— А вы знаете, Петр? – воскликнула она.
— Нет – ответил он.
— У меня есть стойкое ощущение, что где-то вы меня наебали. Еще вчера мы были просто друзьями, и я весело посылала вас нахуй. А что теперь?
— А теперь мы лежим в одной постели, и вы щекочете мне пятки.
— Разве это не наебалово, Петр?
— Ни чуть – ответил он – я добивался вас годами. Я говорил вам красивые слова, дарил разные подарки. Всегда был вежлив и заступался каждый раз, когда о вас говорили плохо. Где я мог вас обмануть, Олеся?
— Но ведь где-то же есть подвох. Его не может не быть! Вы мне были безразличны. Хотя, вы знаете, Петр? Я вас ни чуть не люблю. Вы мне противны. Я ухожу.

Девушка медленно поднялась с кровати и принялась искать свою одежду. В комнате было темно, накурено и лишь слабый уличный свет робко пробивался сквозь толщу дыма. Она была неплохо сложена: длинные ноги, широкие бедра и тонкие руки выдавали в ней чувственную натуру. Возможно именно за это и полюбил ее Петр. Наверняка когда-то жил поэт, который в похмельном бреду доводил себя до эмоционального изнеможения иссыхая от безответной любви к похожей девушке. Ну, а в итоге решил просто застрелился, потому что так и не смог добиться любви всей своей жизни.

— Так ведь я все это уже слышал, Олеся. Вы говорите мне это вовсе не впервой.
— Нет! На этот раз решено. Я ухожу навсегда.

Ее голос был полон решимости, движения стали резче, да и в целом было заметно, что шутить она не намерена. Девушка согнувшись собирала разбросанные по полу вещи и нервно надевала их невпопад: носок был только на одной ноге, другой она крепко сжимала в руке; штанина джинсов задралась до колена, а свитер так и вовсе был надет задом наперед. Вдруг Олеся резко остановилась, прекратила собираться, тяжело вздохнула и села на край дивана.

— А что же мы будем делать с детьми, Петр? — спросила она.
— То же, что и раньше, Олеся — будем видеться с ними по очереди, пока не сойдемся вновь.

По лицу девушки покатились тихие слезы и без слов стало понятно, что такой ответ ее совсем не устраивает. Она прижала до сих пор ненадетый носок к лицу и согнулась уронив голову на колени. Петр приподнялся с дивана, убрал с груди пепельницу и потушил окурок.

— Зато вы вчера прекрасно танцевали джигу на столе. В вас было по меньшей мере две бутылки вина и я уверен, каждый мужчина в баре смотрел на вас с вожделением.
— Что!? Так я еще и на столе плясала? На виду у всех? Да вы, Петр, совсем ебанутый, раз восхищаетесь таким!

Молодой человек хотел было положить руку на плечо своей, уже бывшей, пассии, но она только заметив это, пересела от него подальше. Теперь девушка стала больше походить не на мечту застрелившегося поэта, а скорее на обиженного ребенка, которому досталась сломанная конфета. Петр отодвинулся назад, подоткнул подушку, снова взял пепельницу и закурил еще одну.

— Вы знаете, Олеся, а ведь когда-то давно мы с вами были просто друзьями. Потом у нас появились дети, потом вы ушли, но мы все же от чего-то с вами снова стали друзьями. Еще буквально 10 минут назад я крепко держал вас за грудь, а теперь вы опять говорите, что уходите. Может быть пропустим все эти временные петли и вернемся к поддержке вашей бесподобной груди?

В воздухе помимо густого дыма повисла не менее густая тишина. Оба боялись проронить хоть слово. Оба сидели не дыша, чтобы не дай бог не спугнуть этот, последний момент в их общей жизни. После слов Петра обоим стало ясно, что прямо сейчас нужно разорвать такой беспощадный, удушливый друг для друга круг. Как бы им не хотелось сейчас упасть в теплые объятья, каждый понимал, что из этого ничего не выйдет. Они снова не сойдутся характерами, снова будут спорить о мелочах каждый день, кричать друг на друга до хрипа в голосе, а дети, укрывшись под одеяло, плакать в подушку.

Спустя полчаса робкий свет все также с трудом пробивался сквозь серый табачный дым, а каждый из них думал о своем.

— Петр, вы бы хоть не курили, и так тошно. Может я поэтому вас и не люблю, что табаком от вас разит за километр?
— Олеся, не любите вы меня потому что я бездельник и запойный пьяница, а дым здесь не при чем. Давайте просто еще полежим немного. Потом идите.
— И вы не будете мне звонить?
— Буду, непременно буду. Только вы не отвечайте. А еще лучше, добавьте меня в черный список везде, чтоб я не дозвонился. Буду вам письма писать.
— А вы не думаете, что вас начнут проклинать почтальоны за то, что придется их носить в соседний дом? — спросила Олеся.
— Не знаю. Проверим.

Девушка громко вздохнула, наконец разжала кулак, чтобы выбросить ненадетый носок под диван, сняла остальную одежду и улеглась рядом с молодым человеком.

— Только все это в последний раз — тихо сказала Олеся.
— Еще какой — ответил Петр.