Обычно. когда я пишу для себя всякую хуйню, у меня есть тема или сюжет, который мне хочется облечь в словесную форму и некоторыми из форм похвалица перед кем-нибудь. Чем-то это похоже на страсть женщин к консервированию. Закатать свежие мысли в банки, выстроить на полках в сухом прохладном месте, и, по мере необходимости потреблять и пересчитывать. Часть банок, которые невозможно сожрать, можно подарить людям, чтоб не выбрасывать, а ту часть, которой мало, заныкать в самом тёмном углу и не есть, пока не засахарица.

Тема же про бап настолько необъятна и всеобъемлюща, что пытаца как-то что-то закатать и разложить, представляеца настолько же смешным, как консервировать бананы в экваториальной зоне, где они растут быстрее, чем их можно съесть. Однако делать мне совершенно нехуя, а мысли так настойчиво требуют классификации и обобщения, что кое- что я решил записать. Тем более компьютер куда терпеливее бумаги, хотя и вырубить топором его можно запросто и навсегда.

Вся моя жизнь с раннего детства протекала преимущественно в мужском коллективе. Старший брат, безнаказанно пиздивший меня с раннего детства, и отец, применявший ремень в воспитательных целях, подталкивали меня к бескорыстной любви к девочкам, которые были ласковые, почти не дрались, и в случае чего их можно было отпиздить, так как они были значительно меньше меня ростом. Кошек я тоже любил, но кошки впоследствии оказались гораздо коварнее, чем можно было ожидать от столь пушистых и мурлыкающих тварей. Девочки, кстати, оказались тоже с каким-то внутренним подвохом.

Впервые подвох я почувствовал в детском саду, когда на просьбу показать пипиську, я получил довольно резкий отказ по морде. Моему пытливому исследовательскому уму сиё противление было совершенно непонятно и даже отвратительно. Я-то при каждом удобном случае с удовольствием демонстрировал своё отличие от противоположного пола! Тогда, по молодости, я списал эту несуразность на несовершенство отдельной особи, тем паче что более сговорчивые девочки имелись в достаточных количествах.

С процессом взросления тяга к девушкам никак не уменьшалась, и со временем стала приобретать навязчивые формы в виде ночных кошмаров и липких лужиц после этого.
Подвох же пропорционально вырастал вместе со мной. То есть девушки стали проявлять ко мне повышенный интерес, одновременно не желая продлять совместные изучения физиологических особенностей дальше каких-то несуразно узких рамок. Сам я уже очень точно определял силу тяги по своему крепнущему барометру, но, зная об отсутствии такового у девушек, всё же списывал их странное поведение на это их несовершенство организма. И идеализировал их образ. Частенько получалось и по два раза кряду.

Идеализация и нелогичность женского пола, а также неоднородность и различное понимание проблемы в рядах собственно женщин, привели меня к некоему раздвоению понятий. Все девушки разделились на два лагеря. Дающие и недающие. Хотя меня постоянно уверяли в невозможности существования второго лагеря, психологический барьер не позволял мне смешивать или менять расположение девушки, если она единожды уже была определена мною в тот или иной лагерь.

Нужно сказать, что такая классификация была хороша в подростковом виде, когда всё, как известно, делица на "охуительна" и "хуёва". Позже юношеский максимализм стал приобретать полутона типа: "да и хуй с ней", "нехуёво бы", "нахуй нада" и "нунахуй, сам не хачу". В тоже время и женский подвох мимикрировал и поменял очертания.
С возрастом я стал замечать тайную и явную тягу женщин к длительным моногамным отношениям и устойчивый, а порой и навязчивый акцент в сторону перевода чиста палавых отношений на рельсы официальных, зарегестрированных браков. Это тоже не повлияло на мой идеализированно-непорочный женский образ, и к женщинам меня по-прежнему тянуло сверх необходимой меры. К тому же женщины из лагеря дающих не располагали к длительным отношениям, а из лагеря недающих были страшно далеки от народа, а в брачную ссылку, как декабристу, мне не очень-то и хотелось.

Ближе к среднему возрасту расслоение в женских рядах достигло апогея и чёткая классификация поплыла, как горный пейзаж в тумане. Из лагеря дающих в лагерь недающих стало перебегать такое же количество народа, что и обратно, в результате чего понятия резко поменялись и стали напоминать буддистские учения, где всё абсолютно похую, включяя пчёл. Единственное, что ещё как-то отделяло материю от сознания, оставалось общечеловеческое понимание красоты, и твёрдость и приподнятость духа, да и то, ближе к старости это понимание всё чаще и чаще подменялось понятием эфемерной гармонии, а твёрдость пропадала в самые ответственные моменты.

Вместе с седыми волосами ко мне пришла мысль, что женщины, в своём роде, тоже люди. И хотя по инерции, а также по настойчивому требованию окружающих женщин, я всё ещё изучал материальную сторону дела, но что-то уже начало подсказывать мне, что изучение женской души посредством длительных разговоров куда занимательней, чем кратковременное и довольно сомнительное удовольствие физического контакта. Может быть мой ещё крепкий, но уже не вскакивающий от всякого шевеления, указатель, оставлял мне больше времени для раздумий, а может быть, сами женщины как-то с подвохом изменились…

После выпадения зубов, женщины стали уж совсем для меня относительны и совершенно непонятны. 80 лет жизни совершенно не приблизили меня к их пониманию. Похоже, что на самом деле они не существуют, и только постоянно стремящийся к совершенству мозг генерирует незавершённые наброски неосуществимой мечты. С другой стороны куда тогда деть вполне материальную ложку с кашкой, ежедневно подносимую заботливой женской рукой? Как прогнать этих маленьких симпатичных созданий с бантиками, которых я напрасно прогоняю клюкой, и которые навязчиво обзывают меня прадедушкой?

Стоит прожить ещё пару-тройку жизней, чтоб всё-же попытаца ещё раз основательно раскрыть тему, но боюсь, что и в следующий раз меня занесёт не в ту степь, и познания мои в основном ограничатся еблей, пиздабольством, пьянством и грязными ругательствами, как и в этот раз.

С какимещёвписдууважением Torx