В этом году с потолка закапало в конце февраля. В единственной комнатёнке расположенной под самой крышей старенькой панельной пятиэтажки квартирки, было сыро и очень душно. Утренний кашель сегодня особенно досаждал: мокрота отходила густая, липкая. Временами приступы вызывали рвотные движения, но пустой уже вторые сутки желудок извергал меньше слизи, чем распадающиеся от запущенного туберкулёза лёгкие. Филлипыч сидел на краю грязной ванной, сплёвывая палочки Коха в воронку уносящейся в перекрестье канализации воды. С тех пор, как два месяца назад его выписали из тубдиспансера, он постоянно мечтал о горячей пище и закрашенном отваром неизвестной травы кипятке. Филлипыч был ещё не стар, но организм не позволял строить планы даже на пол-года вперёд. А ведь ещё 25 лет назад он был студентом политеха, спортивным, высоким юношей не без основания метящим в аспирантуру.
Казимир проводил в лабораторном корпусе всё свободное время. Примитивные предшественники терминатора, рассчитанные им лично, позволяли ему демонстративно, с нескрываемой гордостью, пропускать лабы по дифракции и точному приборостроению, над которыми карпели слабоумные однокурсники, сосредоточенные лишь на банальном сексе. Во многом успехи простого сельского паренька были связаны с чутким и заботливым отношением доцента Куннилинкова. Долгими зимними вечерами, когда вьюги наметали вокруг общежитий непролазные сугробы, учитель и ученик вели горячие дискуссии об актуальных проблемах электропривода. По прошествии времени их занятия стали заканчиваться нехитрыми посиделками за бутылочкой креплёного вина. К последнему студенческому году Казимир относился к Куннилинкову с особой, мужской нежностью. Встречаясь в коридорах и туалетах института учитель и ученик улыбались друг другу улыбкой замкнутого, стеснительного из за собственной неуклюжести подростка.
Казимир Филлипыч всегда с нежной ностальгией вспоминал три года, проведённые в очной аспирантуре. Воспоминания омрачала лишь ранняя, безвременная кончина любимого преподавателя связанная с осложнениями застарелого геморроя. Злобные оппоненты забросали талантливого, скорбящего соискателя двусмысленными вопросами, на которые, чтя память учителя, он отвечать не мог…
Последующая трудовая деятельность на крупном предприятии в должности главного инженера не приносила Казимиру Филлипычу удовлетворения. Он сторонился контактов с коллегами, большую часть которых составляли женщины. На каком-то этапе душевных мук и моральной депрессии женитьба начала ему казаться меньшим злом, чем одиночество - Казимир быстро выбрал себе супругу и женился.
Жена была не молода, но умела готовить и убирать. Она была несколько страшновата на лицо, но Филлипыч не целовал её даже в загсе, а уж до постельных сцен дело не доходило даже после корпоративных вечеринок. Ирина по вечерам закрывалась на 20-30 минут в душе и выходила распаренная, розовая, с плоской, пахнущей замужеством пиздой. Казимир дрочил в туалете, вспоминая любимого доцента Куннилинкова…
Перманентная депрессия, которая стала нормальным душевным состоянием, заставила Филлипыча пристраститься к спиртному. Не погладив рубашку и брюки он часто встречал рассвет у пивного ларька. Именно там он и познакомился с Володей… Володя был несколько моложе Казимира, но это не имело значения: задний проход истосковался по настоящиму, живому детородному органу. Вместе с новым половым партнёром в жизнь Филлипыча вошёл туберкулёз. Это страшное заболевание привело вскоре Володю к инвалидности.
Старая хрущёвка осталась Казимиру от матери, пенсия по инвалидности едва могла покрыть расходы на сантехников и коммунальные услуги. Просыпаясь в мокрой постели от разрывающего лёгкие кашля, он ждал смерти. По утрам он находил в трусах кусочки кала, которые, кашляя он не смог удержать ночью. Казимир умирал как пидар. Казимир был пидаром. Скоро одним пидаром на земле стало меньше.