1.
Сейчас не найдется, наверное, ни одного человека, который в детстве бы не мечтал о красной пленке. О той самой пленке, на которую можно было бы снимать одноклассниц и потом украдкой рассматривать их в чем мать родила. Посмотреть писку какой-нибудь отличницы было пределом наших мечтаний. И моих, в частности. Засыпая, я не однократно перечислял имена тех девчонок, которых хотел бы снять в первую очередь. Лена, Катя, Надя…Я хотел иметь эти фотографии. Я мечтал об этих фотографиях.

Однажды мой друг Леша рассказал мне, что красную пленку можно сделать самому. Для этого, как он сказал, нужно было в темноте самую, что ни наесть обычную пленку намазать красным лаком и высушить её в течение 96 дней в прохладном и сухом месте. Я был потрясен этим новым для меня знанием настолько что, в последующие, наверное, три недели я как какой-нибудь алхимик обособившись, лишив себя общества сверстников, трудился над изготовлением этой самой пленки.

Но помню, прошло всего лишь дней тридцать не больше, когда я узнал от этого же самого друга Леши, что все то, что он мне наговорил про красную пленку и самое главное про её изготовление была неправда, и что он мне все это время нагло врал. После этого ужасного откровения я пережил первую в моей жизни серьезную депрессию. А недоделанная красная пленка так и осталась сушиться в потаенном месте вплоть до того дня, когда я случайно её там обнаружил.

За десять с лишним лет в дружбе с наркотиками я решил сам для себя, что все-таки чудеса на свете бывают и гораздо даже чаще, чем можно было бы себе это представить. Поэтому, особо не задумываясь над тем, что я собственно делаю, я засунул пленку в фотоаппарат и, в очередной раз подубившись, уработанный в жопу вышел на улицу. Фотоаппарат висел у меня на шее.

Но что снимать то? Передо мной проковыляли две телки с жирными свинячьими задницами. Виляя ими как трамваи на повороте. На джинсах выделяются кружева их зассаных трусиков. Нет, их снимать я не буду. Не интересно. Таких как они слишком до хуя, чтобы мне на них акцентировать своё внимание. Я в этой черствой первомайской булочке хочу найти ту самую изюминку, от которой все бы просто охуели. Я хочу увидеть тот плод, который не хочет видеть никто.

Итак, 36 кадров в поисках своего содержания. Обычное, как я уже сказал, снимать я не буду. Но где же взять тогда то самое необычное, которое меня устроит? Я думаю, вы все об этом знаете лучше меня. Вот, например, три прикольных варианта.
1. Вокзал.
2. Средняя школа.
3. Дурдом.

READY?
GO.

2.
Вокзал. Самое грязное место нашего города. Источник всяческих болезней и рассадник дешевых деревенских проституток. Я с висящим на шее фотоаппаратом шагаю по протертому резиновыми каблуками коричневому мрамору. Воняет старыми шубами, потом и не подтертыми вовремя анусами. Люди с сумками в одной руки и с детьми в другой заполняют собой все свободное пространство. Каких национальностей и вероисповеданий здесь только нет. Всякие. На выбор полный спектр дееспособной взращенной в национальной среде и воспитанной в рамках определенной религии спермы.

На тряпках расстеленных прямо на полу сидит нечто напоминающее цыганку с обнаженной черствой грудью, с ребенком в руках, который своим крохотным язычком теребит закостеневший от яркого солнца и степных ветров сосок. Это будет мой первый снимок. Я увижу все. Полностью. Голые ноги, спрятанные сейчас красными трико (нац. одежда), жопу с засохшим на ней гавном, пизду свободную от медицинской ваты или от клочка порванной простыни. Красная пленка, словно ключ к запретной дверце, покажет мне все во всех подробностях, покажет мне то, что скрывает от меня её одежда. Голая мусульманка, кормящая грудью своего голого ребенка. Попахивает чем-то извращенно средневековым. Заебись. Достойный снимок для моей коллекции всего необычного, всего неприличного.

