Мне было двенадцать лет, когда отец, с довольным лицом, вручил мне портативное радио. С моей точки зрения, это был самый лучший подарок, который я когда-либо получал от него. Уж не знаю, как он так умудрился, но именно этот подарок изменил мой характер и, наверное, судьбу. Самое интересное, так это то, что он подарил его без какого-либо повода. В первую же ночь я, укрывшись одеялом, включил его. Как сейчас помню этот маленький, с жёлтой ламповой подсветкой дисплей со шкалой частот и красным пластмассовым бегунком, который плавно скользил по скрипучим волнам. Поначалу, завороженный, я просто вслушивался в белый шум, затаив дыхание. Я впадал в транс, готовый часами лежать и слушать этот меланхоличный треск. Я находил в этом музыку безмолвия.

Часто, слушая радио, я представлял себя среди плотного, безмолвного, едва колышущегося океана в крохотной лодке. Я лежал на спине, лопатками чувствуя её тёплое деревянное дно. Мне казалось, что на всей планете остался только я, и от этого становилось страшно. И тогда я быстренько отбрасывал одеяло и сразу успокаивался, увидев полоску света из–под двери комнаты родителей. Вскоре я наизусть помнил частоты всех радиостанций на всех волнах: длинных и коротких. Чаще всего, на своих любимых станциях я прослушивал передачи, в которых чужие люди разговаривали между собой на всякие, совсем не понятные мне темы, в смысл которых я особо и не вдавался. Я обожал засыпать под эти непонятные слова, они убаюкивали меня. Мама заметила, что я не расставался с радио и спросила, всё ли нормально. Я так испугался, что у меня его отберут, что с нарочито безразличным видом закинул его в полку и несколько дней демонстративно не доставал. Но потом, втихаря, вынул его, залез под одеяло, и долго крутил ручку, вслушиваясь в привычный белый шум.

Первый раз я услышал её двадцать четвёртого октября. В ту пору за окном вовсю властвовал мелкий противный дождь. Небо провисло над городом, заставляя людей спешить в тёплые здания, а деревья небрежно отряхивались от последних высохших листьев. Во мгле глухо поскрипывали тусклые длинноногие фонари, а сонные голуби встревожено ютились на чердаках. Приятней всего в такую погоду было быть дома, укрывшись, слушая радио, и зная, что за дверью находится надёжный и безопасный мир мамы и папы. И ещё я любил смотреть, как колышущиеся ветки отбрасывали мечущиеся тени на занавески. Неторопливо прокручивая радиостанции, я вдруг наткнулся на тонкий девчачий голосок. Проскочив его, я даже сначала не понял, ЧТО именно это было. Аккуратно вернув бегунок назад я снова его услышал: есть кто-нибудь? Я здесь, помогите мне! Меня зовут... Мгновенно выключив приёмник, я некоторое время не мог уснуть, с колотящимся сердцем, едва дыша. Я здесь, помогите мне, - крутилось у меня в голове. Меня зовут...

Проснувшись, я сразу вспомнил про это странное происшествие, но постарался убедить себя в том, что мне всё это показалось. Однако, вечером, когда я лёг в кровать, то ещё долго мои пальцы не решались повернуть включатель. Прищурившись, словно это могло помочь мне не расслышать так напугавший меня голос, я стремительно прокрутил бегунок с начала и до конца: всё было как обычно. Я успокоился, и назавтра мысль о голосе пришла только лишь перед сном. Выключенное радио, остывая, стояло на полу. Свесив руку, я касался его пальцами. В следующий раз это произошло через месяц: была суббота и я собирался посидеть под одеялом подольше, как вдруг опять наткнулся на этот голос. Меня это немного разозлило, и поэтому я решил остаться на этой частоте. Голосок был почти детским, его обладательнице было не больше десяти лет, так казалось тогда. Когда я ловил её частоту она начинала тараторить, боясь, что её вновь потеряют. Она просила о помощи, бесконечно повторяя своё имя и адрес, где она жила. Несмотря на то, что всё происходящее очень напоминало правду, я всё равно не верил в это на все сто.

Девочка была из того же самого города, в котором жил я. Правда, название улицы было мне незнакомо. Не торопясь с заявлением в полицию, я утвердился в своей догадке, что когда я настраивался на её частоту, то её аппарат, через который она осуществляла связь реагировал на это. Вот почему она сразу начинала говорить: она понимала, что её кто-то слышит. Знаете, спустя столько времени я не могу найти объяснение своему поступку: я не пошёл по указанному ею адресу, я никуда не заявил, и никому об этом не рассказал (а так же не могу понять, почему её не слышал никто другой). Мне нравилось, что эта девчушка зависела от меня целиком и полностью. И я считал её своей. И когда она не выходила на связь, я жутко нервничал. Кристина, так её звали, то же поняла, со временем, что помощи ей не дождаться и начала рассказывать про свою жизнь, а я слушал и сердце моё сжималось.

Она была единственным ребёнком в небогатой семье рабочих. Как и многие маленькие семьи, в которых не водились деньги, но было полно любви, они жили счастливо. Где-то я им, даже, завидовал. При всём при этом я абсолютно не задумывался (по крайней мере, первое время), каково ей там...в подвале. Это она говорила, что она в подвале, так как тот, кто её похитил всегда спускался сверху, тёмным силуэтом появляясь в ослепительно жёлтом квадрате открывающейся крышки. Только по прошествии нескольких месяцев до меня очень ясно и необратимо дошло, что её на самом деле похитили и держат в заточении... До того, как она начала говорить про то, что делало с ней это животное, мне всё казалось, на уровне подсознания, что всё это не более чем чья-то шалость. Но после того, как она стала говорить об изнасилованиях с ужасными маленькими подробностями, тут-то меня будто током ударило: чёрт, это же всё реально, по-настоящему! Шли месяцы...и я с удивлением заметил, что прошло больше года. Наступило Рождество, и я, вдруг, с тоской, садясь за праздничный стол с подрумяненной индейкой, ощутил колющий прилив нежности к этой маленькой, ни в чём неповинной девочке.

Сказавшись на плохое самочувствие, я выскочил из-за стола, оставив родителей ворковать при свечах. Наверху я включил радио, в надежде услышать её, который стал для меня частью моей жизни. Только моей: за год я так никому и ничего об этом не сказал. Я лежал, включив ночник. За окном кружился густой снег. Он был таким густым, словно белый шум из динамика. Так и не дождавшись её, я уснул, шепча: с Рождеством, Кристина... С тех пор я её никогда не слышал. Я очень хочу верить в то, что она сбежала...или её отпустили...С одной стороны мне стало легче: я перестал мучить себя мыслями о том, что нужно пойти и всё рассказать. С другой стороны, я жутко переживал за неё, пытаясь отгонять от себя плохие мысли. В любом случае в моих воспоминаниях сохранился лишь её голос. Лишь этот звук и больше ничего.

Прости меня, Кристина.