Сабля зевнул, потянулся и поднял голову с вороха крепко пахнущих водорослей. Дул легкий восточный  ветерок. Грело солнышко. Воздух шевелился. Его снова, как и вчера, шевелили миллиарды членистых мохнатых лапок. Сабля улыбнулся. Рожица розово-фиолетового крабика, забравшегося на его колено, улыбнулась в ответ и приветливо помахала стебельками глаз. В их стеклярусных бусинках отражался сам Сабля. Такой, каков он есть. Загорелый и счастливый. Только вниз головой.
У Сабли была простая и хорошая работа. Работал он погонщиком крабов. Дважды в сезон он провожал их с южного островка гряды на северный. И обратно. Места потому знал лучше  своих гениталий. Если бы кто спросил его- как долго он работает погонщиком, Сабля, наверное, промолчал бы. А интересующийся принял бы его за потомственного идиота, каких немало живёт на этих каменисто-солевых берегах, досадливо плюнул и вечером, с тоски, напился. Сабля не знал счёта начавшемуся дню, как не знал счёта своим подопечным, сплошной копошащейся массой оккупировавшим очередной островок на своём долгом пути к северу. Да и задавать столь глупые вопросы во всей округе было некому. Посох, встречи с которой он томительно ждал каждый новый отрезок времени без работы, была единственной, с кем он мог поговорить. Но даже с ней он не говорил. Просто незачем было. Оба знали друг о друге всё. Столь же точно, как о самих себе.                
Посох жила одна. Она, в отличие своего бессловесного воздыхателя, ни работала никем. Она просто ждала. Ждала, когда срастутся брови. И вот дождалась. Смоляные волоски со вчерашнего вечера лежали на её лице мягколоманной линией. Всего-то и понадобилось для этого- пролететь над островом крикливой Чайке. Посох проводила подругу взглядом, помахала ей рукой, а та оставила подарок. Свою тень, прикрывавшую отныне глаза саблиной возлюбленной от палящего треть сезона Солнца. Видеть своих бровей Посох не могла. Она просто чувствовала произошедшую с ней Перемену. Как Сабля чувствовал пору, когда весёлые полчища маленьких шустрых чудовищ нужно вести в путь.
Солнце зашло за край океанской чаши уже почти наполовину. Альбатрос уже вычистил из своего изрядно побитого ветрами оперения паразитов и, вздохнув, взял свой прежний, ему одному ведомый курс. Последний Пероед, выброшенный из своего уютного убежища на голый камень, уже погиб в заведомо неравной схватке с прожорливым крабиком- восьмидневкой. А преданная отливом Губка стыдилась своей наготы и терпела осязательные издевательства сотен восьминогих нахалят.
-Привет…      Посох стеснялась. Впервые. Хоть и слово далось ей очень легко. Совсем не так, как она того ожидала.
-Привет…    Сабля тоже просто расстался со своим целомудрием.
Сравнивать было не с чем. Поэтому ни Посох, ни Сабля ничего не сравнивали. А уравнивали дыхание. Уже в четвёртый раз после того, так кричаще-оранжевый панцирь небесного краба спрятал себя за рамки их мира. Отныне они могли ещё и считать. До четырёх. И им было интересно- а что же там, за четырьмя? И они, не говоря, как прежде, друг другу ни слова, принялись за пятый. Начавшее было редеть пуховое облако Запаха снова получило подпитку. Из жаждущих ртов, стыдливых анусов, лоснящихся в своей непререкаемой благопристойности промежностей и впервые узнавших о своей непарности гениталий. Ритмичные как сам океан колебания тел вздымали окутавшее влюблённых одеяло обоняемых частиц вверх-вниз, смешивая десятки запахов в пьянящий до беспамятства коктейль.
Крабам впервые стало страшно. Никогда прежде они не сомневались с саблиной силе и в саблином уме. А сейчас- усомнились. Глаза его были мутны, а бугры мышц, казалось, вот-вот разорвут смуглую блестящую кожу. А Её даже самые почтенные старики крабьего общества впервые увидели плачущей. Юркие капли уже в нескольких местах прорвали линию обороны новых бровей. Было больно. Как и больно было на это смотреть. И они смотреть не стали. А втянули любознательные навершия зрительных стебельков в тепло.
