Платон Глаголиевич Герцев был коренным интеллигентом своего народа. Да-да, тем самым удивительным существом, которое умудряется, не смотря на тысячелетний опыт человеческих мучений, полагаться вместо чувства посконно-сермяжной правды на остро отточенный тепличный ум. Но внутри он ощущал себя средним братом каждому старшему или младшему народному индивидууму и должником ему по итогам субъективного духовного сальдо. Поэтому Платон Глаголиевич очень страдал от необъективности в оторванности от народа, хотя и вкушал взамен этого весьма приятственные жизненные блага.

Однако, увидев по телевизору жертв либеральных реформ, которые еще почти недавно пели и маршировали под бодрые победные песни, Герцев как благородный нонкомформист решил выйти из недальновидной капсулы интеллигентского затворничества и пойти прямиком в массы.

-Платон, и куда ты собрался на ночь глядя? - спросила жена, но пока еще не соратница идейно пробуждавшегося мужа.

-Да, в народ пойду, - серьезно отвечал Платон Глаголиевич.

-Куда-куда? -Серпантина Поликарповна приподняла очки и уставилась на него.

-Да-да, в народ! И не нужно меня останавливать. Я все решил и хочу исправить свои ошибки молодости. Я не хочу, чтобы из-за моих ошибок….

-Я-я-я-я! - передразнила его супруга, - заладил свое. Голова уже лысая вся, а он ошибки пошел куда-то на ночь глядя исправлять.

-Попрошу тебя не разговаривать со мной в таком тоне! - Игорь Глаголиевич покраснел, - я взрослый человек и имею полное право поступать так, как мне вздумается!

Серпантина Поликарповна молча махнула рукой в сторону взрослого человека и когда тот вышел из дому, добавила:

-Иди-иди, может тебя там кто прибьет идиота. Так уже за сорок лет голову заморочил, что сил уже никаких нет. Да и я дура, повелась на ученого. Вот оно где теперь ученье его, - она озирнулась на повисшие пузырями обои на сырой стене и одну створку комнатного окна наспех забитого какой-то вставной фанеркой.

Но мы прочь отбрасываем проблемы женщины успешной в свое время, а теперь выпившую это время до дна и следуем за Платоном Глаголиевичем в народную темную ночь.

***

-Закурить не будет, папаша? - услышал Герцев народную речь и заметил два темных силуэта.

-Простите, не курю, - ответствовал учтиво Платон Глаголиевич, доверчиво поглядывая на массового представителя.

-Грубишь, папаша, - человек подошел поближе к лицу интеллигента и стукнул его по простонародному.

Платон Глаголиевич отметил для себя, что данный удар в лицо на ощупь совсем иной, чем те, что показывают по телевизору. Он был совсем не из разряда гипнотизирующих или расслабляющих средств. В голове у Герцева зашумело, загудело и в глазах показался белый свет.

-Я умираю, - произнес Герцев и повалился на цветочную клумбу.

-Да пошли, ну его в баню. Папаша решил передохнуть, - народные элементы скрылись в сиянии фонарей.

***

-Куришь? - спросил его кто-то снова.

Платон Глаголиевич не курил с детства, но теперь он понимал значительно лучше притчу о вреде курения, что кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет.

-Я курю, курю я, - с радостью согласился ученый и закивал как болванчик.

-Тогда на - затянись.

Платон Глаголиевич затянулся и сильно закашлялся. Он кашлял, пытался благодарить за угощенье и, наконец, улучив момент между спазмами, произнес:

-Хороший самосад.

-Я не выращиваю, - ответил угощавший, - если б я выращивал столько, сколько курю, мне жилплощади не хватит, на - еще напасик, - он постоял какое-то время около возлежащего на цветах интеллигента и затем куда-то пропал.

Зато Платону Глаголиевичу вдруг стало значительно лучше. Гудение и шум прекратились, а вместо них послышались какие-то странные звуки. Герцев чувствовал, что перестает умирать и возвращается к жизни. Он весело засмеялся от нахлынувшей радости. Ему нравилось жить в народе.

***

-Слышь, на клык дать хочешь? - девушка-подросток с формирующейся грудью и смелым восприятием бытия присела рядом с Платоном Глаголиевичем и глотнула пива из стеклянного горлышка.

-Простите? - Платон Глаголиевич видел, что в свои неполные шестдесят он начинает отставать от расхожих в народе номинаций и словообразований.

-Минета хочешь?

-Ах, минет, - Герцев вспомнил это эвфемистическое слово из своего настольного словаря и теперь уже понимал, о чем идет речь, - но ведь вы такая юная! И мы совсем с вами незнакомы. Может быть, я вам не подойду по характеру.

