Из распахнутого окна, на втором этаже кирпичного дома, выглядывала чья-то рожа с рыжей бородой и пшеничными колосками бровей. Повиляв кончиком носа в разные стороны, рожа крякнула, сморкнула и выхаркала недокуренный окурок сигареты из гармошки рта. Огорошенные глазюки, словно спутники застыли в полной готовности к полёту  вслед за ним.  
  Ромка, сделал шаг от окна и почувствовал нестерпимую боль в спине, позвонки выстреливали и рассыпались в пыль, раскалённым облаком сжигающую всё внутри. По ногам прошла судорога, и он осел на колени. С трудом перевалился на бок, а затем на спину, распластавшись, как камбала на песчаной косе.    
  Засохшая трава небритых щёк, скупо поливалась солёными каплями, вытекавшими из некогда прозрачного изумрудного моря зелёных глаз. Ему казалось, что его больше нет, блеснувшая зарница боли и полное бесчувствие тела, растаявшего как мороженое и размазанного по полу вязкой кремовой лужицей.            
Оглушающий колокол тишины…
- Ууууууу, аааааа – за стеной, раздался детский плач, мягкий шорох шагов и снова тишина.  
  - Мама, забери меня к себе – шептали колючие в трещинах Ромкины губы, - я хочу к тебе под Вербу, спрятаться ото всех, обвившись вокруг её чёрных корней и свернувшись клубком в тёплом одеяле земли.    
  Сытый вечер, довольным котом ввалился в многоквартирный дом. Лифт бесконечно гудел и щёлкал семечками пассажиров. Телефон отчаянно матерился, пытаясь разозлить своего владельца. И ему удалось этого добиться, за что и получил удар костылём, по нагло визжащей трубке.
  Наступившая ночь, постепенно забирала себе всю грязь Ромкиной позы, насыщаясь глубоким чёрным цветом. Ромка кое-как, благодаря силе рук, дополз до стула, прихватил правой рукой костыль, и попытался встать, опираясь на сиденье стула левой. Несколько неудачных попыток.    
  И всё же ему удалось посмотреть на мир с высоты прямостоящего человека, хоть и не выпускающего опору из рук.
  Утренняя горечь нехватки сигарет.
Засунув себя и своих помощников для передвижения в кабину лифта, Рома нажал на первый этаж, но лифт остановился раньше. Дверцы не успели разъехаться в стороны, как в него тут же влетела девушка с торчащими на голове двумя белобрысыми хвостиками и большущим рюкзаком за спиной.  
  - Где рассыпался?- вместо приветствия, бесцеремонно спросила она, - небось, на горных лыжах – сама себе ответила девчонка.
- Или ты тоже ролики любишь – монолог продолжался, я как-то раз в рампе разбилась, так полгода с гипсом ходила, никак не срасталось. Она поправила резинку на одном из хвостов, пристально взглянула на парня и расхохоталась, какой ты прикольный, хоть бы бородку сбрил, а то похож на  удода из дуплянки.
- А я тут недавно, переехали и теперь мне на работу два часа добираться, - тяжко вздохнула, увлеченная разговором девица, - а ты с какого этажа? Наверно с пятого, - снова   ответила она себе, - я – Лиза, а тебя как зовут, молчун? – наконец то она остановилась и с вопросительной паузой посмотрела на него. – Рома, - нехотя ответил он.  
  Наконец то лифт дотащился донизу, избавляя парня от разговора с дотошной и суматошной попутчицей. Вертлявая, как он её уже успел прозвать про себя, помахала ему   рукой и что-то прокричала на ходу, но он уже не расслышал.
  Стряхивая пепел на асфальт, Ромка уткнулся в газету с объявлениями о работе. Он умел играть в хоккей, но кому теперь это было нужно. Ещё он был на войне, но не стал её героем.  В его памяти осталось лишь стёртое воспоминание. Поезд, надрыв гитары, неестественно весёлый угар смеха, шарахающегося по вагонам. Горы, мерцающие вершины, Ромка никогда и не думал, что они так красивы и так коварны. Он  влюбился в них сразу, а они предали его в первом же бою, выстрелом в спину. Провал. Госпиталь…    
    Город встретил его отстраненно белыми и чистыми рубашками его друзей. Подруги разноцветными бабочками пролетели мимо, сочувственно покачав усиками. Хотя на первых порах, он заслужил почётное звание раненого друга оттуда. И многие охотно угощали его пивом и водкой в барах, возле своих офисов и банков, случайно встречая коллег…  
- Мы с Ленкой, только новую кухню взяли, сейчас сами на нулях, - поморщился одноклассник Кирюха, подумав, что только раз дашь, так этот калека и будет постоянно просить в долг.
