Небо опрокинулось, ударилось оземь, зашаркало по дорогам-мостовым, вдавило пыль, пропечаталось кругами. Потом подумало немного, приостановившись, разглядывая новую тучу, пришедшую с юга; прогулялось по листве с характерным шорохом; развеселилось, скорчило рожу, хохотнуло, метнуло и выскоблило береговую линию.
Море, переругавшееся с небом, пославшее не одно проклятие тучному сопернику, утихомирилось, как только почувствовало прикосновение тяжелых капель — пресных, но уже готовых наполниться солью, отяжелеть, проржаветь насквозь и пропитаться грязью, тиной и водорослями.
Чайка, распластавшись на потоках воздуха, гаркнула скрипуче, и к ней присоединились остальные, плавно покачивающиеся на зеленых волнах — они сделали круг все вместе: гонимые одним ветром, одним порывом, одним дыханием и осели на мокрый песок, зашагали важно, подбираясь к отдыхающим, вернувшимся из дюн, скрывавшимся под частыми соснами от холодного ливня, пролившегося так внезапно и расстилающими свои оранжевые, красные, желтые, синие полотенца, махровые покрывала, сплошь выжженные солнцем, пропитанные морем и солеными телами...
Алекс, весь мокрый, все еще шел. И думал… Ощущал он себя странно: казалось, все пялились на него, показывали большими жирными пальцами — дети и взрослые, — и даже старики, засохшие и сморщенные лыбились беззубыми ртами и протягивали в его сторону корявые руки. Алексу было страшно. Впрочем, этот страх был терпим. Еще час тому назад он был готов провалиться сквозь землю, сорваться с места и бежать до ближайшей остановки транспорта — неважно, какого!! — лишь бы добежать! успеть! пока эти чудища не схватили его, не распяли вниз головой, не надели на него колючий венец, не отрезали от его неуклюжего тела все, что только можно отрезать и не оставили от толстого, заплывшего мальчика один большой обрубок или не просверлили в нем дырку — большущую, – сквозь которую можно было бы смотреть и видеть достаточно много — пока всего этого не произошло, надо было бежать!!! Но он шел. Он продолжал идти. И никто, даже все эти люди, ужасающие своим равнодушием, не посмеют прикоснуться к нему. Потому что никого он больше не боится! Он так решил... И точка... Но все равно: страшно!
По пляжу, влажному после шального летнего ливня, волочился мороженщик. Не то чтобы ему все это обрыдло… Ну в общем-то да: обрыдло. У Алекса денег не было, совсем, даже на то, чтобы доехать домой, и в последние пять минут он об этом, в принципе, не думал, что было для него совсем уж нехарактерно, – он привык о чем-нибудь волноваться, – а мороженого захотелось до боли, до жути, ну просто невыносимо, и если вот сейчас, сию минуту ему бы не дали мороженого, то он бы, он бы, он…!
Он подошел к пёстрой тележке, вытащил складной нож, не такой уж большой, но вполне приемлемый для некоторых нужд, и всадил его в живот выпялившегося на мороженщика. Тот упал замертво, почему-то приняв смерть сразу после одного ножевого удара, и Алекс полез в повозку... И увидел там змею. Она шевельнулась, сверкнула на него своими бусинками и…
В общем мороженщик прошел мимо, так и не продав на этой полоске пляжа свой товар. Земля накалялась, а Алекс все еще шел, как всегда погруженный в собственные раздумья, и ноги его, не привыкшие к столь продолжительным пешим прогулкам, да и вообще — тело его, ни к чему, кроме еды, сна, отправления естественных надобностей, просмотра американских фильмов и постоянных фантазий, не привыкшее — стало тяжелым, его стало клонить в сон, но надо было идти, иначе как же он доберется домой? А там уже, наверное, бабушка, как всегда, волновалась, как всегда собиралась глотать таблетки, точней, сначала оставляла записку: «Прошу никого не винить в моей смерти», затем ехала на кладбище и там, у могилы своего покойного мужа, глотала много-много таблеток и умирала в страшных мучениях. Или нет, лучше так: она съедала пачку таблеток, но смерть — эта сволочь! — не приходила, только тошнило просто жутко, тогда бабушка с кладбища неслась обратно на остановку трамвая, благо могила покойного мужа была близко к трамвайным путям, влетала в подоспевший трамвай, всю дорогу (каких-то пять остановок) корчилась и мычала оттого, что внутри у нее все скукоживалось и периодически изрыгало лаву огня и боли, затем почти бегом следовала к дому, взмывала вверх, на пятый, на одном дыхании, нервно открывала дверь с пятью замками, у каждого замка готовая распластаться тут же, на заплеванном полу, от желания в туалет, наконец открывала, врывалась в уборную и там долго блевала вперемежку с поносом, и потом…
- Мама, мама, смотли, дядя спит! Пациму он на писоцки, без падстилки? Ему неудо-обна! Пациму он в култке?… Залко зэ! Ой, смотли-и какие смесные ботинки!!! Какой он лофма-а-а-атый… Мама, пациму он такой лофматый?
Девочка, милое создание, подошла к спящему Алексу и стукнула его красненькой лопаткой.
- Пливет! — девочка была настроена доброжелательно. — Я — Алиса. А ты?
Открыв глаза, Алекс поперхнулся своими длинными нечесаными волосами, которые набились ему в рот, пока он спал… Он побежал. Без оглядки. Быстро. Он несся почти со скоростью ветра! Ноги не касались земли, людские фигуры мелькали как это бывает в кино, когда кадры убыстряются, и люди мельтешат, мельтешат…
Через десять метров он выдохся. Девочка Алиса разразилась ужасающим смехом, глаза ее округлились и выпали из глазниц. Она гоготала, протягивая свои меховые лапы с когтями к Алексу, а он был не в силах больше бежать, хватит, я не могу! не могу! он забился в припадке, которых дома, в их маленькой двухкомнатной квартире, с ним никогда не случалось, а люди стали медленно стекаться к месту, где только что от страха или чего-то еще, одному ему известного, чуть не умер молодой человек, уже не подросток, а слегка полный миловидный юноша по имени Алекс, которому два дня назад исполнилось 16 лет, и который впервые за эти 16 лет выехал из дома один, без присмотра бабушки-психопатки или вечно занятой своими любовными переживаниями мамы… Который во второй раз за всю свою мертвецки спокойную жизнь увидел море, и то, как чайки парили над «вишневым лучиком солнца», а корабль вдали отражал его розовым светом, преобразуя в одну большую, переливающуюся всеми оттенками крови, радугу…

Лиза Зенчевская (с)