Вот и закончилось лето. Отгремело, отгрохотало волнами прибоя по черноморским камням. Отжарило солнцем до негритянской коричневости ребячьи спины, отгудело финальным костром. Завтра все будут дома, снимут выгоревшие до белизны футболки, начнут доставать добытые отважным нырянием рапаны, рассказывать мамам о пойманной рыбе, об огромных крымских персиках, о смешном, любящем выпить стороже маяка Кузьме, в солнце и в непогоду гуляющем по берегу в своем черном плаще, и даже о позавчерашнем шторме, сломавшем три катамарана, о легендах Крыма и о скале, что прячется под хвостом у суровой Медведь-горы, где каждый оставил от себя надпись «Крым, мы вернемся», «Света, я тебя люблю», «Банду Ельцина под суд», «Децл лох» и «панки хой». На исходе август; через пару недель не останется здесь ни души, и до нового года лагерь погрузится в глубокий сон, чтобы принять весной новую волну восторженных пионеров с искорками в глазах и Лениным-Ленноном-Рамштайном в сердцах. И они снова будут беззаботно бегать по тенистым аллейкам лагеря, кричать весело на огромном цветном стадионе, подглядывать друг за другом в душе, петь отрядные песни, нырять в лазурное зеркало залива и рассказывать по ночам друг другу «страшные» истории.
7 часов. Последний завтрак. Пока остальные с аппетитом уплетали перловую кашу с яйцом и запивали ароматным чаем, Володя быстро схватил на раздаче пару кусочков хлеба и улизнул из столовой. Нырнув в кусты, он побежал к морю.
Вот и любимое место, где мраморная, раскрошившаяся от времени лестница сбегает к самой воде. Черные камни вокруг. Рассветная тишина. И легкий плеск волн вокруг.
Присев на нижнюю ступеньку, Володя быстро расшнуровал рюкзак и достал оттуда небольшой термос. Из бокового кармана появилась алюминиевая «счастливая» кружка. Налив себе горячего кофе, сел скрестив ноги, мельком взглянул на часы — и достал сигарету.
Вот оно! Незабываемое мгновение прощания. Когда соленый ветер мешается с дымом, ещё не нагретый солнцем мрамор холодит расцарапанные икры, и море такое ослепительно голубое, что не видна даже тонкая полоска горизонта, что должна соединять его с небом. Володя глубоко затянулся и покачал головой.
Море многому научило его за это лето. Готовить себе есть во время горного похода, ставить палатку под проливным дождем, таскать тяжести — вон как раздались его мышцы за три месяца, а ведь уезжал, был сущим хлюпиком. Кроме того, он познал крепкую мужскую дружбу, которая ещё долго будет заставлять его куда-то звонить, писать письма по интернету, вспоминать товарищей и радоваться случайным встречам с ними; девочки научили его уважать чужую слабость, ведь девочка — тоже человек, и отныне он уже никогда не будет дергать их за косички; а главное — Володя понял красоту родной природы, теперь он будет стремиться вернуться сюда ещё и ещё, до тех пор, пока не станет совсем стареньким, и его перестанут брать в лагерь даже пионервожатым.
Море казалось ему живым существом. И медведь, сторожащий залив, на самом деле лишь притворяется горой, а на самом деле он по ночам, когда никто не слышит, говорит о чем-то своем с омывающими его волнами. Сколько лет он лежит здесь — этот царь крымских угодий, старый и добродушный, позволяющий любопытным людям лазать по своей спине, кричать и петь песни, мешающие заснуть? Володя оглянулся на Медведь-гору и опустил лицо. Грусть змеёй свилась на его груди. Захотелось побежать туда, забраться на спину к молчаливому гиганту, зарыться в шерсть вековых сосен и лежать там долго-долго, спрятавшись от всех. Пусть пройдет осень, закончится зима, пусть люди понемногу исчезнут с солнечных пляжей — зато он останется в Крыму, и вся эта красота будет принадлежать только ему.
Сигарета как-то сама собой выпала из пальцев. Володя смотрел на море, и капли кофе дрожали на его покрытых пушком щеках. Вода манила искупаться как никогда. В носу защипало, и он крепко сцепил зубы, подумав словами своего старшего брата: «Ты ведь мужчина, Вова! Возьми себя в руки». После этого горечь ушла, и стало спокойно, словно морской штиль поселился у него в душе, как шум волны поселяется в изогнутой морской раковине.
Четверть восьмого, пора уходить. Но могли бы вы вот так просто оставить место, с которым сроднились больше, чем с домом? Он любил эти камни, эту воду, этот воздух. Это место казалось сказкой без единой лишней детали. И даже погасшая сигарета, легшая на ступеньку у его ног, называлась «Крым». Через три часа симферопольский поезд будет мчать его домой, и от моря останутся только лишь воспоминания — куда более яркие, чем любая из фотографий. Так мало! — и так много в то же время…
Володя глубоко вздохнул. Он словно ждал какого-то события, доброго знака из пучины. И тот пришел: солнце вдруг встало из-за моря, ослепительно сверкнуло в глазах, высушивая слезы, и, распустив лучи по небу, в мгновение ока высветило золотую дорожку от горизонта до самого подножья лестницы.
Да! Володя почувствовал, как счастливо бьется его сердце. Душевный катарсис подхватил его и закружил, словно морская волна. Никогда прежде Володя не наблюдал такого красивого восхода. Теперь он знал, что все будет хорошо. И пусть не хочется уезжать отсюда… Но рассказов теперь ему хватит на год вперед. А через год он снова приедет сюда! И все повторится…
Володя улыбнулся, вытер с кончика носа последнюю маленькую слезинку и, уткнувшись в кружку, прошептал одними губами:
— Прощай, море.
Он встал и, сунув кружку в рюкзак, стал отряхиваться от налипших на шорты песчинок.
В воздухе родилось мелодичное пение горна. Волна внизу негромко плеснула в унисон, и, словно играя, прибила к подножию лестницы труп. Белый, раздутый, он странно и страшно контрастировал с черным плащом, в который был облачен при жизни. От трупа сильно пахло рыбой.
Надев рюкзак, Володя ещё некоторое время стоял, опустив голову. Потом спустился вниз по лестнице, опустился на одно колено и поплескал себе в лицо морской водой: ребята увидят, что плакал — засмеют. Надо возвращаться. Вытеревшись платком, он шмыгнул конопатым носом, в последний раз всхлипнул, глубоко вздохнул, поправил съехавший рюкзак, брезгливо кривясь, обшарил карманы трупа, сорвал с раздутой шеи облепленный водорослями крестик и, махнув морю на прощанье, побежал в отряд, где его уже громко кликала воспитательница.

2001-2002.
Крым, Гурзуф.