На самом деле я вечеринки не очень люблю. Суеты много, выпендрежа, разговоров дурацких. Музыка тоже на мозги давит, а если еще с плясками, то вообще туши свет. Короче, была бы моя воля, я бы ни ногой на все эти "пати", прости господи. Но при моем положении халявным куском не брезгуют, поэтому я аккуратно таскаюсь по гостям, вроде как на правах безобидного дармоеда, которого все терпят.

Я, правда, особо-то и не вылезаю. Дамам глазки не строю, песни не ору, анекдотов не травлю. Сижу молча в уголке, принимаю пищу. Со стороны можно подумать, что я стесняюсь или боюсь ляпнуть чего-нибудь не в тему, но мне на их мнение, знаете ли, начхать. Много будет чести, оглядываться на каждый их косой взгляд. Иной раз, правда, прижмет: хочется плюнуть в их мерзкие морды и гордо уйти, громко хлопнув дверью.

Был я тут на вечеринке у одной дамы. Назовем ее Х. Одинокая холеная баба, ничего особенного. Тряпок - два шкафа, каждый день в обновке выходит, это строго. Еще не старая, но уже в том возрасте, когда каждый год - как ножом по сердцу.

А тут очередное день рождение подкралось. Ну, она, конечно, всем годам назло пригласила человек тридцать, не замяла мероприятие, мол, знай нас, молодых. Публика, я доложу вам, хоть стой, хоть падай. Я сразу просек - не моя компания. Навоняли сразу парфюмом, кто во что горазд, я едва чувств не лишился.

После газовой атаки все целоваться начали поголовно - вроде как приветствовать друг друга на американский манер. Делают они это особым образом: губы вытянут, как обезьяны, и несут их брезгливо к щеке, как будто к заду прикладываются. Смотреть невозможно без содрогания.

После поцелуев комплименты, ахи и охи, кривлянье разное, я на этом этапе обычно отключаю слух и перемещаюсь поближе к столу. Стол в тот раз был просто загляденье, придраться не к чему. Салатики, закусочка холодная и под водочку и под винцо, мясная, рыбная, на любой вкус. Потом горячие закуски поднесли, все как у серьезных людей, а затем уже "тяжелая артиллерия" - шашлык, осетринка в овощах, ну словом, дамой Х. я был чрезвычайно доволен в смысле продуктов питания.

Ну, наконец, все накривлялись всласть, наобнимались и уселись за стол. Начало было нормальное - выпили, закусили, тосты сказали, тоже все по делу - "молодости", "любви", "благополучия", тыры-пыры, восемь дыр. Так бы им и продолжать в том же духе, так ведь нет - на разговоры их потянуло.

Слушать эту дребедень целый вечер - пытка жесточайшая. Кто в лес, кто по дрова. Один про "мураками" каких-то втирает с пеной у рта, другой вопит целый час: "запорол заказ твой хваленый Шубин, в ж... запорол!", третья соседке шепчет: "Такую пустышку в заместители - позорище для всей компании" и все в таком духе.

Но дамы, в основном, хохочут. Что они смешного находят в происходящем, не понятно. Я ничего забавного на этой "пати" не наблюдал. Видимо просто считают, что громкий хохот придает им шарм.

Через пару часов начало меня мутить от всего этого содома. Поперся я на кухню, отдышаться, в себя прийти, слышу, кто-то там уже шумит: мужской и женский голос.

Она ему:

- Ты зачем ее привел с собой? Ты же знал, что я здесь буду. Хотел побольнее мне сделать?

А он ей отвечает с таким пьяным гонором:

- А что мне после тебя в монастырь уходить? Напоминаю тебе, что с некоторых пор я не обязан перед тобой отчитываться. Не обязан, поняла?

- А я не прошу никаких отчетов. Я хочу немного уважения.

- А за что тебя уважать?

Она в слезы. Хлюп и хлюп. Немного я смутился в этот момент, но уходить не стал - больно любопытно из-за чего весь сыр-бор.

А мужик тем временем дует дальше, невзирая на ее рыданье:

- Раньше надо было умываться слезами... Цена им теперь...

