Во время Большого пожара выгорело всё село. Дома вспыхивали как спички и моментально сгорали, не давая несчастным не малейшего шанса спастись… Когда работающие в поле мужики и бабы добежали до села, на месте изб высились лишь обгорелые остовы печей, трубами упирающиеся в затянутое гарью небо. Треск догорающих бревен, вой собак, клыками выдирающих у себя тлеющие куски шерсти смешался с воплями вмиг потерявших семьи людей, в безумном исступлении бродящих по пепелищу… Многие потом, не в силах оставаться на проклятом месте, отправились "грызть окна", другие же остались у родных могил, до конца жизни оплакивая погибших в пламени… Уцелела лишь церковь. Стены из огнеупорного кирпича, с впитавшейся в стены копотью, еще несколько лет пахли дымом…

Мельница находилась в пяти верстах от села, там, где река, расширяясь, образует естественную запруду. Под вечер, отпустив наемных рабочих, мельник возвращался домой. До излучины, за которой лежало село, путь шел по узкой тропинке, петляющей средь соснового бора на крутом яре, испещренном тысячами гнезд ласточек. Еще мальчишкой он бегал по этой тропинке, сначала просто так, дразнить водяного - который, как говорили старики, жил в омуте около мельницы - корча рожицы мутной прохладе реки и бросая камешки под мельничное колесо. Потом помогая отцу, угрюмому мужику с въевшимися в кожу крупинками белой пыли… Ничего не изменилось с тех пор. Так же беспорядочно суетятся ласточки-береговушки, оглашая простор щебетанием, заканчивающимся рассыпчатыми трелями; так же неспешно несет река свои воды, то оживая на порогах, то вновь погружаясь в ленивую дрёму; тот же сосновый аромат в воздухе… Вон уже виден купол церкви, потрескавшаяся позолота которого в лучах заходящего солнце кажется матово-красной…

Когда оставшиеся общиной ставили новые избы и лепили мазанки, мельник не принимал участия в общем строительстве. Он перебрался жить на мельницу, поближе к воде. Появляясь в селе, он безучастно наблюдал за ходом работ, затем не спеша шел туда, где раньше был его дом. Тополиная роща, посаженная им десять лет назад, которой было суждено пойти на балки для дома старшего сына, теперь уродливыми головешками торчала из земли… Мельник стал часто заходить в церковь. Он подолгу стоял у покрытых евангелическими сюжетами и образами святых стен, потом, как будто наконец решившись, дрожащей рукой прикасался к кирпичам. Холод острой иглой пронзал тело и он в ужасе отдергивал руку… "Этим стенам не страшно даже пламя ада… Бог выбрал себе надежное укрытие… Под этим сводом он вершит свой суд, значит здесь судьба смертного берет свое начало и обретает конец… Не одна стихия, ни время не властны над этой кладкой из огнеупорного кирпича, призванной защитить своего всевластного хозяина…..или похоронить? Вместе с его служителями, чьи черные одеяния так похожи на угли…"

Обгорелый труп священника нашли в осиннике за селом. Его удалось опознать только по большому серебренному кресту. Расплавленный метал жуткой мантией растекся по грудной клетке. Рука, так искусно сложившая костер, оставила мученику его последнюю регалию…

Исчезновение мельника вызвало большой переполох. Приближалась осеняя ярмарка… Несмотря на засушливое лето, крестьяне вовремя убрали пшеницу, колосья которой вот-вот казалось сломаются под тяжестью налившихся солнцем зерен… Мельник пропал бесследно.

Еще несколько лет заезжие коробейники и селяне, время от времени бывавшие в уездном городке, рассказывали жуткие истории о разбойничьей шайке из беглых и преданных анафеме еретиков, гуляющей в южных губерниях. Изрядно дополненные фантазиями и страхами многочисленных пересказчиков, картины жестоких расправ над священнослужителями ужасали слушателей…

Безжалостный атаман, грезивший домами из огнеупорного кирпича, со своими люди, в крови которых отголоски языческих мистерий переродились в оглушительный рев, многократно умноженный предсмертными криками жертв, творил свое аутодафе, вырывая из жизни тех, кто пытался от неё спрятаться…