Девушка посмотрела на Платона Глаголиевича с нескрываемой усмешкой и заметила:

-А что, мне лысенькие нравятся. Голова похожа на залупу, так и хочется взять. Только большая и никуда не влазит, - она засмеялась громко и открыто так заразительно, что накуренный научный муж не мог не подхватить эту вздрагивающую инфекцию души.

Когда они закончили смеяться, она спросила:

-А ты хоть не импотент?

-Нет, вы знаете, у меня нормальная эрекция. Раньше была, конечно, более регулярная. Но и сейчас, видите ли, не могу пожаловаться.

Платон Глаголиевич вдруг ощутил сквозь расстегнутую ширинку, что минет уже начинался. Еще он заметил, что словарный минет имеет значительное количество качественных отличий от минета простонародного и не вписанного в скрижали научной эрудиции.


Платон не задумываясь повел любовницу в ближайшее увеселительное заведение.

-Сказать по секрету, я так раньше никогда не поступал, - Платону Глаголиевичу было нелегко признаваться, но он хотел, чтобы эти люди знали, что он такой же, как и они, - но сегодня ночь необычайно хороша.

Его пляски посреди кабака были встречены всеобщим ликованием, кто-то попал в него стулом, но Платон Глаголиевич углубился в общенародное дионисийство и отбросил интеллигентские предрассудки. Он продал позолоченное пенсне за бесценок какому-то народному скупщику и расплатился с официантом и барышней.

-И все-таки, вы такая хрупкая, нежная, - лепетал после алкогольного потребления ученый Герцев, - вы и я - это все так странно.

-Спасибо за бабки, лысенький. Ты - чудо, чудо-юдо, - девушка рассмеялась и удаляясь, напоследок крикнула, - пусть жена бережет тебя, чтоб не развалился.

***

Охмеленный народно-интимной близостью, воскуренный и вспоенный простонародными средствами Платон Глаголиевич шатался из стороны в сторону окрыленный любовью.

-Такси, еб товою мать! - закричал он какому-то частнику, - мне домой надо срочно! Отдам часы, ебись они конем, - Герцев воспроизводил новые знания с ученым талантом и душевным старанием.

-Часы? А ну, какие? - поинтересовался водитель.

Часы стоили ночной поездки и даже более того. Платон Глаголиевич превратил их своей бережностью в стоящий раритет.

***

Жена уже давно спала и недовольно бурча проклятия, открывала ночному мужу дверь.

-Явился.

-На хуй, на хуй, - отвел ее рукой в сторону Платон Глаголиевич и не раздеваясь пошел в спальню и повалился на кровать.

Полина Поликарповна попыталась его стянуть, но получила затрещину и, зашипев как кошка от злобы, вдруг передумала и, побрызгав мужа духами, улеглась и сама.

***

-Где позолоченное пенсне, - по квартире раздавался шум женщины, решившей восстановить женскую справедливость и обнаружившей под своим глазом синяк, - что ты сделал с одеждой, где твои часы ручной работы?

Платон Глаголиевич пытался сообразить, что к чему. И тут он почувствовал, что член в его штанах бодр и настойчив как никогда. Нет, Платон Глаголиевич не растерялся, он знал из медицинских источников, что это обыкновенный соматический синдром, но теперь это иначе действовало на его пробудившееся сознание. Герцев стянул с себя все лишнее, угрожающе надвигался на Серпантину Поликарповну и еще более устрашающе выглядел его не в меру распоясавшийся орган.

-Соси, сука! - Серпантина Поликарповна впервые видела мужа таким расстроенным, - ты никогда мне не делала минета, блядь, ты за сорок лет ни разу не предложила мне дать тебе на клык! Теперь соси, соси за все мои потерянные годы! Мне надоели мертвые буквы, я хочу живого общения!

Член показался Серпантине Поликарповне красным сигналом опасности, надвигающимся к ней стремительно и неумолимо. Получив по уху, она инстинктивно оскалилась, очевидно, это означало знак примирения.

-Да с удовольствием, Платоша, только не сердись, - Серпантина Поликарповна испуганно улыбнулась, - я давно хотела тебе это предложить. Но ведь ты бы стал все отрицать.

-Теперь не стану, - ответствовал Герцев, поводя во рту жены частью своего по-новому по-простонародному осознанного тела.

Это было первое народное утро в семье Герцевых. Платон Глаголиевич расхаживал по комнатам в чем мать родила, пел победные песни и, наконец, послал жену за пивом.