По натуре я человек достаточно открытый и общительный. Поэтому, оказываясь в любом обществе, даже совершенно незнакомом, сразу же нахожу контакт с людьми. Так случилось и на этот раз. Я ехал в Ессентуки навестить своего дядю, который после смерти жены остался совсем один, и вот уже в течение нескольких лет настойчиво приглашал меня погостить у него. Когда все причины и предлоги для отказа были употреблены, и обделить вниманием старого больного человека стало неудобно, я быстро собрался, купил билет в купейный вагон и отбыл на Кавказ…


…В поезде, войдя в купе, я к своей великой радости обнаружил, что попутчиками моими оказались москвичи. Я сразу же освоился и принялся со всеми знакомиться. Верхние полки достались старушке лет восьмидесяти, ехавшей в Ессентуки лечиться от цирроза печени, и ее внучке Наде, симпатичной тоненькой девушке двадцати пяти лет, которая, как оказалось, ежегодно сопровождала свою бабушку в поездках на курорт.
Нижнюю полку занимал Павел Вячеславович Виноградов – именно так он представился, встав с места и крепко пожав мне руку. Это был грузный пятидесятилетний мужчина среднего роста с двойным подбородком и мощными складками в области живота.
С моим появлением бабулька оживилась и стала проситься на мою нижнюю полку, аргументировав просьбу несгибаемостью больных конечностей и усиленной работой мочевой системы по ночам. Я с радостью согласился, поскольку с самого детства обожал спать в поездах на верхних полках, да и к тому же Наденька оказывалась тогда лежащей напротив меня. Старуха, боясь, наверное, что я могу передумать, тут же улеглась на новое место и быстренько заснула.


Поезд тронулся. Я, Наденька и Павел Вячеславович по очереди облачились в спортивные костюмы и уселись болтать на нижнюю полку. Надо сказать, что было очень жарко. Горячее июльское солнце затапливало своими лучами купе так сильно, что не проговорив и получаса, мы с Наденькой почувствовали легкое утомление и решили залезть на свои полки. Устроившись на мягком матрасе, я прикрыл глаза и задремал. Сквозь дрему я услышал, как Павел Вячеславович зашуршал полиэтиленовыми пакетами и начал негромко почавкивать. Через минуту я уснул.


Пробудился я уже под вечер. Жара понемногу спадала. Наденька все еще лежала на своей полке и задумчиво смотрела в окно. Старушка мирно похрапывала, а Павел Вячеславович с аппетитом закусывал цыпленком, обжаренным до золотистой хрустящей корочки, молодой вареной картошкой и яйцами вкрутую. Поглядев на него, я почувствовал, что тоже проголодался, слез с полки, достал свои запасы и принялся ужинать.


За едой между нами завязалась тихая беседа. Павел Вячеславович оказался на редкость приятным собеседником, и мы с ним переговорили практически обо всем. А раз уж так вышло, что ехали мы на курорт, разговор наш коснулся и темы здоровья. Выяснилось, что Павел Вячеславович страдает почти всеми известными мне заболеваниями желудочно-кишечного тракта.


- Да-а, - протянул я, - с возрастом все мы теряем здоровье и былую легкость
- Нет-нет, у меня это не возрастное, а профессиональное, - возразил мой собеседник.
- Профессиональное? – удивился я. – Вы, должно быть, всю жизнь проработали дегустатором или нет, вы были связаны с вредным производством наших продуктов питания, - шутливо предположил я.

- Не гадайте, все равно не угадаете!
- Ну тогда расскажите мне, пожалуйста, - попросил я и уселся поудобнее. Глаза Павла Вячеславовича оживленно заблестели. Ему было приятно видеть, что меня заинтересовала его история. А мне показалось, что рассказывать о своей профессии было самым любимым занятием Павла Вячеславовича.