Когда я подошел к ней поближе и стал её фотографировать, она закрыла своё лицо какой-то грязной сальной тряпкой. Хотела стать не узнаваемой, даже и, не подозревая о том, какая пленка в моем фотоаппарате. Всё увижу, все разгляжу. Будешь икать сучка, когда я на тебя буду дрочить.

Иду дальше. Настроение заебись. Охота поднять руки над головой и станцевать какой-нибудь неведомый простому закомплексованному глазу наивного обывателя шаманский танец. Или кому-нибудь пробить в табло. Какой-нибудь восьмилетней девочке.

Вот они! Тридцатирублевые вокзальные шлюхи. С плоским как у чукчей лицом, с бочкообразной фигурой, с ярко напомаженными грязными шахтерскими пальцами аппетитными сочными губами и скомканными ресницами. В нелепых бабушкиных платьях и детских стираных совковских колготках, которые сползли с их объемных задниц на заплывшие жиром колени.

Бля…. Рок-н-ролл. Драйв. Пиздец.

3.
Тычу одной фотоаппаратом в лицо и снимаю её прыщи. От них воняет как от просроченного топленого сала.
-Ты че ненормальный што-ли? Тридцать рублей поебаться стоит. Лаве вперед.
Протягивает ко мне руку. Я кусаю её за пальцы. Она орет и я, понимая то, что только что совершил, не могу отплеваться. Слышу, как уже кто-то зовет милицию. Пора линять. Пора маскироваться. Отойдя шага на два в сторону, я сажусь на лавочку и пялюсь в окно.
-Молодой человек.
…..
-Молодой человек, вы сидите на моей собаке.
Я посмотрел себе под задницу и обнаружил там собачку чау-чау, распластавшуюся и молчащую, потому как она, бедная, не смогла даже набрать в легкие воздух.
-Извините, не заметил. Она у Вас резиновая какая-то. Как будто надувная.
Вижу перед собой его зрачки и понимаю, что со мной что-то не так. Понимаю, что я не вполне адекватен. Чау-чау все это время оживев и озверев, кусает меня за левую икру.
-Ладно, я домой пошел.
Неожиданно для самого себя произношу я и куда-то иду. А фотоаппарат висит на шеи и от него становится тяжело держать голову. А если её опустить, тогда не видно куда идешь. Фотоаппарат не снимается. Специально его завязал так, чтобы не потерять. Бля, ну что делать-то. Решаю, что нужны ножницы. Начинаю спрашивать их у прохожих, и неожиданно мне их дают. Маленькие с кривыми носами, для ногтей, короче. Ими я пытаюсь перерезать кожаный ремешок, и именно за этим занятием меня арестовывают два усатых милиционера. Они сажают меня в свою машину и отвозят в какие-то дворы, там хорошенечко избивают и забирают из карманов все мои деньги. Фотоаппарат оставляют, поскольку называется он "Смена-8м". А кому он такой нужен?

Ночью, придя на какое-то время в сознание, мне показалось, что меня кто-то тихонечко поебывает в жопу. Но это был всего лишь очередной глюк. Галицинуация по научному.

4.
Не буду описывать то последующее время, когда я писал кровью, выплевывал свои легкие и дрочил сломанными пальцами. Не хуй надо мной издеваться. Для стеба найдите себе другого героя. Я под это не гожусь.

Продолжение же истории переносит нас на два месяца вперед, когда я, обнаружив на шкафу свой фотоаппарат, вспомнил про не созданную мною коллекцию необычного жесткого порно. Насколько я помнил, я сделал тогда всего четыре снимка. Два цыганки и два лица шлюхи. А счетчик кадров показывал двадцать один. Что же я тогда наснимал? Стало ужасно интересно посмотреть ту часть трипа, которую ни хуя я не помнил. Но жалко было остальные пятнадцать ничем не заполненных кадров. Поэтому я решил, не откладывая в долгий ящик, чуть ли не завтра идти в школу снимать нимфеток. Но пошел только неделю спустя, поскольку ко мне в тот день приехал знакомый чувак из Новгорода.

