Часть первая.
            Как это было на самом деле.
        

Пили они брагу да ходили в походы. Где-то вешали щиты. Кажется, умели писать раньше Кирилла с Мифодием. Собирали  с кого-то дань. Охотились и мылись в банях. В их лесах жили лешие и полуденные девки, в реках – мавки, в полях – полевые, в домах – домовые. Их души были широки, как их степи, и загадочны, как их леса. Мы совсем их не знаем...

Наша история о временах, предшествовавших принятию христианства, темна и наполнена сказаниями, за которыми нельзя признать несомненной достоверности. Этому причиною то, что наши летописцы писали не ранее второй половины XI в. И о событиях, происходивших в их отечестве в IX и X веках,  за исключением немногих письменных греческих известий, не имели других источников, кроме изустных народных преданий, которые, по своему свойству, подвергались вымыслам и изменениям.
                            Н. И. Костомаров

                
                I
-  Змей Горыныч! Тварь позорная! – надрывался здоровенный детина в золоченых доспехах, легко размахивая пудовым боевым топором, - выходи на смертный бой. Мне – на славу, тебе –на погибель!
-    Не пойду. – прозвучало из глубины мрачной и недоступной пещеры.
-    Ах, так! – грозно вскричал детина – я тебя тогда, паскуду, в гнезде твоем поганом зашибу и детишек твоих малолетних не пожалею!
-     Да не ори же ты так – спать мешаешь. Хочешь попробовать – лезь. Мне не жалко.
-    Ну и пещеру выбрал, гад! Выходи на смертельный бой!
-    Говорил же: не залезешь. Вали отсюда, альпинист хренов.
-    Выходи, собака! За отца, за братьев отомщу, себе славы добуду, тебе –смерти!
-    Не пойду.
-    Слышь, да чего ты боишься-то так? – заорал в отчаянье детина – ты же всю мою семью положил – всех добрых богатырей! Может, ты и меня завалишь еще! Выходи, сразимся!
-    Да не боюсь я ничего. Не хочу: надоели.
-    Ну, подожди же, гадина! Измором тебя возьму! Здесь сидеть буду, пока за жратвой не вылезешь!
-    Валяй, сиди.
Ночью – когда богатырь захрапел богатырским храпом – из пещеры по веревочной лесенке  вылез маленький, сморщенный старостью дракончик, постоял над детиной, вздохнул, и мечем, во времена лихой молодости взятым с убитого рыцаря, перерезал дураку горло. Silentium.


                    II

- Вали отсюда, - грозно расправив плечи произнес на редкость взрачный мужик, выразительно рассекая воздух острым мечом дамасской стали.
- Не, ну чего ты кипятишься-то так в самом деле? может договоримся как-нибудь? - трусливо отступая назад, произнес Кощей.
- Девку оставь и вали, пока целый.
- Ладно, ладно. как скажешь. - монстр отшвырнул от себя насмерть перепуганную Василису. - но учти я делаю это, подчиняясь грубой физической силе.
-    Еще раз увижу - ноги вырву. - невозмутимо произнес детина и поволок рыдающую и упирающуюся Василису обратно в деревню. Добро опять победило. O temporo...




Часть вторая.
                          Как этого не было.

Время шло. Битвы сменились драками, шумные пиры – научными дискуссиями. Сказки превратились в высокохудожественные произведения. Так появились они, которые нам знакомы.

