Форма 1. Автоподзарядка.
На палитре сетчатки перемешана ядовитая голубень неба и багровые пятна набухшего солнца, столь часто бывающие обвенчанными по весне в наших краях. Она ещё помнит холодные объятия мартовского снега, но уже познаёт первородный стыд, кокетливо прикрываясь кружевом травинок. Подошвы вминают его корявыми заскорузлыми пальцами в нежнейшее девичье филе. Упасть и придавить всем весом, жёстко ебать дымящуюся влагой и червями угольную плоть, нет ничего нежнее этой прикрытой изумрудными волосинками чёрной слизистой Венеры.

Ёб твою мать, мать сыру землю,
Выйди семя твоё буйным колосом,
Ёб твою мать, да не во хмелю
Оживи её тёплым моросом
Занесён топор, да не упадёт,
Коль вплывёшь в неё терпким семенем,
Время гнилью стать второпях уйдёт,
Когда мать ебут целым племенем

Форма 2. Истечение стены.
Из сумерек застойного небытия, облепленная раковинами умерших желаний, флотилия мыслей асинхронно сошла в мутную воду действительности. Он смутно помнил, что молился и искал, возможно, искал свой затерянный в зелёном мешке весенних полей городок.

Форма, убей меня, форма
Ветром грядущего шторма
Синим песком маеты,
В горло влезая проворно
Тенью сожжённой мечты
Эта стена предо мною
Болью сочится и гноем
Посередине огня:
Форма проворно закроет
Стену собой от меня
Форма рождается ночью -
Я сам увидел воочию
Числам придав их обьём
Шторм очищения пророчит
Форма безликим окном

Форма - это кирпичная стена, окружённая нимбом из человеческого стона. Стена имеет форму правильного квадрата, стена имеет нос и уши. Трехгранник пустившего корни сквозь щели стены носа смотрит мне в область паха. Но это не пугает, потому что я вижу,
как две самостоятельные руки, ритмично сокращая венозные мышцы, пилят нос примерно посередине сверкающей двуручной пилой. Не пугает даже то, что верхние суставы этой пары рук, по-видимому, непрочно соединены с чёрными дужками очков, торчащими из отверстия ушных раковин. Стоны надорванных глоток перемежаются с неожиданно громкой капелью. Это сочится кровь из окон пробитых ушей и наполовину перепиленного трехгранного носового хряща. На верху стены, в такт движений набухших рук, шевелится позеленевшая человеческая масса. Они насажены на булавки, каждая из которых проходит точно посередине шва между лобной и теменной черепными костями. Я не вижу их туловищ, они - по ту сторону стены. Разлагающееся мясо издаёт звуки страдания, но мимика лиц искажена судорожной гримасой смеха. Они смеются надо мной, только что вплотную подошедшему к одному из воплощений формы и впавшему в беспамятство от соприкосновения с ней.

Форма 3. Уловки.
Боже, какая тоска. Чешется старый шрам на груди: наверное, будет дождь. Ненавижу пробуждение, когда за окном плавящий солнечный свет. Это обычно значит, что виски сжаты тисками мигрени, тупо пульсирующей в ответ на каждое движение.
Ты готовишь завтрак.
- Любимый мне сегодня надо вернуться. Ты отвезёшь меня, или хотя бы подбрось на вокзал?
- Да, конечно.
Слово за слово, и в разговоре начинают вспыхивать едкие полувопросительные интонации. Воздух наэлектризован. Дождь всё-таки будет. Иногда мы прощаемся вот так, со скандалом. Зачем я поддаюсь на провокацию? Наверное, потому что мне не хочется её отпускать, даже на время. Ссора отключает на время электричество, питающее магнит привязанности. Легче расставаться.
Достаю из холодильника три четверти "Абсолют Цитрон", хорошие два стакана. Недоумевающий взгляд. Первый идёт залпом. В момент, когда из крана стекает тёплая вода, мелькает запоздалая мысль: "Блядь, ещё одна моя уловка. Зачем это?" Второй идёт медленно и перемежается водой со вкусом хлорки. Подчёркнутый игнор. Почему-то хочется заплакать. Нельзя так много ебаться в течение короткого срока, это размягчает мозги. Какой-то древний мудак говорил, что вредно дрочить, потому что у дрочуна вместо семени выделяется спинной мозг, и впоследствии онанисты становятся идиотами. Хуйня, ебаться без остановки, видно, тоже вредно хехе. Когда спускать уже нечем, спускаешь жидким мозгом, причём не спинным, а головным.

Форма 4. Комната.

В свете
Радиоактивных подземелий -
Клетей,
Засыпанных тёплой метелью
Страшен
Ваш взор в переплёте гниющем,
Ваши
Короткие лапки несущие
Щёлкнув,
Захлопнут надёжную дверь
Ловко
Уйдя от ненужных потерь.
С вами
Грызу я последние корни
Днями,
Что стали бессмысленно чорны.

