Я вчера, кажется, того… перебрал малость. Ебнулся с крыльца, рука до сих пор болит. Это когда уже за второй бутылкой шел. А после первой держался нормально. Только шатался немного, соседи все видели. Обсуждали, наверное. Суки, правильные такие. Косятся взглядом на меня и на Татьяну Петровну. Это наверное после того случая в подъезде.

Как-то раз я проебал последние деньги, аванс нам тогда, помню, выдали на день раньше. Ну я его в два счета прощелкал, бутылки в две шеренги… И вот - снова на мели, деньги нужны пиздец как! А в такой ситуации только соседи могут выручить. Ну я и пошел к Татьяне Петровне. В дверь позвонил, причесался, все чин чином. Открывает, здоровается, только морщится почему-то. А, это, наверное, от запаха - это от меня со вчерашнего еще попахивает…

Дайте, говорю, взаимообразно, небольшую сумму денег, так сказать, на поддержание жизнедеятельности. А она: "Да ты, Вовка, пропьешь эту небольшую сумму, как в прошлый раз! Сначала верни прошлый долг, потом и разговаривать будем." Не дает, одним словом. Откланялся, ушел.
А деньги-то нужны. С каждым часом все нужнее и нужнее. В универмаге скоро перерыв на обед, а я как есть сухой, трезвый. Руки, опять же, ходуном ходят. Смотрю - а напротив двери соседской лыжи стоят, маленькие такие, красные. "Умка" называются. Ну я их трясущимися руками хвать - и к себе в квартиру. Звоню Парменычу: "Есть лыжи, купи у меня за пол сотни. Ты вроде сыну хотел лыжи справить." Обрадовался Парменыч, прибежал за лыжами, с бутылкой на отлете. Пока ждал его, чуть не околел от жажды.

Упаковали мы лыжи в коробку из-под елки, что б не заметно было. Парменыч ушел, а у меня в кармане полтинник похрустывает. Надо бы, думаю, еще денежек раздобыть, закусочки там, хлебушка купить, а то в доме вторую неделю шаром покати, а картошка сырая надоела уже. Так и не придумал, убежал за бутылкой в универмаг.
Вернулся, выпил. Полегчало, вроде, а кушать все-таки хочется. Вышел я покурить, слышу - шаги. Смотрю, а это Татьяна Петровна по темной лестнице поднимается, а в каждой руке у нее по здоровенной сумке. Спрятал я папиросу, встал поперек проема и говорю: "Не помочь ли вам, Татьяна Петровна?" С издевкой такой спрашиваю, глумлюсь, одним словом, над этот мымрой. А она мне: "А ну, собачий сын, пусти, дай пройти, а то как дам батоном колбасы по морде. Алкаш."
"То есть как же это так? - говорю, - Я ваши оскорбления выслушивать не собираюсь!" А она как толкнет меня, я аж отлетел, хули, худой, слабый стал… И тут обозлился на нее, как двину ногой по сумке, потом - по другой. А сумки-то хрясь - и рассыпались. Татьяна Петровна в крик, а я схватил батон колбасы, да к себе прошмыгнул, пускай орет, корова старая. Выпил еще, колбаски отрезал здоровенный кусище, смакую сижу.

А соседка за дверью визжит: "Верни колбасу, - кричит. - Иначе напишу в милицию, что ты лыжи наши спер!" Заметила, все-таки, гнида. "Не брал я, - говорю, - лыжи твои, можешь обыскать." А она в квартиру мою ломится, а дверь-то у меня хлипкая, вот-вот рассыпется… Выбила она дверь, одним словом. Ворвалась и сама растерялась, не ожидала, что замок у меня такой окажется.

И тут почувствовал я стояк страшный. Бабу-то живую я давно уже не трахал, жена пять лет назад съебалась. Так и дрочу по пьяни все эти годы. А тут - баба, да еще у меня в квартире, непривычно даже как-то. Хуяк, и прижал ее к сортиру.
А Татьяна Петровна, видать, не ожидала такой прыти. Смотрю, засопела, глазами вращает… Упали мы с ней на пол, я юбку ей задрал, да за панталоны уцепился, а ноги у ней жирные-жирные. Стащил панталоны, а там требух красный, воняет как тухлая селедка, аж прослезился бля. Короче, трахнул ее нежно, лежу отдыхаю. А она мне: "Ну Вовка, алкаш!" - это уже в хорошем, значит, смысле. Так и забухал с ней тогда. Пошел за второй бутылкой, да и наебнулся… Болит рука.

Ничего, вечером подлечусь, к Татьяне Петровне зайду. Теперь есть, кого за жопу похватать. Свой, родной человек. Женщина.