюсь пожаров. От дыма мне вообще становится труднее соображать.
-Очень хорошо. Продолжайте. Вы сами поняли причину своих страхов?
-Нет, она помогла мне в этом. Хватит. Я ничего вам не расскажу.
-Хорошо, поговорим об ней позже. Расскажите, чем вы тогда занимались?
-Я работал в троллейбусном парке. Меня туда отец пристроил. У нас там был один верстак на двоих. Я числился слесарем по ремонту электроаппаратов второго разряда. Но на самом деле все это полная фигня. Мне ничего не доверяли, кроме пайки предохранителей и намотки катушек соленоидов.
-Как – же вас взяли?
-Отец и мастер были лучшими друзьями.
-Ну а кроме работы, у вас были еще какие-нибудь увлечения? Друзья может?
-Да какие на хрен друзья?! Парни с района только смеялись надо мной. Говорили, что я д-дебил. Извините. Только потом они перестали. Даже не знаю почему, но звали пить водку, с кем-то там подраться. Но, какой от меня толк? В общем, я избегал их.
-А на работе, у вас какие отношения были с коллегами?
-Ха! С коллегами. Алкашня одна. Меня дураком называют, а там есть идиоты покруче. Помню, мастер пьяный в одном ботинке по цеху ходил, инженер ОТК, который до меня добывался, денатурат в тихую жрал. В общем, троллейбусный зоопарк.  
-Понятно... А как складывались отношения в вашей семье? Вы кажется, жили с родителями?
-Да. Переехать мне  было некуда. Девушкам я почему-то не сильно нравился. Отец пил постоянно, а мама на него орала. А еще она изменяла ему, я это точно знаю. Хотя она единственная, кто относится ко мне нормально. Все говорит что я не дурак, что я очень умный.
-Вы говорили, что у вас есть брат?
-Да! Есть и не дай Бог вам с ним повстречаться! Я его ненавижу!
-Извините, кажется, у нас кончается пленка...

  

2.

Первый раз я помню прекрасно – это было поздней осенью. Мне тогда было около двадцати. Я ехал с работы в автобусе. Поездки в общественном транспорте всегда раздражали меня –  в автобусах всегда было многолюдно: толпа посредственностей каждый из которых считает себя пупом вселенной. Особенно меня раздражали старые бабки и молодые девки. Старые бабки вызывали у меня отвращение своими лицами, выглядящими как сушеный чернослив и своим наглым поведением. Все на свете, по их мнению, должны были пресмыкаться перед ними только потому что они умудрились не сдохнуть до пенсии. Молодые девки были отвратительны своим высоким самомнением, которое прямо-таки изливалось от них. Каждая тупая девица считала себя чуть ли не королевой. А я знал, что пройдет немного времени, и они превратятся в тех же самых сморщенных старух и также будут толкаться своими жирными задницами и вещать о старых временах с нескрываемым отвращением к временам нынешним и к нынешнему поколению. Помню, я думал тогда взять бы какую-нибудь молодую бабу и показать ей, во что она превратиться лет через сорок – то-то было бы слез и визгов…

Так вот, размышляя и ненавидя, я ехал домой и тут заметил ее. Она стояла именно с той печатью завышенного самомнения на лице которую я так ненавидел. Пожалуй, она действительно была красива, но красота вовсе не заслуга и гордиться ею просто глупо. Помню я подумал, что красивые люди тоже могут сдохнуть.  

Она начала продвигаться сквозь толпу к выходу. Автобус остановился, она вышла и я почему то тоже вскочил со своего места и расталкивая пассажиров локтями выбрался из автобуса. Не знаю, почему это произошло, но я почувствовал, что должен пойти за ней. Она двинулась в сторону парка «Сокольники» а я помедлив немного побрел за ней, впрочем, сохраняя приличную дистанцию от нее. Мы вошли в парк. Уже смеркалось, и дорожки парка были пустынны. Она шла не очень быстро, и я постепенно нагонял ее. Она обернулась, видимо услышав шуршание опавшей листвы под моими ногами. «Девушка, не подскажете, который час?» – спросил я. «Отвали парень, я замужем». Вот дура, она решила что я хочу познакомиться с ней. Волны ненависти и злости затопили меня.

Видно на моем лице отразились эти ощущения – она замерла. Сейчас или никогда! Я действовал почти на автомате – схватил ее за шею, стащил с дорожки и начал душить. Она не сопротивлялась, видимо ее парализовало ужасное предчувствие скорой смерти. Она начала хрипеть, но я только сильнее сжимал руки. Вскоре лицо ее побагровело, у нее стали выпучиваться глаза и вываливаться язык. Несколько конвульсивных волн пробежало по ее телу и все было кончено. Ну и кто теперь отвалил, а? С выпученными глазами и вывалившимся языком ее посиневшее лицо теперь мог назвать красивым только слепой. Красавица, епт. Две минуты и от красоты не осталось и следа, а ведь она полагала, что красота поможет прожить ей счастливую и беззаботную жизнь. Больше всего меня поразили мои ощущения – мне понравилось, я почувствовал облегчение.

Я неплохо ориентировался в парке и знал, что неподалеку был пруд. Когда я был малым, родители привозили меня сюда купаться. Помню я прыгал в него с тарзанки. Значит должен где-то быть крутой берег и пруд в том месте довольно глубокий. Потом пруд засорился настолько, что купаться в нем могли только бомжи. Засорился, но не обмелел. Вот и пруд, и крутой берег остался. Я оттащил ее к обрыву, положил в карманы ее плаща по увесистому камню и скинул в пруд. Небольшой всплеск и от нее остались только круги по воде.

Я не думал в тот момент, найдут ее, или нет. Мне было все равно – я испытал такое удовольствие по сравнению, с которым ни моя предыдущая жизнь, ни мое будущее не казались уже чем-то значимым.