У него щетинистые щеки и сальные волосы. Странный нос и голубые глаза. Иногда он ими моргает, когда ему что-то нравится и он этого не понимает. Он уже не думает о смерти, все больше о работе и семье.

Филимонов, несомненно, человек.

Сейчас он сидит на кухне и ест холодную картошку. То ли вареную, то ли жареную - не поймешь, даже если попробуешь. Он отрывает кусок хлеба и запихивает его себе в рот, предварительно освободив от корочки. Он сыт, но не доволен, отчего тихо крадется в комнату с низкими потолками и ноющем паркетом, где имеет свою спящую жену.
Он все равно недоволен, зато теперь голоден и спокойно засыпает.

Утро тяжелое. В клею и тумане. Дети почему-то требуют отвести их в зоопарк и он зарывается от них в одеяло. Филимонов совсем не такой, каким хочет казаться.
Зарывшись в одеяло совсем глубоко, чтобы никто не слышал его мыслей, он пишет стихи. Конечно же, они неумелые и слабые, но он пишет, потому что слышит их все время, постоянно. Об адекватности реальности и прочей наивной ерунде. Через полчаса Филимонов встает и гордо бредет на кухню, где его ждет яичница.
Он ест, почти не думая о вкусе, ведь он знает его наизусть. "В этом и есть сущность обыденности", - думает он. И Филимонов прав...

Он с детьми в зоопарке. Они кормят жирафов сахарной ватой, волка как всегда нет на месте, как будто у него сегоня выходной, а медведи так воняют, что он не решается показать их детям. Чего, в сущности, он боится: детям все равно, как он пахнет, лишь бы на Мишку серого поглядеть.
Больше всех ему понравился старый лев. Он напомнил ему того самого, толстовского: уже без собачки, тяжелая грязная грива и очень мудрый взгляд, с какой-то истинной грустью. Филимонову даже показалось, что лев смотрит на него, но тот сразу же отвел взгляд, как только он так подумал.
Вечером он спросил у жены, есть ли у зверей душа. Та, вместо ответа, предложила ему вынести мусор. Филимонов отказался.

Ему стыдно. Какая-то дама, проходя мимо него на работе, театрально сморщилась. Филимонов понюхал подмышки и вспомнил, что уже вторые сутки не мылся. В туалете умывался мокрой водой, чтобы хоть как то сбить запах. "Зачем? Ради чего?" - спрашивал он себя и смущённо трогал свою гусиную кожу. Соски твердели, и он шел работать.

После работы пил пиво с другом. Орехов признался ему, что влюбился в подругу своей дочери. Филимонов долго моргал, а потом смотрел на свою бутылку, с которой яростно сдирал этикетку. Еще одно бессмысленное движение, за которое он в ответе перед вечностью.

Пока едет в метро и разглядывает рекламу, думает о законе сохранения энергии, об эффекте бумеранга, о том что не сходил на похороны отца. Ему грустно, и он выходит не на своей остановке.

Его друг живет в каком-то диком районе, не то Марьино, не то Бескудниково, туда Филимонов едет на такси. Улица со смешным названием "400-летия книгопечатания" встречает его холодом и отсутствием какого-либо освещения. Где-то вдалеке он видит, как нервно моргает лампа. "Как в м[есте] о[кончательной] р[егистрации] г[раждан]е" - думает он, дивясь собственной находчивости. Он легко отыскивает нужную квартиру и звонит два раза с длинными перерывами.

Дверь ему открывает небольшое существо с квадратной головой и характерно косящими глазками. Филимонов заходит.

Они сидят на кухне и разговаривают. Пьют чай с пряниками, которые Филимонов предусмотрительно купил у метро.
- Как ты думаешь, Вась, а есть у животных душа?
Вася долго думает над вопросом, за это время он успевает сжевать пряник, потом, вроде как в сторону, говорит:
- Я видел мертвых кошек. У кошек есть душа. У меня была кошка.
- Да-да, я помню, - Филимонов помнит Васину кошку, красивую полусиамскую, с голубыми глазами и странной манерой беззвучно мяукать. - Значит есть...

- Ты будешь еще чаю? У меня есть много чая.
- Наливай, - говорит Филимонов, вырвавшись из своих мыслей. Он потирает руки и обхватывает горячую чашку. Он чему-то радуется.
Вася тоже.

Дома Филимонов долго не может уснуть. У него всё стоит этот лев перед глазами. Какой-то неуютный, неухоженный - как и он, потеряный для самого себя. Сидит себе в клетке и ничего не может сделать с этим. Вся его жизнь так и проходит: они смотрят на него, он на них, но только с одной большой разницей - им интересно, а ему нет.

У Филимонова день рождения. Он сидит во главе стола, со своими друзьями-сотрудниками. Всем скучно, но никто не подает вида и он, под еле живой разговор, тихо напивается. Потом все расходятся по домам, а он сидит на кухне и смотрит как жена моет посуду. Ему хочется нежности и тепла, но он слишком пьян, чтобы получить это сегодня.