Итак, 12 мая 2003 года я иду в среднюю школу номер 44 с крепко завязанным фотоаппаратом на шее.
Мне кажется, что я похож на какого-то ебаного туриста или совковского бородатого геолога.

Возле входной двери курят старшеклассницы. От их рук воняет фруктовыми презервативами. Так же как и у вокзальных, на их жопы натянуты мини-юбки. На которых отчетливо заметны отпечатки сальных рук.
Фотографировать эту откровенную вульгарность из-за своих интеллигентно-эстетических принципов я тоже не буду. Этих молодых баб охота только перестрелять. Чтобы дрочить на них надо быть извращенцем. А чтобы еще и ебать…. Это надо, бляха муха, сначала умереть.

5.
При входе в школу стоит мужик в военной одежде. Наверное, охраняет школу от террористов, пьяных подростков и различного сорта педофилов, которым в данный момент, по сути дела, являюсь я сам. Бля, и что же делать. Неужели мне не пройти. Надо как-то прорываться. И делать это надо как можно быстрее, поскольку подъязычный кайф уже прошел, и шло незатейливое затишье перед бурей. А сожрал я много.

Залезаю в карман и вынимаю из него смятые банкноты. Пересчитал. Сто сорок три рубля.
Попытаюсь его подкупить.

-Мужик, а мужик хочешь сто сорок три рубля.
-Хочу.
-Пропусти меня.
-Мало. Да и вообще вид у тебя какой-то извращенческий. Фотоаппарат на шеи висит. Словно у репортера какого-то. Нет, не пропущу. Иди на хуй.
-Да не репортер я. Я фотограф. Детей снимать пришел.
-По какому поводу их снимать-то. Что-то я не видел, чтобы из них кто-то сегодня нарядным был. Пиздишь ты все, как Троцкий.
-Тебе участковым надо было бы быть. Такого тут напридумывал. Такого….
-Я был им, - не дав мне договорить, произнес он, и не покидающая на протяжении всего разговора его лицо улыбка исчезла, а на месте её воцарилась ненависть. Глаза его загорели, брови нахмурились, и с губ потекла слюна.

Чтобы как то разрядить обстановку я попробовал пошутить.
-Да ладно, каждый из нас в душе участковый.
Он вылупил на меня свои зеленые глаза.
-Ты чё, ебанутый что ли?
-В смысле?
-Ну, с башкой у тебя все в порядке?
-Вполне.
-Я настоящим участковым был, болван. Профессия есть такая.
-А на хуй ты здесь стоишь тогда?
-За гомосексуализм прогнали. К новичкам в сортире приставал. А вообще тебя то это ебет?
-Да ладно тебе, - я погладил его между ног, - меня то же все гомиком называют. - Давай так, мы с тобой сегодня поебемся, а завтра ты меня пропустишь.
-При условии, что ты прямо сейчас скажешь мне причину, по которой ты хочешь туда пройти.
Он по жидовски подмигнул мне и наклонил голову вперед так чтобы лучше слышать то, что, по его мнению, я буду говорить. Но я некоторое время молчал, а потом, выхватив из-за пазухи пистолет, прострелил ему голову. Тот упал на ступеньки в последних конвульсиях своего тела.

Откуда взялся за пазухой у меня пистолет я не знал. Выходил из дома я точно без него. Да и вообще у меня никогда в жизни не было пистолета. Я даже стрелять из него не умею. Но факт убийства бывшего участкового был на лицо. Хотя мозг мой по-прежнему не собирался верить происходящему. Ведь это могла быть всего лишь галлюцинация растворенных в нейронах ядовитых веществ.

