Есть такое слово "стрельбище". Пахнет оно порохом и папиными пиздюлями. Ёбтать-капать, жить рядом с военным училищем и не разу не побывать на стрельбище, это как жить рядом с ЦПХ (Женское Общежитие) и не разу не сунуть в него хуй.

Ясен день, нас там никто не ждал. В само училище проникнуть было гимором ахуительным, не говоря уж о стрельбище. А чё делать? Делать все равно не хуй было. Костры жечь да дихлофосные банки в них взрывать астапиздело основательно. Пошли на стрельбище.

Нам перло, стрельбище распологалось на берегу озера на окраине училища. С той стороны училище охранялось искуственной водной приградой. Каналом с гордым названием "гавнатечка". Понятно что над гавнотечкой всякие трубы на ту сторону вели ввиде таких типа мостиков, шатких как мои зубы. Вот по ним мы и перипалзали. Купались иногда в гавне конечно... в одежде бля.

Ладно, главное было на територию заползти. А там уже боятся нечего. Если вы думаете, что в армии пиздец после пиристройки начался, то ошибаетесь, он всегда там был. Сам видел.

Бля, когда мы на стрельбище первый раз ползли по трубе над рекой говна, наш воспаленный мозг рисовал горы оружия курсантами оставленного. Типа вот сча придем туда пистиков наберем и будем перед бабами выебываться. Онако жизнь внесла свои коррективы в наше представление о стрельбище.

Стрельбище представляло собой прямоугольную яму длинной метров 100 широкое и достаточно глубокое. Обильно засажено кустами и диревьями попиримитру Оборудовано в нем было два огневых рубежа. Поближе: из макаренко стрелять и подальше для молотьбы из какашниковых. Та стенка ямы куда хуячили была завалена бревнами, торцами на стрелков. Над бревнами козырек из досок, чтоб рикашетов вверх небыло. Чтоб ворошиловцы в бильярд не играли.

Гор оружия там не было и в помине. Воведь аблом. Нихуя не было кроме призрачного страха, что за нами смортят и сча пиздюлей вставят. Даже гильз стреляных не было, самые умные сказали, что их после молотьбы собирают. "А что, пули тоже собирают, спросил я?". Вот так и начались наши походы за пулями на стрельбище. Мы копались в бревнах и искали расхуяченные пули от макарычей и калашей.

Интересно было, что некоторые из них почти целые были, а некоторые расхуяченные в гавно. Пошли разговоры и спор о том, почему так. Стали между бревен хуйню всякую закладывать, а потом смотреть, как ее разьебенивало рикошетами или прямыми попаданиями. Открытием, например, стало что некоторые кансервные банки нихуя макар не пробивал. Он их загандошивал в межбревинье так что хуй достанешь.

Пошли фантазии про то, что можно банками облажиться и тебе все похую будет, милиция не пристрелит. Умные говорили, что тебя не пулей, а банкой уебет. Стали спорить. Решили проверить.

Раздрочили щель в каторую макаром банку загандошило. Долго искали... ёжика чтоб проверить уебет банкой или нет. Нашли героя. В щель лезть не хотел: царапался и кусался. Хотели мордой к врагу разместить, не получилось ибо задом лезть отказывался. Пришлось мордой вперед упаковывать. Засунули. Закупарили новой банкой. Присыпали писочком, чтоб издали нычка в глаза не бросалась. Пошли по училищу шлындать.

Через несколько часов мы оказались на стройке нового учебнава корпуса где играли в свои глупые децкие игры. Вдруг один из корешей, что на самом верху искал чтонить что строители оставили, как заорет: "Ребзя, там сча ёжика кончать начнут!" Мы ломанулись на верх и стали наблюдать.

Пришла растрельная команда человек 10. Пока камандир мишени расставлял, я кулаки свои садиские держал, лишбы ёжик не мяукал! А то ведь нычку найдут и пиздец, нас искать будут. Камандир нычку не нашел. Мишени расставлялись и поправлялись.

Курсанты с унылыми мордами распологались у дальнего рубежа в положении "Лежать, бля!" сжимая калаши без магазинов. Лежали и опиздинело смортели за действиями своего начальства. Камандир вернулся. Четатам камандывал, ребята зашивилились, приебенили магазины, передернули затворы и начали четатам выцеливать. То что ежу пиздец понимал даже я, никакая банка от калаша не спасет.

Началась стральба такаяже дипресивно-тоскливая как и курсанская жизнь. От каждого выстрела часть бревен дергаласть и с них осыпался писок. Мы все гадали, попадет не попадет. Что ежик замиукает мы уже не боялись. За таким грохотом там не то, что яжа, конское ржание не услышишь.

Но одного мы не предусмотрели. Ёжик растреливаться не хотел. Когда он понял, что началась война и его сейчас вот так запросто растреляют без суда и следствия, начал выбираться изподбанок-бревен. И надож, сука такая, выбрался.

Сначала отвалилась наша пуленепробиваемая банка, потом показалась жопа с пушистым хвостом. Стрельба пошла веселей. По мишеням уже никто не стрелял. Все стреляли по ёжику. Ежик понял, что враги его обнаружили и начал выбираться со всей своей мочи. И вот когда он уже был готов вырваться из цепких лап сосновых бревен, его настигла пуля.

Как мы это поняли? Он просто пропал. Вот есть пушистая жопа и хвост из бревен торчащие. А вот раз и нету. Заебениело его внутрь как ту банку, что была там уже. Заебениело так, что снаружи и следов не осталась. Как засосало... Помянув ежа мы пошли по дамам.

На следующий день мы пошли опять на стрельбише пули сабирать. Первым делом проведали нашего ежа. Видно, что служивые пытались останки его достать из бревен чтоб не воняли. Наша нычка была раздербанена. А о еже напоминало только обили шерсти на бревнах да пятна крови. С тех пор я не люблю стрельбища. На них помимо пороха, иногда дохлыми ежами пахнет.

Чужой

ЗЫ Я не пишу стихи. Единственный стих, который я написал был мой перый и последний, придуманый года в 4:

Киска, киска маф-мяф-мяф
Киска, киска мяфкает...