  Димка наливал ему рюмку,  удручённо вздыхая, и никогда не присоединяясь к нему. Ромыч хотел напомнить ему, как он отбивал его в школе от старшеклассников, обложивших того немереной данью. Но лишь смог выплеснуть содержимое рюмки на его пухлые довольные жизнью щёчки и сказать – пока, друг…
  Заливая «живой водой» отчаяние и злость, он каждый вечер восстанавливал свою жизнь на экране монитора. Отсчитывая безликие дни, он приближался к тридцати годам.
Бесцельно ушедший день, уступил место брату вечеру…
Звонок в дверь. Ромка крикнул, - заходи, чё трезвонишь, - он подумал, что это поводу сайта, над которым он работал дома. Случайные заработки и пенсия инвалида – его соцпакет.      
- Ой, как у тебя накурено, - зыркая во все стороны глазами, свежим бризом духов ворвалась Вертлявая. – У меня колесо отскочило, ключа нет, прикрутишь?! – сунула ему в руки ролик. – Во, гляди, что у меня -  и она задрала юбку над разбитой в кровь коленкой.
- Ух, ты какие уродики славные и на тебя чем-то похожи – уставившись в компьютер, выпятив нижнюю губу, заверещала она.
Ему надоело играть в чужие игры, и он хотел создать игру для себя, где бы он снова был здоровым и весёлым. Странно, Рома так долго привыкал к одиночеству, что впоследствии общение с людьми тяготило его корабельным якорем. Поэтому он вначале хотел заткнуть рот Вертлявой, но вдруг почувствовал, что уголки его губ слегка приподнялись вверх. Она отогревала его своим жизнелюбием и детской непосредственностью с взглядом взрослой женщины.  
- Я чай не пью, а кофе буду – как будто он ей, что-то предложил, выпалила Лизка и погнала на кухню. – А чего у тебя  ничего поесть нету, ууу – уже капризилась Вертлявая, придётся блины печь, больше у тебя ничего нет, а я пустой кофе пить не могу.
Ему было непривычно комфортно с ней, она сама умела развлекать себя беседой, а он спокойно чинил её  конёк.
  Запахло гарью, он немного заволновался, как бы Вертлявая не сгорела вместе с блинами, и собрался ковылять к ней. Но она уже торопливо объясняла, что терпеть не может жареного в масле и поэтому блинчики малость сгорели и почернели, не выдержав обиды на её к ним отношение.
  - Надо сбегать в ночной магазин за шоколадным мороженым и сушками – протягивая ему костыли, обескуражено улыбалась Вертлявая.
  - Но, я долго хожу, может ты сама? – смущённо спросил Ромка.
  - Нет  уж, я так поздно боюсь, а ты мужик вот и иди, и можешь не торопиться, мне спешить некуда, у меня завтра выходной.
Костыли несли его по лестнице, как крылья, он уже не верил, что хоть раз в жизни женщина сможет увидеть в нём не жалкого калеку-инвалида, а мужчину, для которой он сможет что-то сделать.                                                                                                                                                                      Он помнил о  матерински-жалостливых ласках проституток, которых он находил себе для успокоения бури гормонов. Помнил о приторно-заботливых руках, делающих всё за него, и использующих его тело с ощущением превосходства.
  Вернувшись с покупками, он поневоле замешкался у двери и услышал обрывок телефонного разговора;                                                                                                                    - нет…- не хочу… - поздно…- и завтра тоже…- зато я теперь забыла…- причём здесь моя мама… - нет… - и тут, Вертлявая заплакала, зажимая трубку рукой, чтоб абонент на линии не услышал её сдержанных рыданий.
Роман, не мог выдержать её слёз, дёрнул трубку у неё из рук и швырнул на лестничную клетку.  Впервые за многие годы он запер дверь на ключ.
  Они сидели молча в тёмной комнате, её голова лежала у него на коленях, его пальцы затерялись в её мягких сетях волос.    
- У тебя кто-то есть? – неуклюже спросил Ромка.
Помолчав, она ответила, - я не хочу говорить о прошлом, я сейчас здесь…      
- Я понял, больше не буду ни о чём спрашивать, никогда – прошептал Рома, целуя её в затылок.
Она повернулась к нему лицом, доверчиво подставляя губы. Аккуратно, как хрупкую  игрушку, он, придерживая её за подбородок рукой, отдавал её губам свои, забывая их и возвращаясь, забирал обратно её. Покинув плен одежды, тепло её замшевой кожи, смешивалось с жаром его прикосновений. Набросив на неё всю силу и мощь своего мужского начала, он, вырвавшись из тисков боли и страданий, изливал в неё океан своей нерастраченной любви и нежности.    
Засмотревшись, на утончённость и грацию танца переплетённых тел, стрелка часов повернула в обратную сторону… Весна пришла, заорала разбуженная посреди ночи кукушка.