— Погоди. Ты говоришь, что алмасты не умеют мыслить и разговаривать, так? — отец Николай выпустил струйку папиросного дыма в сторону полного лимонного диска луны.

— Так.

— Зачем ты тогда к нему или к ним пошла, друг на друга посмотреть?

— Как бы вам объяснить? Помните, как Мышеост говорил? Вроде на чужом языке, а всё понятно. Наверно, мне какие-то способности по наследству достались, не знаю. Я просто почувствовала какой-то сигнал, обращённый ко мне. У вас бывало ощущение, когда вам смотрят в спину или за вами наблюдают? Когда мать просыпается до того, когда ребёнок в соседней комнате ещё не заплакал. Предчувствия, что с близким человеком беда в другом городе или даже в другой стране, — это же всё есть, и есть везде. Да зачем далеко ходить, ваш Иисус налево-направо предсказаниями разбрасывался и даже смерть свою предвидел, разве не так? Блаженные, юродивые, знахари, гадалки, ведьмы, колдуны, шаманы и другие — кто-то использует свой дар на благо, кто-то — ради выгоды, а кто-то просто живёт с ним. Я думаю, что мы в чём-то похожи на алмасты и тоже забыли какие-то свои способности.

Когда мы стояли друг против друга, у меня в голове как будто крутилось кино. Помните, к нам кинопередвижка приезжала, пытались «Броненосец Потёмкин» показать? Похожая история. То всё ясно, то не разобрать ничего. Если в общих чертах, то жаловались они. У них тут местечко укромное было, на Пальце. Жили себе, никого не трогали. Для людей эта гора, как и весь хребет Уна-Коз, место пустое. В своё время морское дно складкой вспучилось на километр вверх, и всё. Никаких полезных ископаемых нет, лес отсюда возить смысла нет, его внизу куры не клюют.

Бандиты их отсюда выгнали. И не просто выгнали. Нескольких убили, а двух молодых женщин, или самок, — насиловали какое-то время, а потом сожгли заживо, когда натешились.

— Извини, я их самок не видел, но если у них рожи такие же, как у твоего собеседника лесного, то... ну ты понимаешь наверно. Да и как их поймать можно было?

— Огнестрельное оружие и загонщики. Гранатами закидали и сетями пленили. На алмасты так никто никогда не охотился. А насиловать — так сами напивались и самок этих напаивали. У алмасты закон — не причинять людям зла, они же куклы по своей сути. Вы про алмасты Зану из абхазской Тхины разве не слышали? К ней многие уважаемые мужчины в очередь стояли, она и детишек им рожала. Внучка её, Раиса, и сейчас в Тхине на почте работает.

Бледного этого мне показал и его двоих нукеров. Ащеулова не встречала никогда, но те вроде знакомые, правда видно плохо было, он людей вообще плохо показывает. Ко мне они из-за этого пришли, — Гошнаг сняла с шеи отвратительную кукольную голову и протянула батюшке.

— Понятно, что ничего не понятно. Хотят-то они чего, и почему именно к тебе обратились? Не сидели же у дороги, нас поджидаючи?

— Не сидели, это точно. Не хотят они ничего, куклы же не умеют хотеть. Ждут своих хозяев тысячи лет, а бандиты им ждать помешали, он как бы докладывал о случившемся. Вы берите, не бойтесь, тсантса не кусается.

Тсантса, ну или цанца — у кого зубов нет, или челюсти вставные в стакане. Вы мне когда эту голову вручили, я её участковому не отдала. Зачем дураку стеклянный э-э-э... огурец, например, он и его разобьёт, и руки изрежет. Нет, он не потому дурак, что участковый, а потому что просто по жизни дурак. Платон мне велел его спать уложить в сеннике, насмотрелась и наслушалась.

Зимой напросилась с Платоном в Краснодар, документы по хутору какие-то оформлять. Он по обкомам и райкомам, а я в Фелицынский историко-археологический музей. Погуляла там, посмотрела, записала немного интересного в блокнот, спросила у смотрительницы, с кем бы побеседовать по древней истории. Мне сказали, что во флигеле при музее живёт профессор Яков Лазаревич, и если я поспешу, то смогу застать его ещё трезвым.

Чуть не бегом бежала, в дверь без стука влетела, а там дедок этот с аспиранткой на ковре кувыркаются в чём мать родила, только в перьях на верёвочках. Думала, ругаться профессор будет, а он как головёшку увидал, чуть умом не тронулся. Костюм надел, книжки достал, аспирантку взашей на кухню выгнал. Говорит: «Как вам тсантса в руки попала? Такую в первый раз вижу, она не человеческая и не обезьянья. Немного похоже на гориллу, но гориллы не водятся в Южной Америке, где индейцы изготавливают эти амулеты из голов поверженных врагов».