- Ну, хорошо, я вам расскажу, - сказал он и пристально посмотрел мне в глаза…


- Случай этот крайне редкий и в истории медицины не известный, - загадочно начал рассказчик, подняв при этом голову и взглянув на Наденьку, ожидая ее реакции. Но девушка продолжала безучастно смотреть в окно, хотя я подметил, что она все же прислушивается к нашему разговору. Павел Вячеславович с досадой опустил голову, затем окинул меня быстрым взглядом и продолжал:


- Видите ли, Сергей, я – танцор…
- Танцор? – опешил я, - Ха! Но простите…


- Подождите, молодой человек, не перебивайте. Да-Да! Именно танцор! Вернее, бывший танцор с двадцатилетним стажем. Вы и представить себе не можете, Сережа, какой я был изумительный танцор! Ах, какую я имел тогда великолепную фигуру, какую осанку, а какую грацию! Очень немногие могли сравниться в этом со мной. И где я только ни танцевал! На каких, как говорится, высоких вечерах только ни приходилось мне выступать! Но вершиной всего был, конечно же, Большой театр! Да! Это были времена, молодой человек. Какие времена!


Произнеся такую речь, Павел Вячеславович победно оглядел нас с Надей. Начало его рассказа, а главное – пафос, с которым говорил этот ветеран отечественного балета, заставили Наденьку обратить на него взгляд, полный любопытства и искреннего восхищения. Павел Вячеславович с видимым удовольствием отметил это, глаза его еще сильнее заблестели, и он продолжил еще более громко и восторженно:
- Но не все танцоры смогли пронести это высокое звание через свою жизнь, как это сделал я. С какой меркантильностью, с каким дилетантством и профанацией мне пришлось столкнуться в этой среде. Сколько жалких, никчемных танцоров я видел. Никогда, слышите, никогда не понимал я таких танцоров! Ни мизерная зарплата, ни убогая сцена, ни плохое самочувствие перед выходом не могли помешать мне восхитительно, великолепно танцевать для зрителей, для искусства. Да! Я был хорошим танцором и горжусь этим! Но, должен вам признаться, одно обстоятельство все-таки мешало мне… Иногда, а вернее, частенько мне мешали танцевать… - Тут Павел Вячеславович прервался, посмотрел на Наденьку, потом приблизился губами вплотную к моему уху и быстро прошептал:


- Мои семенники…


Я опешил и удивленно посмотрел на старого танцора, не в состоянии выговорить ни слова. Тот же продолжал мне шептать:
- Они постоянно занимали крайне неудачное положение между моих ног и сдавливались, отдавая невыносимой болью в животе….
Наденька между тем вся обратилась в слух. На ее лице отражалось крайнее нетерпение. Она пыталась уловить хотя бы слово толстяка, но все было тщетно. Стеснительный Павел Вячеславович шептал так тихо, что даже мне приходилось прислушиваться. Тем временем танцор оторвался от моего уха и продолжал говорить уже нормальным голосом:
- И вот так почти каждый день все двадцать лет. Как же я мучился, Сережа, как я страдал. Но искусство, как говорится, требует жертв. И вот вам итог: теперь каждый год езжу лечиться.


Закончив свой рассказ, он горестно посмотрел на меня. С минуту я сидел молча. Наконец состояние легкого шока от всего услышанного у меня прошло, и я переспросил его:
- Что-что, простите, вам мешало танцевать?
Павел Вячеславович сконфуженно огляделся, потом, приблизившись к моему уху, вновь прошептал:
- Семенники…
Затем отстранился от меня, немного подумал, по-видимому, оценивая степень моей эрудированности, а после произнес:


- А в простонародии….


Тут он опять приблизился ко мне, но в это время вагон сильно качнуло, и от неожиданности вместо шепота толстяк буквально оглушил всех своим криком:
- Яйца!!!


В купе установилась мертвая тишина. Надя густо покраснела и отвернулась к окну. Танцор несколько мгновений сидел с отрешенным выражением лица, потом тоже покраснел и опустил голову. За весь вечер никто больше не проронил ни слова. Не знаю, какие мысли витали в головах моих попутчиков, а я, глядя в окно, размышлял о том, что исконно мирные профессии тоже могут быть опасными и трудными.


Ритмично постукивали колеса поезда, за окном проносились бесконечные леса и поля, а бабушка все спала и чему-то улыбалась во сне…