Интерес к отечественной истории вспыхнул в последние годы в нашем обществе столь же ярко, как в ту пору, когда читающая Россия жадно знакомилась с последней новинкой историографии – томиками «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, открывшего, по словам Пушкина, древнюю Россию, как Колумб Америку. Причины нынешнего общественного феномена очевидны. Как в начале XIX века, когда Россия, победив Наполеона, испытала непреодолимую потребность осознать свой исторический путь, понять, что в нем было прогрессивного и что тормозящего, так и теперь без анализа достижений и ошибок немыслимо правильное понимание настоящего и, по крайней мере, ближайшего будущего нашей страны.
                                В. Л. Янин


«Недомир встал с ложа и не спеша одел медвежью тунику. Его мускулистое тело отбрасывало рельефные тени на деревянные стены замка.
Ольга приподняла голову и устало потянулась, потом улыбнулась и перевела взгляд на его крепкие бедра. Капельки пота переливались в свете свечи. Ольга опять улыбнулась и снова поблагодарила Ладу за такой чудесный подарок...
Золотистая блондинка с голубыми глазами и идеальной фигурой (90-60-91), она всегда любила удовольствие мужской ласки. Перекаты тугих мышц под ладонью, нервное движение, его плоть в ней...
Недомир перевел взгляд с меча на Ольгу. В свете она казалась еще более прекрасной. Он облизнул губы.
В дверь постучали. Недомир схватил меч и прыгнул за ширму. Испуганный челядин доложил, что Игоря убили древляне...
... Недомир сидел за планом мести третью ночь. Мысль родилась. Оставалось ее оформить. Он вспомнил неподдельную ярость Ольги, ярость берсерка. Ярость и боль в ее глазах. Невольно закрадывалась мысль, а любит ли его Ольга. Недомир поспешно подумал о другом. Как мстить? Можно просто пойти с дружиной и повоевать их всех к едреной матери... но сколько людей поляжет в этих болотах. Чертовы леса!
Есть! Можно просто пойти на попятный... якобы. Простить их всех, пригласить в гости. Напоить. А потом перерезать. Или лучше утопить... нет, сжечь! Но почему Ольга так плакала из-за смерти этого гаденыша Игоря? Она же его – Недомира – любит! Прочь мысли! Как мстить?
Пережечь всех главных, а потом пойти в Древлянь и потихоньку, из-за берез, перерезать всех остальных. Но Ольга!..
Недомир собрался, пошел и победил.



                Часть третья.
                                Как этого тоже не было.
Их потомки тоже пили брагу, только худшего качества, мылись в банях (зачастую без пара). Но в их лесах уже не было нечисти. И от этого их мучила зависть к счастливым предкам.
  
Сивка-Бурка, на боку кобурка! Отойди в сторонку, дай глянуть на небо. Мне того надо пуще хлеба! Страшнее неволи не видеть звезды! Вон – летит. Гадай желание! Упала – поздно.
Сивка-Бурка, во лбу кокарда! Скажи честно, падла, че те надо! Че ты здесь маячишь, гремишь копытом? Че те не стоится пред княжьим корытом?
Сивка-Бурка, серая шинелька! Где твой подельник, Иван-дурачина? Где его кореш, дурак-Емелька? Спят, поди, тихо. А ты че вскочила?
Сивка-Бурка, красная рожа! Оставь мя в покое, уйди в свое стойло! Ну, че ты приперлась? Лошадь мне тожа! Дай глушить спокойно Агдам-свет-пойло.
Сивка-Бурка, две звезды в погонах! Че ты там мямлишь – уйди в болото! Ночь на дворе! Ну что за охота здесь ошиваться со мною сирым!
Сивка-Бурка, Бурка-Дурка... Etcetrum.

                       Часть четвертая.
                Как этого, увы, не будет.

А время все шло. И чем дальше – тем больше. Вскоре о них стали говорить не как о людях, а как о свершившемся факте. И лишь изредко кто-то, точно родившийся не в свое время, вспоминал, что пили они брагу, да ходили в походы...


И, наконец, вот он – мир скорби и печали, мир радости и счастья. Здесь можно грызть ногти и выдавливать прыщи, играть в лапту и пить водку с легендарным квасом, можно сеять пшено и ухаживать за поросятами, любить Женщину и воевать.
Гдор улыбнулся и закричал. Он знал, что скоро забудет про свое прошлое существование. Он в раю! Гдор закричал еще громче и начал дергать маленькими ножками.
-    не плачь, Владимир Святославович! И твое время придет, - ласково сказала Малуша, нагибаясь над колыбелью.