Яков Лазаревич предлагал такие деньги, что подслушивающая за дверью аспирантка горько расплакалась и заявила, что больше не будет безвозмездно участвовать в обрядах вызова дождя и повышения урожайности кукурузы и вообще, напишет самому Вавилову, который был у профессора начальником экспедиций в дальние страны. Они стали бороться на полу, а я схватила книжку, у которой учёные разодрали обложку, и убежала. Не знаю, кто автор, она на английском но с картинками. Придётся учить язык, у нас в школе немецкий, ихь бина дубина...

— Они нам помогут?

— Не знаю, но рассчитывать на это точно бы не стала. Я ему показывала наш хутор, показывала Полину, Тасю, пожар. Он только хрюкнул и исчез в лесу, остальные тоже разом пропали. Не мешали бы, и то хлеб. Будите Платона, пора в путь, поклажу проверьте, чтобы не громыхало ничего.

Гошнаг, как всегда, оказалась права в выборе маршрута. Лошадки резво шли по пологому берегу среднего Ходжоха. Сама предводительница пересела на запасную лошадь, помогая кобыле, запряжённой в двуколку с миной. Бричка хоть и была на широком резиновом ходу, всё ж норовила застрять в мягком грунте отмели.

Это у Николая Васильевича тиха чья-то ночь. Адыгея же так насыщена жизнью, что она, жизнь эта, совершенно не может реализоваться даже за длинный летний день. В реке била хвостами рыба, в тёплых лужах вдоль русла лягушки надрывались так, словно эта последняя ночь перед концом света. Ор прерывался только для того, чтобы без особого труда выхватить из воздуха носящихся над водой комаров или мотыльков и заняться продолжением лягушачьего рода. Зелёное племя нещадно прореживалось хищниками всех мастей и размеров. Лисы, волки, шакалы, даже медведи c удовольствием пополняли свой рацион бьющимися в пароксизме страсти земноводными, не говоря уж о птицах. Особенно старались бесчисленные семейства ежей, которые, помимо одуревших квакушек, подчищали сползающихся, сбегающихся и слетающихся к бойне насекомых-падальщиков. В лесу тоже все с визгами, воплями, рычаньем и писком пожирали и уестествляли друг друга в романтическом свете смотрящей на это буйство жизни луны.

За час отряд добрался до невысокого перевала, за которым протекала река Мишоко, левый приток которого брал своё начало в километре от Чёртова Пальца. С редколесного хребта пристанище бандитов просматривалось как на ладони.

— Смотрите, — Гошнаг подозвала к себе соратников. — Палец отсюда кажется отдельной вершиной, но на самом деле это выступающая часть хребта Уна-Коз, переводится как «Иди и бойся». Скальный обрыв, из которого и торчит Палец, с противоположной от нас, южной стороны, а мы сейчас будем подниматься с северной, пологой. На отстоящей от хребта верхушке не один Палец, а два. — Гоша скрутила из своих пальцев козу, которой пугают маленьких детей, и воткнула рога в звёздное небо. — Между Пальцев площадка с которой сбросим вниз мину на террасу перед пещерами. Дозорные там только днём, ночью с неё внизу ничего толком не рассмотреть, только задницу на ветру морозить. Видите, почти у каждый норы свой костёр? Не живут они дружно. Цыгане с цыганами, черкесы с черкесами, русские с русскими общаются, баб и добычу на ножах делят. Ащеулов здесь только надсмотрщиком числится, вспомнила я его двух прихвостней. Кстати, если из этой парочки кто выживет — не трогайте, это мои дела, запомнили? Тогда вперёд.

Чем ближе троица подбиралась к горе вдоль сужающегося до размеров ручья русла Мишоко, тем явственней ощущалось людское присутствие. То тут, то там валялся мусор, на дороге были видны следы обуви и копыт — очевидно, бандиты ходили сюда за водой.

Гошнаг дала посыл своей лошади и выехала возглавить отряд, вертя головой по сторонам, прислушиваясь, присматриваясь и принюхиваясь. Лесная тропинка петляла вместе с речушкой, не имеющей ещё сил, чтобы спрямить своё русло даже в мягких наносных породах. Зато деревья на плоской поверхности теснились почти к самому урезу воды, заставив путников пустить лошадей прямо по руслу.