- Перестань... Я этого не заслужила... Мне казалось... мне ка... казалось... что ты хотел ребенка... Ты же сам говорил, что...

Мужик аж взбеленился:

- Не, ну ты нормальная?! Ей показалось! А спросить меня прямым текстом нельзя было?! Ты же не кусок колбасы в магазине купила, ты ребенка зачала! Моего, понимаешь?!

- О таких вещах не спрашивают... Их чувствуют...

У мужика прямо голос упал:

- Еб... Ты.. ты понимаешь, что ты говоришь, Надежда? Какую чушь ты несешь? Детский сад... Просто детский сад...

И, правда, что за идиотка? Я даже на кухню заглянул осторожно полюбоваться этой невозможной женщиной.

Ну, ничего такая. С волосами. За столом на окуня в сметане налегала.

И вот подходит она к этому мужику нос к носу и всхлипывает:

- Прости меня... Просто я слишком сильно тебя люблю. Я думала, ты поймешь...

Мужик мордой вертит рассеяно, вроде как не знает, что ему делать.

- Бла, бла, бла... Надоел мне этот треп, Наденька. Не верю я тебе больше, уж извини. Сама все испоганила...

Она помолчала какое-то время, потом говорит:

- А зря не веришь... Налей мне вина...

Он ей:

- Может, хватит тебе...? В твоем-то положении?

Она ему рассеяно:

- Теперь не имеет значения, Олежек. Забудем, как о страшном сне...

- Не понял. Что не имеет? Что забудем?

- То самое.

Мужик смотрит на нее и никак не может понять, что за намеки. Наконец, дошло:

- Ты что аборт сделала?!

А она будто спохватилась, снова запричитала ужасно громко:

- Господи... Ты меня простишь, Олег?! Что мне сделать, чтобы ты меня простил?!

Он рычит в ответ:

- Что сделать?! Убей еще кого-нибудь, пидараска!

Серьезный такой мужчина.

Вобщем, все в таком духе. В театр ходить не надо.

Ну, дальше мне уже скучно стало. Наслушался я таких разговоров на две жизни вперед.

Пошел я в другую гостиную, осел рядом с телевизором, кимарю.

Проснулся уже ночью. Тишина. Отплясали, отпели, слава богу, глаза мои этого не видели. Самое разлюбезное время для настоящего отдыха наступило.

Возвращаюсь к столу. Мадам Х., как водится, посуду убирать не стала - благодать. Никто не мешает, в душу не лезет, не наезжает, как это бывает частенько: "Чего смотришь, харя усатая? Раздавлю!".

Пристроился я к тарелке со студнем, наворачиваю за милую душу. Рядом дамочка кость куриную точит ротиком. Посматривает на меня выжидающе. В моем вкусе дамочка - блондинка. Хоть и травленная химией, а все приятно, одни ведь шатенки кругом, куда ни плюнь. Вид, конечно, малость потасканный, чувствуется на сносях была неоднократно. Но пузо плоское и ножки тоненькие как у модели.

Я усом вожу, знаки подаю - не желаете ли? Она в ответ задом шевельнула - мол, почему бы и нет. Я хлебнул винца из лужицы и к ней. Тут же между коркой хлеба и икринкой мы и слились в экстазе. Что характерно - пока любовью занимались, жевать не переставала, сразу видно цельная женщина и без фантазий, уважаю таких. Наплодит потомков сотни две-три, память обо мне будет в коллективе.

Прощаться не стал, ушел по-английски. Пузо набил тугое, как барабан - пока по ножке к полу сбегал, думал навернусь к едрене фене. До хаты иду - а навстречу из-под мойки братаны чешут, тараканьи бега в натуре. Голодные, как звери: и матерые, и молодняк, "Комбатом" еще не пуганый - моя компания в полный рост. Усами машут мне зло, мол, опять, подонок, все крошки прибрал. Затусоваться бы с ними, кровиночками, но уже сил нет. Хоть они и родные мне по самую тараканью печенку, во веки веков, аминь.