Валя Смирнова одно время была человеком зажиточным. Муж зарабатывал тогда хорошо, пил мало, на хорошем месте построил большой дом, наполнил его мебелью и техникой, купил Тайоту, в общем, упаковался. Тогда ее очень любили. Из ближайшей деревеньки все наведывались в гости родственнички, гостили подолгу. Михал Ильича, мужа, тоже уважали, по имени отчеству звали. Нескончаемо везли даровые сливки и масло со сметанной, а по осени мешками картошку. Большая смирная девка Натаха, Валина племянница, любившая тишком помацать пилотку под одеялом, тогда прожила у них почти четыре года, пока училась в технаре. Там же харчевалась на всем готовом. У Вали была и своя дочь, благовоспитанная Елена, которая тоже где-то училась. Натахины пододеяльные забавы Елена не одобряла. Натаху тоже не любила. Натаха была ленива, как дитя природы, пожрав сытно, никогда не убирала за собой и не мела в доме, а лишь валялась и тешилась. А раз взяла у Лены кожаную куртку, сходить в технарь, а вернулась в джинсовой. "А, поменялась с подругой!" – коротко пояснила сельская дура, а потом ударилась в слезы и скандал, что, дескать, буржуям и богатеям вечно всего жалко, а у самих полный дом всякого барахла и денег девать некуда. Но юную коммунистку, почему-то, буржуи прогонять не стали, а как раз наоборот, стали ее ласкать и лелеять, а Михал Ильич купил позже и ей кожанку, чем обидел собственную дочь.

    Годы спустя, от сытой жизни, Михал Ильич крепко запил, по пьяне подписал какие-то хуевые бумаги, на него наехали, пытали утюгом и переломали ноги. Пришлось все продавать инвалиду, в долги залезть. И остались они вчетвером в материной малогабаритной квартирке. От горя и нервов Михаил все больше пил, а работать не мог совсем, хоть голова у него и была золотая, и звали его на многие должности. Никогда дотоле не работавшая Валя вынуждена была впрячься: утром мыла полы в суде, днем торговала в ларьке сигаретами, а вечером еще ишачила на бывшего мужниного кореша, вылизывая дом ему и детей. Долги уменьшались медленно, жрать было нечего, во и поехала к брату в деревню.

    Толян, брат, жил в новом доме, что построил ему престарелый их отец, имел в аренде даровых 17 гектаров земли, оформленных на отца–инвалида, дававшей с подсолнечника штук пять баксов в год, без чрезмерных напрягов, служил он еще и начальником на нахуй никому здесь не нужной почте. Иными понятиями, теперь  он был сельским богатеем. Нувориш как-то странно порадовался сестренному горю: "Говорил тебе, не связывайся с алкашом, вот и получилось по-моему. Вот теперь к родному брату побираться приехала. Братан поможет, как же, он зла не помнит... Это Натаха, все вспоминает как, когда у вас жила, ей куртку пожалели! Тогда, вы ж богатеи были, домину забабахали. А Ленка твоя как? Блядью растет, небось, до сих пор замуж не вышла, шалается все. Натаха, вон, уже второго понесла, дом с Витькой строют. А ты как была дурой, так и осталась, на них, на всех ишачишь". И не дал бы ничего, от сознания собственной силы, кабы не мать, которая отсыпала полмешка муки, и сумку картошки, да еще от своей коровы дала масла и банку сметаны.

    Валя больше там не показывалась, только на похороны отца приехала. Отец жалел и любил единственную дочь. От жалости этой, перед смертью, накотал он завещание, чтоб дом его старый, переживший еще войну и десять тыщь на книжке передать Валентине. Та вся в слезах, отупевшая от горя еще бдила всеношную у гроба и думать не думала о завещании, а невестка уже туркала в бок Толяна и урчала о наследстве. "Скажи ей, скажи, мол, один хрен нихера она не получит, сука. Нахуя ей дом здеся? И деньги эти ей ни к чему. Мы старика кормили, Натаха спод ниго носила, а он, мудак старый, все ей отписал. Вот гнида". Толян впотьмах лишь скрипел зубами. Жена была права, на хуй Вальке деньги, долги-то вроде раздала уже?

    На поминках, пьяный вдрабодан Толян поднял вопрос социальной несправедливости в части распределения наследства. Он и увещевал, и грозил, и матерился, но Валентина оставалась непреклонной: мать заберу к себе на досмотр, родительский дом продам. Михал Ильич, случившийся по случаю похорон и необходимости ехать обратно за рулем инвалидки трезвым, насилу урезонил Толяна с Витькой своим увесистым костылем. Уезжали они с большим скандалом, под посылаемые вслед проклятия.

    На полученные от продажи дома деньги Михал Ильич, взявшись за ум, основал бизнес. Вел его осторожно и рачительно, помня прошлые времена не пил вовсе и через три года завелись у них неплохие деньжата, перебрались сначала в просторную квартирку, а затем откупили свой бывший домик. Снова поструилась жизнь, возвернулись старые друзья, переживавшие их неудачи издали. А как-то поздней осенью, спозаранку у ворот загудел пронзительный сигнал, перебудивший полквартала. На встречу охуевшей Валентине из новехонькой Нивы выкатывались Толян с супругой, брюхатая Натаха с мужем и два сопляка – в полном составе Толяновское семейство.

   - А!!!- Заорал на всю улицу братан. – Соскучились небось! А вот и мы! А то братана совсем забыла, Валюха, а я там себе покою не нахожу, как вы тута? Как маманя? Как Михал Ильич? Мож, думаю, помочь чем нужно. Витька! – Выгружай! Да, блядь, бестолочь, банки не побей, нахуй! – из багажника выплывали хуй его знает как туда поместившиеся мешки с картошкой, мукой и банки с молоком и сметаной. – А у меня к тебе, сестра, дело. Наташка – вишь, опять беремена. Так у нас рожать нельзя. Больничку закрыли, нахуй, а скорая уже давно не работает. Так пусть она поживет у тебя, с месячишко, а там, как зачнется, ты ей городскую скорую вызовешь, мол хуй его знает, приехала только что и рожает... Шоб на халяву... Да и Витька с малыми пускай тута побудут, ему один хрен до весны делать нехуй... А, Валь?

    Ну и хуля тут поделать? Охуевшая Валя пошла утеснять дочку с ее мужем и грудничком, занимавших верхний этаж, чтобы расселить любимую родню. В суматохе Лена, на всякий случай, перенесла к себе и верхнюю одежду, чтоб на глаза не попадалась...