Я потрогал пальцем стекающую по стене кровь. Теплая. Попробовал на вкус. Сладко-соленая. Все сходится. Все как будто бы реально. Я пнул тело ногой. Тяжелое. Засунул руку в его штаны и потер его яйца. Потом понюхал. Воняет…

Я вспомнил про пистолет. Не помню, чтобы я его куда-либо бросал, но и в руках у меня его не было. Я пошарил глазами по округе. Нет! Вот она зацепка, которая позволит мне разбить эту нелепую наступившую реальность. Словно тропинка из желтого кирпича она выведет меня из этого ебучего места навсегда. Точнее уже вывела. Я не найдя пистолет, понял что это очередная фантазия спровоцированная нарочным изменением сознания. Переступив через труп, я пошел фотографировать Набоковских нимфеток…

6.
Нимфетки с розвенькими не запятными чужой спермой куночками. С целехонькой девственной плеврой. Блять. Я иду к Вам. Точнее бегу, лечу…
На втором этаже около лестницы и воняющих копченостями туалетов класс математики. Смотрю в щелочку. За партами сидят, наверное, восьмиклассники, самый подходящий возраст для моей коллекции. Вполне развитые, но еще не востребованные Обществом половые органы.
Тело моё дрожит. Я в предвкушении. Надо ждать перемены.
Я подошел к окну и увидел, как к школе подъехали машины скорой помощи и милиции.
Зачем? Приступ страха снова охватил меня. Неужели все-таки я убил его. Тогда мне пиздец. Не иначе.

К моменту, когда из входной двери вынесли восьмилетнюю девочку с отрезанной рукой, я уже собирался по быстрому подрываться и убегать через закрытую на ключ черную дверь. Ключ хранился у какого-то завуча и для того, чтобы его заполучить я был готов этого самого завуча замочить. "Убив одного, можно, спасаясь, убить и другого", - решил я и встал в удобную для старта позу. Три, два…

Но в последний раз, посмотрев в окно и увидев там покалеченного ребенка, я улыбнулся,
встал, отряхнулся и от радости даже некоторое время попрыгал. Вскоре прозвенел звонок

Из дверей поперли дети, и я, прижавшись к стене начал их жадно фотографировать. Удивленные тинэйджеры уставились на меня во все свои глаза. Но их глаза мне были не нужны, мне нужны были их розовые влагалища. От бесконечной радости я даже описался. По ногам растекалось тепло, потом прохлада. Потом меня отпиздил и выкинул из школы нахуй учитель физкультуры.

7.
Но отпизжен я был несильно. На следующий день я обнаружил у себя всего лишь несколько небольших синяков. Фотоаппарат также не пострадал.

Пленка в нем закончилась, но я вовсе, почему-то из-за этого не расстроился. Хуй с этим дурдомом. Подумаешь голые Дауны. Ну, их в жопу. Слишком больно и унизительно быть фотографом. А там, говорят, крепкие санитары обитают и еще наркотическая мафия, специализирующаяся на обмене психотропных веществ у душевнобольных на зеркальца,
погремушки и вазелин. Что мне там делать? Я не хочу пулю в лоб получить. Однозначно.

Проявлял красную пленку я так же основательно подубившись и, конечно же, запорол её основательно. Не одной фотографии не получилось. И не вышло у меня галереи жесткого необычного порно. Остались одни лишь воспоминания, которыми я сейчас с Вами поделился. Грустно…

8.
Детство - охуительная во всех отношениях пора. Как охота мне туда вернуться. Как охота мне снова быть ребенком. Где он этот ебучий "горячий камень"?
Я, наверное, обламаю всех, если скажу что нет его. Все кончено. Нам осталось только умирать. Наркотики иногда дают ощущение детства, но не надолго и как-то все равно лживо. Поэтому забудьте…. Вы повзрослели.

Примечание:
" Красная пленка - это легенда из моего яркого солнечного детства, по которой существует некая пленка для фотоаппаратов, снимая на которую людей в одежде, на ней мы увидим их без неё. Ходил слух, что такую пленку используют в медицине, хотя хуй его знает.

Сергей Трехглазый