Питерская депрессия – это не Бродский с Пастернаком, потому что сами эти поэты в одном ряду – это всё равно, что полугар с сельдереевым смузи в одном стакане.
Питерская депрессия – это Ерофеев с "Вальпургиевой ночью" и Шинкарёв с "Максимом и Фёдором", Маркес с двумя годами дождя и Мисима с сожженным дотла золотым храмом.
Это выпить три шота "Боярского" и показать жопу Исаакиевскому собору, потому что нельзя быть на свете красивым таким.
Это выпить ноль семь рижского бальзама и поменяться куртками с бомжом на Некрасова, потому что куртки у вас из одного магазина, но у него черная, а тебе только серая тогда и досталась.
Это выпить хреновухи в финском кафе и пойти в стриптиз-клуб читать проституткам основы морали. Не потому, что проституция в Питере аморальна – наоборот! А лишь потому, что коленки у них в синяках и в такт Шуберту они не вполне попадают.
Это выпить поллитра на Жуковского – и три часа жаловаться бармену, что секса у тебя в этом городе не было столько, сколько идет этот сраный дождь.
То есть, с 1703 года.
И смотреть, как бармен звонит в Москву своему трижды разведенному другу и спрашивает, не стоИт ли у него случайно прямо сейчас член, а если стоИт – то не хочет ли он на выходные в Питер.
"А сам чего?" - будет спрашивать охуевший друг бармена из Москвы. Но ответа ты уже не услышишь, потому что уснешь за барной стойкой и бестактная проститутка принесет тебе тёплый клетчатый плед.
И приснится тебе Курский вокзал, и приснятся тебе московские члены. Пока бомж в твоей куртке не потрогает тебя за плечо и не заворчит дурным басом: "Сестрёнка! Оленька! Ты спишь что ли? Вставай, елы-палы!"
Депрессия в Питере – это всегда ажитация, которую еще два столетия назад успешно лечили при помощи морфия, кровопускания и контактного массажа тайных внедрилищ, а потом забросили это дело и заменили блеющим Бродским. 
Бродским, не Пастернаком.
Хотя лучше бы пастернаком – продолговатым и узловатым, как всё безусловно прекрасное в этом мире.