- Хуй с вами, мусора, банкуйте! Мы сдаемся!..


- Выходите из  подвала!  По  одному.  Перед  дверью останавливаетесь и
выкидываете наружу стволы и ножи. И имейте в виду, дверь под прицелом, никаких
выебонов, стреляем без предупреждения!
Затопотали, загремели по лестнице из подвала шаги.
- Значитца, так - первый пусть бросает оружие и выходит!
Жеглов засунув руки в карманы кожаного плаща наблюдал, как наружу щурясь после темноты выскакивают один за другим бандиты: Чугунная Рожа, Левченко, Тягунов со стеклянным глазом, Промокашка, истерично заголосивший вдруг песню про «скамью подсудимых»...
- А теперь горбатый! – крикнул Жеглов.
- Я сказал – горбатый!


Прошла минута.
Неразборчиво загудели голоса.
Жеглов проскрипел своими сапогами по снегу к двери и заорал во всю мощь лёгких:
- Горбатый сука оглох что ли?!
Но из подвала только пахнуло холодом.
Это был вопрос чести.
Жеглов дал знак, чтоб включили свет, вытащил табельный ТТ и стал спускаться вниз.


В это время Шарапов отодвинул засов и выбрался из подсобки.
В коридоре горел ядовитый жёлтый свет, было грязно и холодно, но спустя несколько секунд раздались приближающиеся шаги и навстречу ему вышел Жеглов.
- Молодец, Шарапов, мы тут за тебя страха натерпелись...
И дружески хлопнул его по плечу.
- Медаль тебе обеспечена... Ишь как они тебя... Опух весь.
- Хуйня, - ответил Шарапов. – Главное, что задание выполнено!
- Не совсем, - поправил Жеглов. – Горбатого нет. Где он, Шарапов?
- Как где, - ответил тот, - дома конешно. Что он, долбоёб что ли сам на дело ходить?


Спустя четверть часа они возвращались на своём автобусе в отдел. Пасюк и Тараскин мечтали о премии, Жеглов своим звучным баритоном предупреждал их, чтоб на многое не рассчитывали, так как основные лавры всё равно достанутся Шарапову.
А сам Шарапов вспоминал вчерашний вечер в банде...


Весело у них было, сытно, тепло. Длинный стол, заставленный жареным мясом, салатами-маслятами и водкой, пианино невдалеке, черноокая Аня с кошкой в руках. Карты, гитара...
Марафет произвёл на бывшего боевого офицера Шарапова должное впечатление.
- А это что? – поинтересовался Шарапов указывая на пакет с белым порошком.
Горбатый прищурился:
- Если ты беспезды блатной как ты тут нам лепишь, то должен сцуко знать что это.
Шарапов понял, что лоханулся, но пошевелив извилинами сходу нашёлся:
- Шутка была. Хуйня! Проехали! Угощай хазяин!


Промокашка шустро притащил зеркало, сообразил на нём с десяток дорог и конешно Шарапову предстояло первому снять пробу. Поскольку соображай у него работал отменно, он взял протянутую Аней купюру и скрутив её, мастерски засандалил по дороге в каждую ноздрю.
Да так, что аж часть соседних дорог прихватил.
Горбатый сверкнул взглядом из-под бровей, удовлетворённо улыбнулся и подвинул зеркало к себе.
Потом, когда зеркало пошло по кругу, Шарапов въебал стакан водки, налитый главарём и почувствовал, что башню начинает сметать.
Тут Промокашка притащил пакет с шишками.


Косяки тоже пошли по кругу.
Водка, кокс, скрипучий смех Тягунова, Горбатый запускающий паровоза Ане, Промокашка колбасящий на шестиструнке – всё стало сливаться в туман.
В отдельные моменты прояснения Шарапов видел, что гуляние прёт полным ходом.
Банда и горбун убивались в смерть.


А наутро Шарапов проснувшись охуел от головной боли.
Сказать что это был пездец – значит ничего не сказать.
Кое-как Шарапов поднялся и потерев небритую опухшую рожу водой в умывальнике спустился в гостиную.
Там уже все сидели за столом завтракали, похмелялись, перекидываясь редкими фразами. Главарь молчал с полупустым стаканом в пятерне.


Закончив трапезу они поднялись и пошли к выходу.
Где-то на середине коридора горбатый вдруг стал заваливаться на бок и всё больше накреняясь и подламываясь в коленях потерял равновесие и наконец ёбнулся своей тушей прямо у порога и моментально захрапел.
- Оставьте его! – сказала Аня. – и без него управитесь.
- Ладно! – махнул рукой Левченко. – И так опаздываем! Поехали.


И вот теперь Шарапов трясся в автобусе.
Его ждал холодный серый кабинет, стол, заваленый «делами», портрет Феликса на стене.
Шарапову было заебись вчера и от этого ставало хуёво на душе: как комунист он не имел право на такое, на то чтобы ему было заебись, но он преодолел некую границу - принёс себя так сказать в жертву стране и гудел весь блять вечер и это пошло ему в кайф.
Эх, щас бы если уж не дорогу коки, так хоть паровоза на поправку...
Шарапов загрустил.
- Не грусти! – вывел его из задумчивости Жеглов. – Не твоя это вина. Достанем мы горбатого! Рано или поздно всё равно срисуем и упекём.
«Да... – вяло подумал Шарапов, - упустил ведь главаря.»
Да и не ебёт что упустил – это только в кино всё заебись.


Копырин давил на газ, автобус страшно трясся.
За окнами проплывала просыпающаяся послевоенная Москва.

*    *    *