Предводительница сняла с себя куртку и вместе с пистолетами отдала Платону, на случай если попадётся омут или промоина.

У очередного поворота все трое сбились в кучу и Гошнаг спешилась, чтобы пролезть между деревьев и кустов посмотреть, что там впереди

— Гугуг! — негромко послышалось из кустов справа, и все замерли.

— Что за птица такая? — отец Николай и Платон заядлыми охотниками не были, но в лесу ориентировались хорошо и голоса лесных обитателей различали, пятачок Шунтука со всех сторон был плотно этим лесом окружён.

— Тихо вы, не птица это, — Гошнаг, аккуратно переставляя ноги, выбралась на тоненькую полоску берега, встала на четвереньки и бесшумно полезла вперёд через заросли хвоща и рогоза.

Вернулась она через пару минут уже на трёх конечностях, прижимая палец к губам. Жестами девушка велела убраться с русла в лес, и уже там шёпотом рассказала:

— Трое с винтовками и гранатами в подсумках, может ещё что по карманам. Выпивали, но скромно — на пеньке один штоф и картошка печёная с зелёным луком. Что-то услышали, то ли нас, то ли гуканье Большого — я так алмасты того назвала. В нашу сторону пошли. Это не страшно, дальше поворота не сунутся, это плюс. Минус — с лошадьми нам их пост не объехать. Доставайте свои инструменты и идите по левой стороне под деревьями, я их отвлеку. Иначе нельзя. Не смотрите на меня и не слушайте.

Мужчины двинулись лесом, а Гошнаг, дождавшись, когда они скроются за ближайшими деревьями, сняла с себя рабочие брюки, майку с надписью на немецком «Раса господ» и аккуратно сложила их в кузов коляски. Секундой позже туда же отправились амулет и маленькие трикотажные трусики. В обратном направлении проследовала фляжка с самогоном. Гоша отпила большой глоток, морщась прополоскала рот, налила в ладошку и протёрла лицо.

Вперёд, заре навстречу,

Товарищи в борьбе!

Штыками и картечью

Проложим путь себе.

Смелей вперёд, и твёрже шаг,

И выше юношеский стяг!

Мы – молодая гвардия

Рабочих и крестьян!

Бодрая песня не только помогала девушке войти в роль, но и заглушала собой звуки крадущихся отца Николая и Платона.

Как и рассчитывала Гошнаг, трое патрульных, одетых в некогда серое, а нынче порыжевшее и выгоревшее на солнце немецкое полевое обмундирование, сразу сменили настороженность на любопытство, заслышав звонкий пьяноватый женский голосок.

Каково же было их удивление, когда из-за поворота ручья, громко шлёпая ногами по воде, на них вышла невысокая, симпатичная и абсолютно голая девушка, не очень ловко прикрывающая флягой небольшой треугольник чёрных волос, свидетельствующий о том, что его обладательница, несмотря на свою общую миниатюрность, вовсе и не ребёнок.

— Ты кто, чудище лесное? — удивлённым голосом спросил высокий сутулый мужчина, по видимому, старший патруля.

— Чего это чудище? В институте все говорят, что я красивая, — Гоша включила отработанный до мелочей режим нагловатого кокетства. — Гошнаг Платоновна Талько, собственной персоной.

Талько-младшая умышленно не стала скрывать своего имени, среди бандитов могли быть выходцы из местных.

— И что Гошнаг Платоновна здесь забыла?

— Дорогу на Даховскую забыла. Я на каникулы к бабушке в Тульский приехала. Пацаны позвали долину дольменов посмотреть. Вот и посмотрела. Заблудилась, я ведь городская. Хорошо хоть вас нашла. Вы же мне поможете? — Гошнаг отхлебнула из фляжки.

— Сказки не рассказывай, Красная шапочка. Ты из Тульского так голяком и ехала?

— Как вы не понимаете? Одетая я поехала, на лошади, позади своего друга. Сюда приехали, ребята поляну накрыли, выпили за мой приезд, потом за смычку города с деревней, потом ещё за что-то...

— И они тебя раздели? — вмешался патрульный пониже и помоложе.

— Как будто я сама раздеться не могу! — Гошнаг фыркнула и вылезла на берег ручья. — Приспичило мне, короче... Чего приспичило? Носик попудрить, ну отлить, если по вашему, по-мужскому. Там речка прямо из-под дороги в лес идёт, знаете небось, вот я к ней и пошла, за деревья. Присела, а пацаны подсматривать за мной пошли. Гаркнули что-то, я и скатилась в реку от испуга. Выбралась, они уж разбежались. Ну я вдоль речки и пошла, чтоб отыскать место, где удобнее искупаться и одежду постирать. Они не угомонились и всё моё стащили. Стала искать и заблудилась, стемнело ведь уже. Пошла вдоль речки. Долго шла, потом показалось, что на горе вроде костёр горит. Свернула на другой ручей, и вот. А вы-то, дяденьки, чего здесь делаете, охотитесь?

