Женя наконец-то отыскала наши места и, откинув сиденье кресла, нетерпеливо уселась на него.
Я усмехнулся. Вот уже которое столетие человечество не может избавиться от болезни «своего кресла». Наверное, даже древние греки в своих амфитеатрах тоже испытывали восторг оттого, что нашли свое место, и теперь на него можно сесть.
Я открыл программку, но Женя протянула руку, коснувшись меня своими пушистыми волосами, и программку пришлось отдать ей. Пока она изучала программу концерта, я стал смотреть по сторонам.
Основная масса народа уже расселась по местам, только лишь несколько человек бродило в поисках своего кресла. Я посмотрел на сцену. Тонкий, прозрачный силовой занавес струился нежными переливами розового и сиреневого.
Женя толкнула меня в бок.
- Смотри, - зашептала она, - во втором отделении выступает Имаго.
- Имаго? – переспросил я, и тут же вспомнил, что совсем недавно она притащила в дом несколько дисков и наша тихая квартира неожиданно наполнилась какофонией резких звуков.
«Креатив» - сказала тогда Женя, и квартира еще месяц тряслась от громкой, скрежещущей музыки и освещалась совершенно безумными вспышками цветомузыки. Тогда я старался больше времени проводить на стадионе, бегая трусцой.
Между тем, все зрители расселись по местам, и свет в зале померк. Прожекторы осветили появившийся на сцене музыкальный коллектив в ярких, искрящихся и переливающихся одеждах. Музыкальные инструменты, на которых они собрались играть, были довольно необычные. Какое-то хитросплетение металлических трубок, блестящее стекло и темные гладкие поверхности.
Если сказать по секрету - я вообще-то мало что понимаю в современной музыке - поэтому ходить на концерты с Женей мне тягостно. Она, правда, об этом пока не догадывается, потому что я сижу с умным видом и хлопаю в нужных местах. А когда приходится обсуждать концерты, то я всегда убедительно киваю головой или наоборот - убедительно морщусь.
- Леша, душка, - говорит мне Женя, - какое счастье, что я замужем за человеком, ценящим креатив в современной музыке…
Группа людей в блестящих костюмах разогнала все мои мысли, громко начав свое выступление. Их инструменты пыхтели, сопели и даже как-то очень смешно крякали, что вызывало у меня улыбку. А сами исполнители ловко, как настоящие акробаты, ныряли в переплет своих агрегатов, и снова появлялись наружу. Наконец, сопенье достигло апогея и музыка вдруг неожиданно оборвалась. Зал начал хлопать. Я покосился на Женю и тоже сделал два жиденьких хлопка.

К концу первого отделения я уже невольно поглядывал на часы. За весь концерт мне почему-то запомнились только двое молодых людей в черных кожаных костюмах. Они исполнили длинную электронную мелодию, в которой угадывался «Автобан» старой немецкой группы «Крафтверк», знакомой мне с детства по различным заставкам на радио. Однако в тех местах, где я интуитивно ждал напева «мы едем, едем по автобану» на немецком языке, один из молодых людей довольно эпатажно выкрикивал по-арабски какую-то длинную и сложную фразу. Это было настолько дисгармонично и неожиданно, что я каждый раз вздрагивал.

Наконец наступил долгожданный антракт, и мы с Женей отправились любоваться огромным плакатом, на котором была изображена реклама нового альбома Имаго. Сам плакат напоминал детскую линейку, на которой изображен движущийся лягушонок. Поменяешь угол наклона линейки – и лягушонок прыгнул вперед, снова изменишь наклон – лягушонок отпрыгнул назад.
Имаго был изображен в виде длинной тени в пальто с глухим воротником. Одной рукой тень указывала на ночной город, а другой – на абстрактное сплетение синих шаров и длинных переливающихся кристаллов. При изменении угла, под которым зритель смотрел на плакат, тень Имаго растворялась и получалась некая смесь «ночного города» с синими шарами и кристаллами.
Налюбовавшись на плакат, мы с Женей съели в буфете по пирожному и снова вернулись на свои места.

