“Та-ак, пишем дальше – “здравствуйте” Вот же епт – опять ошибка! Пишется “здраВствуйте”, а не “здрасуйте”. Тебе что – пальцы твои не нужны, а? Не слышу!? Громче, сука!!! Я уже старенький, я плохо слышу!!!” – Андреич схватил парня за подбородок и рывком повернул его голову к себе, чтобы лучше слышать.

Молодой парень, лет 19, коротко стриженый, лишь пускал кроваво-сопливые пузыри и что-то мычал в ответ. Он стоял на коленях на бетонном полу гаража, одной рукой прикованый наручником к собственным щиколоткам. Оставшимися двумя пальцами другой он пытался удержать скользкий от крови карандаш, которым выводил на куске картона то, что ему диктовал Андреич. Рядом, среди окурков Беломора, в цементной пыли валялись отрубленые фаланги. Спортивные штаны, перепачканые кровью и гаражной пылью, прорвались на коленях, один кроссовок был где-то потерян, но это уже не имело никакого значения для их обладателя.

Он не понимал, что происходит. Это было просто выше его умственных способностей и шире границ его фантазии. И этот заряд абсурда, взорвавшийся в его сознании в сочетании с адской болью просто сводил его с ума. Он не мог поверить, что это происходит с ним, среди белого дня, не во сне, а на яву! Его разум отказывался принимать это за реальность!

“Дааа, блядь, долго же вас учить придется – боюсь жизни не хватит. Хе-хе”, - радуясь собственной шутке, подмигнул старик трем своим друзьям, стоявшим рядом.

“Тебя как звать-то?” - вдруг ласково спросил он парня.

“Ге..Ге..Ге..”

“Гена?” – подсказал дед. Парень энергично закивал, захлебываясь соплями и трясясь.

“Гена! – дед удовлетворенно хлопнул того по плечу и выпрямился, - вот что Гена – перекур!”

За месяц до этого дня Алексей Андреич Копытов вышел из сберкассы, пересчитывая свою пенсию, тщательно слюнявя пальцы и перелистывая купюры. Он прекрасно знал какую сумму он получил и что она не может быть больше, потому что кассиры и государство если и ошибаются, то исключительно в лучшую для них сторону.  Но он пересчитывал и пересчитывал, медленно, атоматически, даже не думая о сумме, а думая совсем о другом...

Это была клизма ежемесячного унижения человеческого достоинства и гордости. Но он, как и тысячи еще живых пенсионеров-фронтовиков, лишь стискивал зубы от злости и бессилия понимая, что не молоденькая девочка по ту сторону окошка решает какую пайку выдать в этот раз. И мысли становились все мрачнее и тяжелее, одна порождала другую, более емкую, которая как железный шар на цепи, раскачивалась, круша спокойствие в душе и поднимая злобу и годами копившуюся ярость.

“Еб... ссуки... блядь.. ну какие же, блядь, ссуки!!!” – неизвестно к кому обращаясь, шипел он сквозь стиснутые зубы. Тогда он шел в “свою” наливайку, где собирались такие же осколки былой мощи страны, брал сто пятьдесят и бутерброд и проводил там весь оставшийся вечер, сначала слушая кого-то, потом рассказывая, потом споря.

Тема для споров была одна – что будет дальше? И каждый раз, прооравшись и сидя с красными от ярости и водки лицами, они сидели и молчали, думая об одном и том же.

И с каждым прожитым в новой стране днем, месяцем, годом  эта мысль становилась все ясней и отчетливей и светилась неоном в воображении одним большим словом – ПИЗДЕЦ.

На следующий день, купив бытылочку пива, Андреич присел на скамейку и, сделав несколько глотков, блаженно рыгнул и полез в карман плаща за Беломором. Спичек не оказалось.

“Эх, вставать неохота, хорошо-то как! – подумал он, -  а вот, спрошу у ребят”. К скамейке медленно подходила группа молодых парней.

“Молодежь, огоньку у вас не найдется?” – спросил он, переводя взгляд с одного на другого и вдруг осекся...

“А ну, дед, пашел нахуй отсюда”, - мрачно сказал один.

Дед ошарашенно моргал, не понимая что происходит. “Да я... эта...спички вот... пивка попить...”, - забормотал он.

“Ты не понял, что-ли? Глухой, бля нахуй, а? Говорю – съебнул отсюда, быстро нах!”, - парень вдруг толкнул деда, тот свалился, пытался встать, испуганно вертя растрепанной седой головой во все стороны. Кто-то из них молча и очень сильно ударил его ногой в живот, он пытался заползти под скамейку, его лениво вытащили за шиворот обратно. Кто-то другой полил его сверху его же пивом, бросив сверху пустую бутылку, как если бы просто бросил ее на кучу мусора, проходя мимо. Кто-то плюнул...

