Когда был Ленин маленький
Курчавый, с головой …

Вечер был ни разу не томным. Началось со стенокардии. Обычное жжение за грудной костью в области мечевидного отростка. Сначала ненавязчиво, вкрадчиво по-китайски, потом сильнее, злее. Изокет, просроченный и потому бессильный что-либо сделать, отказал. Валидол – сосалка для успокоения, не сработал. Далее пришла боль. Ударила в грудь, стегнула в плечо и шею, начало сводить судорогой кисть. Пот ударил резко, как проливной дождь. Он? Похоже, что Он!

Скорая приехала на удивление быстро. Горсть таблеток в рот. Жевать, глотать! Гепарин в пузо и ещё какая-то хрень по вене. Полис, паспорт, тапки, полотенце. Вперёд!
Ночная трасса в приступе суицида метнулась под колёса «Соболя». Пусто, уныло и грустно. Второй?! Провались пропадом.

Приёмный покой Института Сердца – преддверие крематория. Ночной доктор, сонный, злой на грани истерики. Такая же сестра, явно не родня доктору, но похожесть до девятого знака после запятой.
Далее допрос. Где болит, как болит, куда отдаёт, какие оттенки, а в задний проход не отдаёт? Нет! В заднем проходе всё ровно, пользуюсь строго для отправления естественных надобностей и не более того.

Допрос продолжается. Где работаем, кем работаем, телефон жены, сына, личный, рабочий. Где полис, а сейчас болит? Нет? А как не болит?
Прошу доктора нагнуться ниже, говорить трудно. Нагибается. Говорю отчётливо, так чтобы дошло: Доктор, слушайте внимательно и следите за артикуляцией. БОЛЬНИЧНЫЙ НЕ НУЖЕН …

Доктор, вот что значит профессиональная отмороженность, делает вид, что ничего не произошло, но допрос заканчивается.
Отбирают вещи, а именно куртку, обутки. Предлагают «добровольно» сдать телефон. Увы, мне, он давно отключен и я делаю вид, что кладу его в казённую сумку но «промахиваюсь» и попадаю в тапок. Да-с, никогда целкостью не отличался.

Доктор ещё раз пытается включить «митрофанушку» и просит меня вновь продиктовать номер телефона. Диктую, тут же набирает, бормочет под нос что-то типа «ой, так он же выключен». Ржу про себя с каменным лицом. Тест на вшивость пройден. Далее посредством пришибленной медсестры и каталки, попадаю в лифт и собственно палату-двушку.

Палата пуста, уже легче. Не всякий сосед полезен, иного хочется убить собственноручно. Начинают бегать сёстры. Кардиограмма, капельница, уколы, кровь на анализ. На тумбочку опускаются две крохотные баночки под анализы. Не знаю, как в них попадать, поскольку ни на заднице, ни на там, оптикой не располагаю. Ладно, утром разберёмся.
Наконец всё затихает. Уезжает капельница, с хлопком воздуха дематериализуются сестрички и тишина. Одиночество.

Делаю пару звонков. Домой и другу. В первом случае долго доказываю, что я всё ещё жив, клянусь Карлом Марксом, что доживу до утра и табак с собой не взял. Тупо лежу, анализирую коллапс, мысли вёрткие, шустрые, как солитёры смазанные вазелином. Решительно отсекаю всю муть и после героического усилия засыпаю.

Три ночи. С грохотом драпающей армии Гудериана в палату врывается каталка и на ней старик. Синий, заросший, не бритый. Ласково, как могут только у нас, старика вытряхивают на койку, кавалерия удаляется и снова тишина. До утра стоически терплю храп перемежающийся матом типа – дарасы, только бы человека зарезать. Спать!

Утром, окропив и измазав пальцы (да здравствует мыло!) сдаю анализы и жду своей участи, усиленно прясь в мобильник.
Просыпается старик и начинается спектакль. Из дальнейшего делаю вывод – старик не в себе, причём давно и основательно.

Он садится на корточки возле кровати и ловит что-то, кого-то на полу. Ловит, складывает в карман халата и вновь ловит. Измучившись в конец, сосед обращает мутный взор в мою сторону: Так, ты комсомолец?!
Понимая, что спорить бесполезно, утвердительно киваю головой, для вящей убедительности отдав пионерский салют.

Старик подозрительно смотрит мне в глаза, что-то взвешивает и говорит: Помогай, сынок. Не могу их поймать, вёрткие суки!
- Кто, батя, кого ловить-то?
- Да большевиков, сынок. Вон вкруг кровати ошиваются, умышляют гады!
Блииин, попал! Спорить не рентабельно, и старик уже натурально со слезами плачет. Опускаюсь на колени, ловлю невидимое, кладу в ладошку старика. А он корректирует: Вон, правее, около тумбочки, смотри рыло какое хитрое…

На этом бравурном аккорде входит врач, видит абсолютно всё, аут!
Не обращая внимания на старика, спрашивает у меня: Евгений Владимирович, а чем это вы заняты?
Отвечаю, как на исповеди, правду: Большевиков ловим, доктор …

Дедушку увезли через десять минут и более мы не встречались. Далее были километры больничных коридоров, узи, кардиограммы, рентгены и прочие романоскопии. Шунтография, новый стент в старую артерию и выписка.
Видимо не в этот раз. Не нынче?