Форма у вас какая-то странная, и ружья вроде не охотничьи, но я в этом не разбираюсь. Отвезите меня к бабушке в Тульский, пожалуйста, я заплачу, у меня со стипендии деньги остались, целых сорок рублей.

— Охотники, охотники, можешь даже не сомневаться, — молчавший до этого третий, коренастый, с длинными, как у алмасты ручищами, дозорный повесил винтовку на сук ближайшего дерева, расстегнул ремень и скинул на траву гимнастёрку. — Выпить, пожрать и до баб мы большие охотники, особенно до хорошеньких, — коренастый начал расстёгивать серые мятые армейские брюки.

— Погодь, Семён, Ащеулов велел всех до него отводить, а то дерьма потом не оберёмся из-за пигалицы этой.

— Видал я твоего Ащеулова! — крепыш наглядно показал, где и на чём он видел Бледного. — Я людей по хуторам и станицам как курей режу, мусора весь Армавир моими портретами обклеили, а мне козлина эта недорубленная меньше чем трактористу в комунне платит. Всё ему — и филки, и марафет, и бабы, а мне балду погреть разрешение у него надо спрашивать. Кто про неё узнает, если сами не спалимся? Камень к ногам, и пусть в Мишоко тряпки свои ищет. Иди сюда, лярва мелкая!

— Дяденьки, не надо меня убивать, я вам всем хорошо сделаю, я умею! — Гошнаг тянула время, недоумевая почему отчим и батюшка медлят. — Только по очереди, а то у меня всё маленькое и больно будет.

— Ничего, растянется, если рваться нечему, — Семён схватил девушку за руку и потянул на себя.

Чмяк! Через секунду свинобойный молоток кузнеца взорвал череп бандита, вмяв выгоревшее кепи аж до уровня плечей. Отец Николай запрыгнул на спину старшему, зажал тому рот и нос левой рукой, правой загнал острое лезвие штыка под нижнюю челюсть караульного, беззвучно завалив труп лицом вниз.

В планы нападавших вкралась досадная ошибка — Платон перестарался с силой удара, кровь коренастого вместе с брызгами мозга залила кузнецу глаза, и он начал вслепую размахивать кувалдой, пытаясь по памяти разнести голову последнему охраннику.

Гошнаг, над макушкой которой пару раз прогудел смертоносный металл, в который раз порадовалась своему малому росту и отчаянно бросилась сзади в ноги пытающемуся дать дёру молодому патрульному. Однако страх придал тому сил, и он, перепрыгнув ручей, ломанулся было в чащобу на другом берегу.

— Гугук! — из-за ближайшего же дерева высунулась чудовищная рука или лапа, толщиной чуть ли не с Гошкино туловище, и схватила голову беглеца, как человек берёт яблоко.

— Хлупп... — сказала голова и лопнула.

— Гугук! — лапа вытерла себя о кору дерева и скрылась за ним.

— Ты бы прикрылась, что ли, — Платон, присев у речушки, отмывался от содержимого черепа коренастого бандита.

— Умеете вы, Платон Елистратович, заботу вовремя проявить. Четверть часа с трёх шагов мною во всей красе любовались — и ничего вас с отцом Николаем не смущало, а теперь епитимью наложить хотите. Как вас понимать, какого вы столько времени телились? Я бандитов вам под нос привела и расставила, и?

— Ну мы же в результате справились. Война сколько времени, как закончилась, человека убить — не пучок редиски выдернуть всё-таки.

— Каких человеков? Вы свои мозги и уши в Шунтуке оставили? Не слышали, что этот Семён говорил про себя? Или вы смотрели, как добрые солдаты помогают маленькой заблудившейся в лесу девочке и ждали, когда из протухших вороньих яиц вылупятся прекрасные лебеди? Кстати о яйцах. Ваше преосвященство, не торопитесь штык замывать, дайте сюда!

Гошнаг проверила остроту лезвия ногтём, нагнулась над телом коренастого:

— Хреновым ты был охотником, Семён, негодным совсем. Ты извини, но боеприпас я у тебя заберу, — девушка ловко оттянула хозяйство бандита и одним круговым движением оскопила труп.