И тут он вдруг включился. Что-то щелкнуло в голове и он почувствовал, как зрачки резко сузились, он стал отчетливо слышать каждый звук и фиксировать все происходящее с ним. Давно, казалось бы, забытые и стертые из мышечной памяти рефлексы вдруг заставили тело сгрупироваться, закрыть руками виски, свернуться ежом, стать маленьким и незаметным, как тогда, на фронте, когда тело швыряет ударной волной по земле от разрыва к разрыву, когда отключаются все остальные чувства и только один поводырь – истинкт самосохранения, единственный бог, которому молишься.

Очнулся ночью, недалеко от того же места. Видно оттащили в сторонку и просто бросили – мало ли сейчас пьяных по паркам валяется!

Лежа дома и зализывая раны, в кои-то веки достал все свои записные книжки, старые письма, альбомы  с фотографиями. Удивительно, но все трое были еще живы и приехали через неделю. Такие же бобыли, как и он. Те, с кем выжил тогда и с чьей помощью должен был выжить сейчас.

Спокойно, без суеты распили бутылку водки, разложив нарезаную закусь на табуретке возле его кровати. Помолчали. Терять им было, в общем то нечего, и каждый из них это понимал. Потому и приехали, что были живы и мостов особых сжигать не пришлось – все давно сожжено.

Через недельку, когда Андреич мог свободно перемещаться на своих двоих, стали методично бродить по району, сочетая приятное с полезным – свежий воздух с поисками. Искать долго не пришлось, благо район небольшой, и во время одной из прогулок нашли кого искали в одном из дворовых гаражей – ковырялся в своей  “девятке”.

... уже почти стемнело, когда он вкрутил последнюю свечу, надел на нее колпачок кабеля, пошатал туда-сюда... Порядок. “Бля, вроде ничего не забыл. Ух! теперь полетаем!”, - про себя ухмыльнулся, пялясь в движок.

“Эй, ты, спички есть?” – он, еще не осознав вопроса, но уловив интонацию (нихуясе!), повернулся направо, на голос. С удивлением увидел перед собой старика, чье лицо показалось знакомым. Он уже хотел что-то сказать, но в тот же миг что-то мелькнуло перед глазами, парашютная стропа чуть не перерезала горло, правое бедро пронзила острая боль. Он рухнул на колени, пытаясь зацепить пальцами стропу. Скосив глаза смог увидеть, что кто-то выдернул шило из его бедра, еще один держал стропу, оставаясь невидимым. А стоящий перед ним седой старик, держа перед лицом незажженую папиросу вдруг наклонился и громко спросил: “Ты не понял, что-ли? Глухой, бля нахуй, а? Говорю – спички есть?”...

Он отказывался в это верить. Да это бред, бля, не может быть! Я сплю!!! Но этот абсурд продолжался и исчезать не собирался.

Его заволокли в гараж, прикрыв за собой ворота. Поставили на колени. Кто-то достал ментовские наручники и щелкнул, соединив левое запястье с правой щиколоткой. Он пытался встать, что-нибудь сделать, заорать, но тут же получил сильный удар по затылку, потом сразу же по ушам и каке-то время ничего не соображал.

Пред ним положили кусок картона и карандаш.

“Мда, сынок, вижу я, что не справляется школа с воспитанием. Что-то явно не так, как раньше было. Видно, рук не хватает на всех. Ну да мы поможем – подскажем, научим”, - ласково говорил Андреич, сидя перед ним. И тут он узнал этого деда. Тогда, в парке, бляяядь...

“Так вот, щенок, берешь карандаш и пишешь без ошибок то, что тебе говорят. Ошибка – фаланга. Ты хоть знаешь, что это такое? Ну да хрен с тобой. Начнем с простого. Пишем – “спа-си-бо”...

+++

...“вот что Гена – перекур”, – сказал Андреич. “Пойдем, что ли, пивка выпьем?” – сказал он и они вышли из гаража, аккуратно прикрыв за собой ворота, оставив ученика внутри ...

+++

“За прошедший квартал текущего года резко возрос процент пропавших без вести, преимущественно молодых людей в возрасте от 16 до 25 лет. На данном фоне парадоксальным выглядит заявление статистического отдела УВД об ослаблении криминогенной обстановки в городе и роста социально - культурного уровня населения...” (из сообщений местной прессы).

+++

“Присаживайся, отец, - здоровый амбал неуклюже поднялся и уступил место старичку-одуванчику в троллейбусе  и, подумав, добавил: “ты свое отпахал, а я постою - не растаю”. Он сжал кулак и провел большим пальцем по обрубкам остальных...