Завтра съедутся гости - как водится, упыри.
Всем захочется свежего мяса и умных бесед.
Этот мир для того, чтобы брать у него - так бери.
Провафлишь - и уйдет из-под самого носа презент,
и накроет брезентом остановившихся форм.
Ты, смотри, осторожней - не вляпайся на кривой,
не застынь, как китайский болванчик, отлитый в фарфор,
или как изваяние в память Второй мировой.
Осторожнее, мальчик - у девочки между ног
мясорубка, уже поглотившая тыщи планет.
Бог, который нас должен любить - до того одинок,
что мне кажется, будто его в нашем хаосе нет,
и не будет. А как мне хотелось чуток помолчать,
и не думать о том, что хватает всего впереди,
и что каждый поступок обязан обозначать -
хоть в костюм приживалки себя или в саван ряди
до скончания века - такого же своего,
как и множества судеб, раскиданные везде,
и уже не увидеть - Единственного, Его.
...только образ, на скорую руку прибитый к звезде.

Доигравшись до Библии - можно сойти с ума.
Сводит челюсти и через уши струится смог.
Наступает долгая, как тюрьма, зима.
Я бы смог рассказать про это - если бы мог.
К сожалению, буквы имеют свойства - кривить
или, в лучшем случае - удлинять,
и от этой глупости хочется в голос выть.
Остается только зеркалу и пенять.
Хорошо еще остается хоть что-нибудь.
У иных и этого - ни на грош.
Как навалится всякого через пуд -
ты потом разбери, где слукавишь, а где - соврешь.

Биография - это всего лишь игра.
Если так смотреть, то выходит проще понять:
жизнь - отверстие, вулканическая дыра,
неизменно готовая все на Земле объять.
Жизнь - горошина, карлик, молекула, красота
непонятно чего, сексуальность в себе самой,
неберущаяся никогда и никем высота.
Этой ночью - этой гулкой, как ночь, зимой -

безразличие к звукам, равнодушие к снам.
Ничему не бывать, потому что иллюзии - всё.
Я бы мог поделиться, если бы ведал сам.
…заколдованное вращается колесо -
и не хочется думать про то, что уже никогда
не родится такой же в точности человек.
Я однажды примерно это себе нагадал.
Я однажды - не означает, что я - вовек.

Просветление будет сразу же за чертой -
отголоски мельниц вывернут рукава
судоходных речек, скованных всей тщетой
перманентного хаоса микроскопическава.
Я, пожалуй, на этом сойду. Как-то мне - через край.
Столько маленьких глупостей, что не хватает причин
просто взять - и поверить в заоблачный рай,
нарисованный женщинами для мужчин -
даже страшно. Под ногами вздрогнет крыльцо
и со всех сторон померещится Фантомас,
примеряющий, в том числе, и мое лицо
на убогий слепок международных масс.

Осторожность - стимул выскочить до греха,
ожидать заранее, видеть издалека,
как на души намотанные потроха
поднимаются вместе с душами - за облака,
как скребется ядерный карлик - мой гомогном,
мой раскрытый учебник мертвого языка.
…я стою весь день перед пустым окном
и смотрю на скомканные подо мной облака.

Очень скоро на Африке будет поставлен крест,
половину Америки смоет взрывной волной.
Кто работает - тот никогда не ест.
Ни единой возможности спрятаться, ни одной
маломальской причины кого-то навзрыд жалеть
или видимым образом как-нибудь горевать.
Инволюция злости - через немного лет
на недолгое время планета обрушится в ад
помутнения разума - перед всеобщим злом,
мир покатится к черту, мир окажется пуст.
Корпорации, пущенные на слом.
Поднимающийся над распятием бюст
первобытной Богини реального естества.
Тяжело объяснять - не хватает по жизни слов.
Мир обрушится, как обугленная листва.
Корпорации, пущенные на слом.
Корпорации, брошенные под топор
ненавистной черни, массы тупых зевак.
Человеческий разум напоминает аборт.
Человеческий скальп напоминает флаг.

С этим лучше не спорить, иначе - всему хана.
На разорванных связках непросто доковылять -
под внимательным взглядом распятого пахана,
под истошные вопли махоньких капрофилят.
Вместо силы - оторопь. Вместо себя - оно -
не понять, откуда взявшееся при том.
Горя в мире много, а счастье - всего одно -
извивающееся такое - совсем тритон -
недоносок смерти, кастрированный озноб,
перевернутый вверх тормашками - для битья
коммерсантов, политиков и остальных особ,
растворяющихся в аквариуме бытия
человеческих рисков - больших настенных часов,
обрамленных багетом кладбищ и пустырей.
И никак не вспомнить, какое теперь число,
чтоб понять, на сколько ты делаешься старей.

Впрочем, это - лирика. Если себя не жаль,
то продолжим - я, как всегда, не прочь
опрокинуться навзничь - и в горло себе кинжал.
Так что - голову мне особенно не морочь,
а иначе будет тебе по заслугам - чего хотел
до того еще, как осознанно стал ничей.
Закругляюсь. Опять навалилось порядком дел.
…поостыл мой Освенцим корпоративных печей.