А скоро, едва только завершился второй с той поры, и первый в этом году ход на северные острова, их стало трое. Детёныш удивил всех тем, что не стал молчать. Даже до срока. А вместо этого, едва выпав в тёплые просоленные травы, принялся громко орать. Даже Чайка с той поры облетала остров стороной, пугливо оглядываясь.
А потом на острова высадились жёлтые люди в жёлтых оболочках. На глади океана они оставили тяжёлое, недовольно пыхтящее пятно металла. Сабле объяснили, что они- бойцы  Народной Освободительной Армии. А когда тот не понял, пустились в долгие и тошнотворные своей словесной праведностью объяснения- что такое Народ и почему его необходимо Освобождать. Сабля не понял ничего. Посох не поняла ничего. Детёныш был слишком мал для понимания чего бы то ни было. Лишь каким-то инстинктом Посох с Саблей почувствовали, что пришлые люди очень голодны. Да и говорили они что-то про голод- вроде как где-то там, где- непонятно, такие же как они люди голодают. И от этого, как будто голода их нужно освободить.
Они начали куда-то исчезать. Бесшабашная прежде трескотня живого хитина становилась всё печальней и печальней. Крабы, правда, старались изо всех сил, гоняли по камню вдвое, втрое, вчетверо оживлённей. Но это уже было суетой. Суетой, раньше никому здесь неведомой. Суетой поиска пропавших. Пропавших неизвестно куда. Бессмысленной и бесцельной суетой. Ещё они выучились жаловаться. Сперва выходило всё это очень робко. Они просто   собирались вокруг Сабли и молчали. Чего раньше никогда с ними не случалось. Глазики прятались в подлобья всё глубже и глубже. Помолчав, расходились. А на их место приходили новые. Сабля не понимал. Он вообще перестал их понимать. Ну, почти перестал.
Настала Пора. Сабля встал рано утром и пошёл. Просто пошёл. Посох спала. Детёныш морщил личико под первыми лучами Солнца. Крабы, теперь уже неспособные скрыть под собой сушу, то тут то там оставлявшие за собой её остыло-серые пятна, уныло двинулись следом. Однако уже через несколько часов пути стадо взбодрилось, и Сабля услышал даже их песню. Что, надо сказать, было большой редкостью. Обычно они пели только после переходов по лагунам, закиданным гниющей водорослью, нахватавшись дурманящих их нервные цепочки мутных, буро-зелёных пузырьков. А тут…
Песню смял крик. Крик стальным клином врезался в крошечные ротовые дырочки запевал и в них застрял. Звуки идущих следом, пронесясь по инерции какие-то считанные метры, споткнулись о растерянность передовых, да в ней и завязли. Орало пятнышко чёрного. То самое, что постоянно курсировало между громадной ворчащей морской коровой, принесшей на себе жёлтых чужаков, и берегом. Пятнышко орало и откуда-то сбоку гнало на испуганную стаю волну. Точнее, крабам так казалось. Волну, как они скоро поняли, давило нечто. Нечто странное и страшное. Прозрачное, но безжалостное и цепкое. Что сграбастало всех в тесный панический шар, а затем рассыпало по непривычно ровному и столь же непривычно неприветливому камню. Не камню даже, а чему-то холодному и ненастоящему. Мерно раскачиваемому  океаном со стороны в сторону и отвратительно скрипящему под лапками. Противному на вкус, воняющего той самой ненастоящей и злобной морской коровой. Потом крабов стали хватать мягкие жёлтые пятипалые ковши и бросать их в кипяток. Куда более крутой, чем в дымящихся источниках северных островов. И совсем по другому, нежели в океане, солёный. Хотя этого крабы уже не помнили.    