— Не слишком ли? — подал голос отец Николай.

— Опять вы за своё? Меня по вашей милости чуть на круг не поставили, а вы всё за милосердие к павшим бубните. Это Ащеулову облатка, нехай Кифе-ключнику сразу предъявит, чтобы очередь не задерживать. Насчёт справились. Плохо справились, на самом деле. Учу вас наблюдательности, а всё как с гусей вода.

— Что опять не так?

— Да всё не так. Батюшка правильно начал, но зачем-то вместе со старшим на землю завалился. Платону надо было молодого первым валить, Семён без винтовки и со спущенными штанами никуда бы убежать не смог. Если бы не Большой, то конец бы всей нашей затее. Один выстрел — и с горы целый отряд бы примчался. Даже если бы мы сбежать успели, то на двуколке с миной надпись аршинная: «Амбулатория хутора Шунтук». К утру камня на камне от хутора не осталось бы, никто и штаны б надеть не успел. Не так? Я сейчас к стоянке нашей сбегаю, искупаюсь, оденусь-обуюсь и со всем обозом вернусь. Вы тут приберитесь пока, оружие соберите, лишним не будет, а падаль в овраг стащите и ветками закидайте, я скоро.

Гошнаг стащила сапог с ноги бандита, лежащего к ней ближе остальных, морщась, размотала портянку, положила трофей и завязала кокетливым узелком.

— Оставь здесь, чего ты с этим... с этим предметом туда-сюда мотаться будешь?

— Мне так спокойней будет. Свои не растеряйте пока меня нет, красноармейцы, — Гошка побежала вниз по ручью, отсвечивая при луне незагоревшей пятой точкой.

— Представляешь, каково мне дома придётся? — Платон складывал в сухарный мешок зарезанного командира гранаты и патроны. — И так рот открыть боюсь, а как вспомню теперь этот хер отчекрыженный... Откуда она только нахваталась про это всё, про хорошо сделать и про в очередь?

— Да уж, не Гошнаг, а Лилит Суккубовна какая-то получается. Но то, что ума и смелости девчонке не занимать — это факт. Ведь всё по её получается, нам и общему делу на пользу. А там глядишь, с возрастом переломается. Мы в семинарии по малолетству неразумному такое вытворяли, что до сих пор стыд берёт. Помню, как-то раз архимандриту Тихону исхитрились в походную Дароносицу насрать, когда он её в трапезной оставил. Так он с ней потом поехал в больницу отходящих причащать. В другой раз перед крестным ходом засунули в оклад хоругвенной иконы репродукцию «Происхождения мира». Дьяк подслеповат был и нахристосоваться уже успел. Так с этим срамом половину Ижевска и прошёл. А вот ещё...

— Да подожди ты с воспоминаниями детства. Что Гошка про какого-то Большого говорила? Я не видел ничего, глаза промывал.

— Проспал ты всё кино, Елистратович. Это предводитель диких лесных людей, у него с Гошкой особая связь.

— Час от часу не легче! С алмасты связь? Осталось только домой его привести и в кутный угол под иконы посадить. Коля, я тебя как коммунист коммуниста прошу: отшепчи там или отмоли это дело. Не пристало только, чтоб в председателевской семье волосатики завелись!

— Православная церковь в этом случае бессильна. Жена и дочь твои крещения не принимали, в храм только по мирским делам заходят. Они как камни в пастырском понимании — слава Господу Вседержителю, что на голову не падают. Хотя про Гошнаг так тоже не скажешь. Про связь и про детишек мохнатых не так думаешь. У твоей амулет и сила особая, алмасты ей всем табором жаловаться приходили, пока ты спал. Бандиты их крова лишили, убивали, насиловали, так что Гошка теперь у них вроде вождя алмастыйского пролетариата. Хватай давай за руки-за ноги, потащили в овраг!

Основная тропа подходила к Чёртову Пальцу с востока — справа по ходу маленького отряда, шунтукские мстители же взяли левее и стали подниматься по извилистому серпантину южного и западного склона. Тропинка становилась всё уже и каменистей. Лошади, запряжённые цугом ремнями, тянули двуколку с миной хорошо, но копыта вязли в осадочном рыхлом грунте, и идти след в след не получалось, а стоило оступиться одной лошадке...

Хребет Уна-Коз


Скала Чёртов Палец


Зана. Алмасты из Абхазии. Её внучка \ правнучка Раиса и сын\внук Хвит


Криптозоолог Игорь Бурцев с черепом Хвита


Тсантса


Гюстав Курбе. Сотворение мира. 1866 г.