Вновь пытаюсь обнаружить линию горизонта, но похоже, что я нахожусь на самом дне гигантской чаши, выдолбленной в благоухающем чернозёме. Благостно жужат первые, самые храбрые насекомые, выманенные на прогретую поверхность.
Увижу ли я когда-нибудь, что находится за краями этой чаши, выстланной зелёным плюшем? Я не знаю, хочу ли я увидеть это, потому что я боюсь увидеть те же бескрайние, залитые солнцем зеленеющие просторы. Осознав это, кричу от ужаса, очутившись в луже собственного пота на липком линолеумном полу. Их двое, туловища их имеют нормальные для взрослых людей размеры, но нижние конечности не разделены коленными суставами, непропорционально коротки и заканчиваются ластовидными отростками. В ужасе смотрю в направлении собственных ног. С формой всё в порядке, но я не чувствую их. В комнате огромные, от пола до потолка окна без стёкол, потное тело неприятно холодит сквозняк. Одна из стен не имеет окон, на ней сменяются кадры чёрно-белого кинофильма. Это первомайская демонстрация, в одной из фигур без труда узнаю своего отца таким, каким он был тридцать лет назад, в плаще и с непокрытой головой. За его руку держится ребёнок, смешно перебирающий пухлыми ножками в гамашах и машущий красным флажком. Это я. Мужчина и женщина готовят новые ленты. Я знаю, почему мне надо уйти, уползти из этой комнаты. У обоих аккуратно вспороты животы, из которых зеленоватыми ленточками струятся петли кишечника. Они стоят друг напротив друга, и наматывают ленты, выходящие из небольших дырочек в животе, на катушки. На их лицах нет признаков боли, потому что у них нет лиц. Их головы - это запачканные птичьим помётом голубоватые яйца, разделённые поперечным зигзагом трещины на две половины. Когда они пытаются что-то сказать друг другу, из трещинок сочится слизь. Ноги понемногу обретают чувствительность тёплой волной, струящейся вниз от копчика. Наконец-то я могу выползти из комнаты. Океан молодой зелёной травы вызывает новый тошнотный прилив безысходности. Не вернутся ли мне обратно, в четыре белые стены?

Форма 5.
Кто-то гладит меня по плечу. Я спал всего десять минут, что-то снилось, но что - не помню.
- Ты вскрикивал во сне. Тебе снились кошмары, или что-то хорошее? Прости меня, пожалуйста...
Начинаем ебаться. Снилось, наверное, что-то хорошее: хуй упирается в пуп, прелюдия не нужна. Тебе тоже, ты бурно кончаешь почти сразу, впившись зубами в моё ухо и до хруста разведя ноги в стороны. Пальцем массирую тебе бугорок ануса, ожидая, пока на него спустится достаточно слизи, чтобы проткнуть тебя и там. Ты берёшь более высокую ноту и твои ноготки разрывают ещё не зажившие ранки на моей спине. Теперь ты будешь кончать не так бурно, но скорее как автомат, не выдавая это новыми движениями голоса и тела, а лишь периодическими судорожными спазмами стенок влагалища.
Я люблю тебя. Через какое-то время у тебя начинает ныть лобковая кость и болеть напряженные мышцы ног. Возбуждение потихоньку ослабевает.
- От тебя воняет перегаром...давай раком...
Я ебу её попеременно то в пизду, то в растянутую моим пальцем попку. Теперь я люблю себя в тебе, наслаждаюсь формой обеих твоих манжеток, растянутых вокруг ствола моего хуя. Ты кончаешь еще несколько раз, громко выпуская воздух из незанятой в тот момент дырочки. Блядь, я не могу. За окном смеркается, начинаю чувствовать запах своего перегара и перемешанных внутри неё наших соков. Ломит в хуе и в яйцах. Ни с чем не сравнимый, божественный запах секса, без примеси латексной вони.
- Отпусти меня, я больше не могу, это какой-то пиздец, - ты падаешь лицом в закрученные жгутом подушки.
Я иду в душ. Намыливая хуй, задумываюсь о том, что всё-таки надо бы спустить, хоть вручную.

Огонь небес, уют земли,
И тела рабский крик,
Что духи страсти унесли
В сознания тупик.
Тысячелетняя тоска
В безумьи ждёт покой
И леди в замке из песка
Зовёт, смеясь, домой

- Я готов. Ты собрала вещи?
- Да, любимый, пять минут...
Мои уловки опять бессильны, твой отъезд снова вырывает безобразными кровавыми лохмотьями мою плоть и душу.
Через пять минут после нашего расставания я снова буду мечтать о тебе, прокручивая мелодию твоего голоса, как пятилетний мальчик тридцать лет назад мечтал о велосипеде в ночь перед днём своего рождения. Эта ночь будет моим днём, не она сама, но её форма, воплощённая в бесконечную зелёную гладь степи, с беззубой дырой на месте моего рождения..