Потерявшего вдруг всякую способность к ориентации в окружающем Саблю вытянули из растекающейся по палубе массе первым. За руки. Его притащили в тесный куб этой вонючей и скрипучей субстанции и оставили наедине с кем-то мелким и квадратным. Саблю стошнило. А потом квадрат принялся, расхаживая вокруг распластанного на полу Сабли, вещать. О каком-то Народном Хозяйстве, Председателе, Плане Увеличения Выпуска Консервов для нужд всё того же Народного Хозяйства, Трале, Плавучем Консервном Заводе  и прочих столь же непонятных вещах.
Очнулся на родном берегу.  Непривычно тихо. Встал, осмотрелся. Никого. Побрёл. Никуда. У Сабли больше не было работы. Остались Посох и Детёныш.


Из поваренного учебника:

На плавучем заводе крабы подвергаются разделке. В консервы используются крабы-самцы  с твердым панцирем, у которых берут только мясо из суставов ног.
   Нежные белые кусочки крабового мяса, освобожденного после проварки от
панциря, укладывают  в выстланные пергаментом банки,  закатывают крышки, стерилизуют и крабовые консервы- готовы.
   Крабовые консервы- деликатесный продукт, содержащий среди других по-
лезных веществ иод, фосфор, лецитин.
   Консервированное мясо  краба  обладает своеобразным приятным вкусом и как бы сохраняет неповторимый запах моря.
   Крабовые консервы  - отличная закуска. Нежное мясо краба хорошо в са-
латах и винегретах.


Прошли годы. Сабля проснулся. Зевнул, потянулся и поднял голову с вороха крепко пахнущих водорослей. Дул легкий восточный  ветерок. Грело солнышко. Воздух шевелился. Его снова, как и вчера, шевелили миллиарды членистых мохнатых лапок. Сабля улыбнулся. Рожица розово-фиолетового крабика улыбнулась в ответ и приветливо помахала стебельками глаз. В их стеклярусных бусинках отражался сам Сабля. Такой, каков он есть. Загорелый и счастливый. Только вниз головой.
У Сабли была простая и хорошая работа. Он работал погонщиком крабов. Дважды в сезон он вёл их к западу. К суше, изобилующей жёлтыми людьми. К еде. Детёныш подрос и Посох примирилась с Чайкой. Чайка теперь всегда сопровождала Саблю в его походах. Натянутым луком она вела своего друга в те места, где жили его жёлтые учителя. На жилища тех, кто научил и его, и восьминогих главному чувству. Голоду. И вкусу. Вкусу металла. Металла, на который жёлтые пытались было разменивать крабов. Неравноценно. Один кружок металла к сотням кружков хитина. Саблю это не устраивало. Он уже знал, он уже считал. И он уже помнил. И дружил с Тайфуном, которому жёлтые давали разные глупые имена. Он, с армией своих вечно весёлых проглотов, взращённых тысячами выброшенных за борт мамок, и Тайфун, решили не оставить пришлому миру шансов. Отныне они бесконечно опустошали их берега. Волна за волной. По очереди. Что не пожрали Они, сметал Он. Что жёлтые восстанавливали, Они снова пожирали. А там и до прочих цветов добрались. Белых и чёрных. Ради. И во исполнение.
Прошли годы. Детёныш проснулся. Зевнул, потянулся и поднял голову с вороха крепко пахнущих водорослей. Дул легкий восточный  ветерок. Грело солнышко. Воздух шевелился. Его снова, как и вчера, шевелили миллиарды членистых мохнатых лапок. Детёныш улыбнулся. Рожица Восьмилапки улыбнулась в ответ и приветливо помахала стебельками глаз. В их небесно-голубых радужках отражался сам Детёныш. Такой, каков он есть. Загорелый и счастливый. Только вниз головой. Детёныш поднялся на ноги и побрёл по пляжу. Затянутый в панцирь Бровка, так его назвали в память о матери, засеменил следом. Детёныш потрепал брата по курчавой голове. И, сорвав целебный лист, приложил его ко вполне ещё человеческому, не в пример своему многочисленному потомству, члену. Он лениво кровоточил. Усатка не сумела умерить пыла своих хелицер…