Замызганная рабочая кафешка на углу Новаторов и Советской. Плакатный имбицил на старой, обшарпанной стене, весело и лихо рубит картонным топором башку звездно-полосатой гидре, прижимая ее к земле большим тяжелыми сапогом. Под рисунком какая-то агитационная подпись. В углу за столиком кучка работяг угрюмо и без лишних слов жует еду. Весело ржут поварихи в заляпанных халатах, отчаянно матюгается в подсобке непохмелившийся грузчик. Когда-то, очень давно, здесь продавали вкуснейшие булочки с корицей и яблочным джемом. Мы забегали сюда после уроков, накупали с десяток свежих горячих булок и чувствовали себя самыми счастливыми на этом свете!

А сейчас, здесь, спустя тридцать с лишним лет у меня такое чувство, будто оступился голой пяткой в собачье дерьмо. Муторно как-то на душе и беспокойно. Надо взять себя в руки, но липкий, омерзительный озноб мешает сосредоточиться. Главное сейчас не паниковать, иначе ничего не выйдет. Иначе - ... сучий мандраж вытряхнет из меня последние остатки злой и неумолимой решимости, которую я так старательно копил весь сегодняшний день. А может быть всю жизнь.

Сейчас я уже не очень хорошо помню, когда обнаружил их в первый раз. Однако именно тогда, впервые, я ощутил то невозможное, беспредельное чувство страха и даже, скорее, какого-то панического ужаса, которое продолжает жить во мне и поныне.

Откуда же они взялись, эти маленькие злобные гномы? Может быть, пришли ко мне сегодня, прямиком из самого детства? Память до сих пор хранит обрывки страшных до умопомрачения сказок, после которых потом еще долго не можешь уснуть, даже при свете ночника. Они питались моим страхом. И неизбежно, всем своим естеством я начинал источать какой-то вязкий, липкий кошмар, медленно выступающий каплями холодного пота на разгоряченном лбу и так, застыв в немом ужасе под одеялом, боясь даже пошевелиться, я мог пролежать до самого рассвета.

И сейчас, спустя столько лет, я, жалкий дурак!, вообразил себе, что эти ненасытные твари могли уже давно позабыть о своем маленьком и вечном, добровольном доноре. А вот и нет! Сегодня они должны прийти за мной. Я знаю это точно. Но и я уже не тот маленький, запуганный мальчик, плачущий от страха под детским одеялом. И это будет наша последняя встреча. Последняя для вас, или - для меня... а впрочем не важно. Я больше не боюсь. Не боюсь. Не б о ю с ь.

Стеклянные двери внезапно распахнулись и внутрь, омерзительно кривляясь и корча рожи, с отвратительным визгом и хохотом устремились мои маленькие кошмарные карлики. Озверевшие гномы, похожие на внезапно состарившихся детей. Кровяные лилипуты.

Медлить было нельзя...

...Последнего я настиг возле раздачи. Он притаился за грудой грязных пластиковых подносов и с молча, с ненавистью глазел на меня своими красными, воспаленными глазками. Этого я помнил особенно хорошо. Его аппетит был самым злым и ненасытным. Схватив его железной клешней за тоненькую шею рывком развернул к себе и дважды выстрелил ему в ухо. Тщедушное тельце медленно таяло, превращаясь в дым, который сочился между моих пальцев и тут же исчезал, наполняя пространство сладким, едва уловимым запахом разложения.

Быстро вышел на улицу, прыгнул в машину и помчался домой.

Светка моя уже накрывала обеденный стол, звенела посудой, раскладывала по тарелкам.

- Ты знаешь, я никогда еще не чувствовал себя так легко и свободно, как вот сейчас.

- Ты сегодня опять так громко кричал во сне, я действительно за тебя очень переживаю, любимый.

- Эта головная боль...иногда она бывает просто невыносима. Но с этим покончено.

- Ты правда уверен?

- Да. А где наш Пашунчик опять бегает?

- Да они опять всей шайкой в кафе-мороженом сидят. Их же друг-от-дружки за уши не оттащишь, сам-то себя вспомни в восемь лет. Да ты не волнуйся, тут совсем рядом, на углу Новаторов и Советской...