В начале второго отделения на сцену вышел парень с огромным синтезатором, поставленным на массивную тумбу. Свет прожекторов дали таким образом, что лицо парня, скрытое узкими темными очками осталось в тени, а освещенными остались только руки и синтезатор. Кисти рук музыканта были в перчатках, окутанных мягким фиолетовым свечением.
Признаться, я снова ожидал очередного «креативного» электронного шедевра, и даже заранее ощутил некоторую неприязнь к человеку на сцене.
Но когда пальцы музыканта вдруг неожиданно взлетели над клавиатурой инструмента, словно фиолетовые бабочки, то люди в зале как-то мгновенно затихли, завороженные внезапно раздавшимися грустными звуками флейты.
Бабочки закружились над синтезатором в стремительном танце, и я вдруг ощутил, как по моей спине побежали мурашки. Музыкант на сцене исполнял «Одинокого пастуха» - мелодию, знакомую мне с детства.
Чуткие пальцы порхали по клавишам, заставляя серую пластмассу петь голосом трубы и звенеть струнами гитар. А я, затаив дыхание и забыв все вокруг, вслушивался в грустную мелодию, ощущая, как в памяти всплывает давно забытая картинка.

Когда я был маленьким, нас дома было много интересных книжек, и как-то, роясь в книжном шкафу я нашел старый альбом какого-то художника. Его имя я не запомнил. В фотоальбоме было много интересных картин и пейзажей, но одна картина мне нравилась больше всех. На ней был изображен мужчина в шляпе, сидящий на берегу вечернего озера. Заходящее солнце окрасило озеро в пурпурный цвет. А там, где была грань между озерной водой и небом, пурпурный цвет воды плавно переходил в холодную небесную синеву. И мужчина сидел и смотрел, как с приходом ночи из-за горизонта вырисовываются контуры огромного миража – горделивой башни, достающей своим шпилем до звезд…
В этой картине ощущалась такая пронзительная грусть, что когда я слышал «Одинокого пастуха», то всегда представлял себе, что сижу на берегу вечернего озера, смотрю на закатное небо, и передо мной возникает гигантский мираж башни, где живет заколдованная принцесса…
…А фиолетовые бабочки на сцене продолжали свой быстрый, замысловатый танец, и звуки сплетались в мелодию, подчиняясь каждому движению их невесомых крылышек. И торжествующе пела труба, и нежно звенели струны скрипок, ведомые тонкими пальцами музыканта.
А когда флейта одинокого пастуха уже издавала последние, заключительные аккорды и бабочки вдруг тревожно и беспорядочно заметались по клавишам инструмента, я закрыл глаза, и в моем личном вечернем небе, над шпилем башни, вдруг показалась первая ночная звездочка…

За музыкантом, сыгравшим «Одинокого пастуха» выступало много различных исполнителей, а закрывало концерт выступление Имаго. Зал то тонул в белесом тумане, то расцветал ослепительными вспышками. Как я понимаю, современное искусство старается воздействовать на все органы чувств человека, а главное - на зрение. Музыканты, исполняющие шедевры современной музыки, с задачей воздействия на зрение справились хорошо - после Имаго у меня и в гардеробе перед глазами все еще плыли цветные пятна. Я даже забыл попросить у Жени программку.
Вспомнил я об этом только на улице. Женя недоуменно посмотрела на меня и протянула программку мне. Но ветер от спускающегося сверху такси вдруг вырвал ее у меня из рук и понес по асфальту прямо под ноги к прохожим. Я посмотрел ей вслед и почувствовал, как Женя потянула меня за локоть.
Когда мы уже сели в такси я вдруг неожиданно спросил у Жени:
- Слушай, а вот интересно, какая картинка возникала перед глазами у того музыканта, который играл «Одинокого пастуха»?
Женя, которая над чем-то задумалась, обвела салон такси рассеянным взглядом:
- У этого?.. С синтезатором? – недоуменный взгляд Жени остановился на мне – Какие картинки? Он же слепой. У него же синтезатор с сенсорами Брайля. Перчатки такие, с фиолетовым свечением…
И Женя прижалась лбом к холодному стеклу, разглядывая город, лежащий в серой дымке.