К своему удивлению Гдор не забыл своей жизни там, на Гдоре, и рос мальчуганом по здешним понятиям гениальным, но он умело скрывал свою “гениальность”.
В два года ему обрили головку, оставив лишь клок волос над лбом. Мать его любила безумно, и Гдор вскоре сам привязался к этой красивой, проницательной женщине. Отца своего он видел крайне редко, во время коротких его наездов в стольный Киев-град. Но то, что видел, говорило ему, что Свентослав был человек выдающийся и с большой буквы. Была также княгиня Ольга, женщина хитрая и светлого ума, несмотря на возраст. Но он не любила Гдора-Владимира и старалась его избегать.
Бояре тоже не любили маленького Вовочку и он платил им той же монетой.
В силу старой гдоровской привычки Владимир сразу повел себя жестко и спрятался за созданный им образ деспотичного князька...
    Итак, бояре его не любили и боялись, Ольга презирала, народ боготворил, а отец, мать и дядька обожали. Владимир не переставал восхищаться раем. На первых порах ему даже казалось, что все здесь идеально, здесь – все, чего ему не хватало на Гдоре. Он лежал в колыбели и радовался тому, как заходит солнце, как отец бьет провинившуюся служанку...

    Владимир подрос. Его чуб стал длиннее и роскошней. Он умело обращался с мечом и танцевал с девчатами, и, как говорится, “ничто не предвещало беду”.
    Погиб Святослав. Трудно себе представить какой шок это событие вызвало в душе Владимира. “В раю не может быть так больно.” Он хотел собрать дружину, но Добрыня его отговорил. А тут еще смерть Малуши и предательство брата. Владимир разочаровался. Два дня длились споры, что делать. Владимир молчал. Потом тихо ушел и просто собрал дружину. Поднялся весь вольный Новгород.
“И бысть сеча зла! и  погибоша тьма народа. И победив, идоша Владимир к брату, а то зарезан”. Писала летопись.
Владимир ожесточился. Если это не рай, то где? И как? Он с ужасом вспоминал родной Гдор. Делалось немного легче. Но едва он возвращался в действительность, как опять...
Владимир брал от этого “рая” все, что мог. Он завел себе тучу жен и наложниц, много пил, участвовал в языческих оргиях. Он пытался найти рай. Но опьянение проходило, женщины надоедеали, кровь и убийство пресыщали. Надо было искать другой рай, другую религию.

И выбрал Владимир христианство. Крестил Русь. Для этого жег, топил, ломал, крушил. Но своего добился. Потом стал набожным и очень тихим. Снизошло, можно сказать, на него озареение. Потом умер.

И наконец вот он мир...  

                      Часть пятая.
                      Как было, так и будет.

Потомки их потомков  пили уже совсе отвратительную брагу. Пили да нахваливали. Они уже и не помышляли  ни о походах, ни о драках. Многие не мылись. Зато у них были великие предки.

- Держи его, Машенька, - кричал худой высокий парень, всем весом налегая на ноги врага. Враг брыкался и истошно кричал. Маша судорожно схватила палку и ударила – враг замолчал. Машенька брезгливо отбросила свое орудие и заплакала. Она была одета в мешковатую хламиду и деревянные башмаки, красивая особенной крестьянской красотой. Ее брат, парень лет двацати, изящный и тонкий, бросился к сестре.
-    Не плачь, Маша, - утешал он, - не плачь.
Они долго стояли обнявшись и тихо разговаривали. Машенька плакала, потом успокоилась и, все еще подрагивая, спросила:
-    Боря, а ты уверен, что тебе это надо?
-    Маша, прошу тебя, - парень покраснел и отвернулся.
Маша тяжело вздохнула и побежала прочь. Боря глянул ей вслед, убедился, что она ушла, и перевел взгляд на поверженного врага. Улыбнулся и начал развязывать штаны.
Эх, славяне!..