Филимонов в зимнем зоопарке. Пара почти белых мишек нежится в мутно-изумрудной воде своего загона. Они совсем непохожи на тех, что нарисованы на конфетах, которые он так любит. Какие-то настоящие, что ли?
Он гуляет среди вольеров и, видя всех этих животных, ему кажется, что он всё понимает. Даже отсутсвующий все время волк, не так смущает его, как раньше: в конце концов, у всех разные характеры.
Филимонов подходит ко льву и долго на него смотрит. Он, вроде как, добился своего, смотрит на это животное, но ничего не может понять. Вроде как тот лев, а вроде как не тот. По крайней мере, взгляд у этого совсем другой. Филимонов подходит к человеку, едко пахнущему животными.
- Извините, а вы мне, случайно, не скажете: это тот лев или другой? - он пытается не выглядеть идиотом, но, как он ни старается, вопрос всё-таки выходит идиотским.
- В каком смысле? - не понимает мужик, теребя свою одинокую кепку.
- Ну, то есть, это тот самый лев, что был летом, или другой?
- А... - мужик явно добреет и Филимонов начинает чувствовать запах перегара. - Нет, это другой, молодой. Из Африки привезли, пусть к нашей зиме привыкает.
- А стало что с тем, не умер? - Филимонов пугается собственной догадки, но не понимает почему, с чего этот лев ему так дорог?
- Да нет. Почему сразу умер, мы его в другой зоопарк отправили, в Архангельск, по-моему. Он у нас был самый старый в зоопарке, почти мой ровесник... А вам он зачем нужен, старый слепой лев?
- Да не знаю. Просто смотрю: вроде лев как лев, а не тот. - он пытается отвязаться от этого мужика, но слышит в догонку.
- Вы, если хотите, можете заглянуть вон в то желтое здание, там вам скажут, куда льва отправили.
- Спасибо.

И он, действительно, сходил и узнал, что льва подарили Архангельскому зоопарку. Честно говоря, он никак не мог понять смысла своего похода. Стоял около вольера с рысью и курил. Рукам холодно держать сигарету, потому что он забыл дома перчатки. И ещё, в метро он делал вид, что спешит - толкался и ругался на толстую женщину с сумками.

Где-то в переходе с "Охотного ряда" на "Театральную" почувствовал себя плохо. Он прислонился к стене и стоял так минут пять. Кто-то даже пытался всучить ему валидол, но Филимонов собрался с силами и поехал домой.

Дома был каким-то вялым. Ластился к детям, к жене, смотрел телевизор. Звонил Орехову, но того все не было дома: "Он на работе", - грустно пропела его жена и из трубки отчетливо запахло валокардином. Филимонову на секунду стало страшно. Он заморгал глазами и пытался положить трубку. Удалось только с третьего раза.
Перед сном он за уши поймал вдохновение и родил-таки три четверостишия: жене они не понравились, она посоветовала ему занятся спортом. Филимонов не обиделся, но перевернулся на другой бок.

Очнулся он в клетке. Кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и увидел перед собой льва. Тот смотрел как-то сквозь него и Филимонов понял, что лев, действительно, слепой.
- Хотел тебя спросить, - сказал Филимонов, - какое я имею к тебе отношение?
- Никакого, - спокойно ответил лев. У него был слегка хрипловатый голос, как у его, Филимонова, отца.
- А почему же ты тогда так на меня смотрел? - Филимонов осмелел и сел по-турецки.
- Ты ошибаешься, я на тебя не смотрел. Я вообще ни на кого никогда не смотрел.
- Что это значит?, - разозлился Филимонов, - и чего я тогда здесь делаю?
- Не знаю, - ответил лев и куснул себя за ляжку, - я тебя не звал. Ты здесь по непонятной мне причине.
Филимонов сидел и тихо сходил с ума. Так ему казалось, по крайней мере. Лев всячески потерял интерес к происходящему и отправился глодать кость в другой конец клетки.
У Филимонова не складывался пазл. Он сидел и не понимал что происходит: что он здесь делает, почему ничего не проясняется, а у него так настойчиво режет поясницу. Он оглядел клетку. Такое чувство, будто бы знает её, deja vu.

С этим чувством он проснулся. Пытался понять смысл сна и даже выудил из-под подушки жены сонник. Не зная, с чего начать, он засунул его обратно, а вместо ответа на свой вопрос пошел курить на кухню.

Весна. Филимонов отпустил бороду. Она пока еще жиденькая, но он холит и лелеет её все равно как настоящую. Он спускается во двор, слегка пинает жигули, так что те начинают неистово верещать, и с похотливой улыбкой садится на качели. Дети, играющие в песочнице, как-то изумленно смотрят на Филимонова, который, сидя на качелях, жалобно ими скрипит. Заметив их взгляды, он принимает еще более театральную позу, причём такую неуклюжую, что дети сразу все понимают.
Ровно через две минуты из подъезда выбегает соседка Филимонова. Это девушка лет двадцати пяти, она в пальто поверх халата, она явно не готова к такому повороту событий: "Значит, Мишка уехал", - делает нехитрое умозаключение Филимонов. Машина захлебывается от собственной беспомощности и неожиданно вырубается. Лена замечает на скамейке хитро улыбающегося Филимонова, и тот следует за ней.

Они сидят на кухне и пьют коньяк. "Это взятка", - оправдывает дорогую марку Елена. Филимонов гладит её колени и после непродолжительной пустой беседы он овладевает ею прямо здесь на кухне.

По пути домой, острой головной болью пронзенный насквозь, сломаный чужой волей, он валится на мокрый, еще не стаявший весенний снег, лицом вниз. И нет уже ничего, даже его самого, только вот эта, дикая, хаотично накатывающая, ослепительно жестокая головная боль. Он чувствует, что вот они, последние секунды его жизни, что все, не будет больше вообще ничего: дальше только вот эта головная боль.
Он хочет хоть что-то сказать, чтобы кто-нибудь его услышал, но никто не подходит, да и нет никого.
"Да и не умирает он вовсе, просто дурачится, наверное."
Потом он садится и плачет, потому что все вокруг звенит, слепит, душит его и он чувствует, что вот оно всё какое, а он этого никогда не видел и никогда больше не увидит: вот так, ярко, по-настоящему.
И вся эта истина, которая вдруг навалилась на него, начинает трещать по швам. Буквально, рваться на куски, проваливаться куда-то.
И сквозь весь этот гул, сквозь треск и помутнение рассудка он слышит голос машинальный: "Не тот!"