Иван Петрович жил холостяком. Его тонкая натура еще не совсем переварила крушение  брака, когда в квартиру по соседству заселилась новая одинокая жилица.
  Одним утром Иван Петрович и новенькая вместе очутились в лифте. Молчать шестнадцать этажей женщине казалось скорее скучным, нежели неловким, как впоследствии понял Иван Петрович.
– Прасковья. Можно просто Паня. – сказала дородная, что актриса Мордюкова  баба и сунула Ивану Петровичу ладонь.
От неожиданности тот принял этот проколхозный стиль знакомства и тоже отрекомендовался соответствующе:
– Петрович.
– Что в коробке-то,  Петрович? –  фамильярно спросила Паня про футляр  в руке соседа.
Поразмыслив  два  с половиной этажа, флейтист Иван Петрович  все же нашелся.
– Дрель. – соврал он, дабы не вызвать в новой знакомой когнитивный диссонанс, а паче избежать знакомой  снисходительной  ухмылки, что коробила его.
  Паня одобрительно хмыкнула, и последующие встречи флейтиста с простоватой женщиной  носили откровенно ремонтно-эротический характер.
  Иван Петрович застрял в гастрономе подле арбузов. Он  размышлял, взять ли селедку (хотя пришел за молоком),  когда  его  конкретно огрели по сраке. Кажется, кто-то недвусмысленно хотел  взять и самого Ивана Петровича.
  Это было Паня. В руке палка сервелата. Им-то она столь оригинально и «окликнула» соседа.
– Напугался? – безошибочно угадала  Паня эмоции, обуревающие перебздевшего музыканта и говорит.
– Слышь, Петрович, гвоздик надо присверлить. Десяток, дугой.  А у меня дрели нет. Пособишь по-соседски? Сочтемся.
  Петрович пришел в себя, и: да я бы рад! Но как назло  дрель знакомому отдал. Ремонт делает. Извиняйте, мол.
– Ц! – сказала Паня и, поигрывая колбасой, не прощаясь, развязно удалилась. В широкой мужской спине её читалось  женское разочарование.
  «Черт, да она, кажись, глаз на меня положила!.. – догадался похолодевший музыкант, потирая гудящий телевизор. –  А она ничё. Всего-то сантиметров на двадцать  меня и  выше. Зато я лет на пять моложе, пусть и лыс. То на то и выходит. Если позовет посмотреть утюг, всё! – положила. Утюг, это знаешь ли…».
  Да-с, позвать мужика посмотреть утюг, а показать кое-что поинтересней, – национальный  русский спорт и  традиция  еще со времен утюгов на угольной тяге.
  И вскоре позвали... Петрович ликовал, хотя пиздец боялся тока.  Детское засовывание шпильки в розетку  привело его некогда  в реанимацию и стан гуманитариев. Настолько убежденных, что показания электросчетчика он снимал в резиновых сапогах. Но теперь отказываться и не думал.
  «Чай не чинить иду…» – справедливо решил флейтист, выпивая стописят перед рывком.
    Почти год у Петровича были отношения лишь с рукой. А тут сразу женщина! Много женщины. Килограммов сто румяной, статной, кудрявой, свежо и одуряюще  пахнущей  женщины. Едва  потянув  носом, Петрович поплыл  баттерфляем …
– Куда пройти? В спальню? – сходу  приветствовал он хозяйку.
Та удивленно пожала шелковыми цветастыми плечами.
– Н-нет. В кухню.
  Стол.  Утюг. Ни водки, ни закуски. Реально позвали чинить.
Но взвинченный  предвкушением рая, Петрович уже мало соображал. Не больше  утюга блядь.  Музыканта  трусило.
– Где утюг, что с ним?  – спросил он, стискивая электроприбор в руке.
Паня почуяла  неладное.
– Не морозит... – процедила она.
– Отлично.
–  Чё отлично? Где твои инструменты? Ты чинить-то умеешь?!
– Чё тут уметь… – прохрипел Петрович, страшно прыгнул к женщине и  музыкальными пальцами попытался оторвать её славную большую грудь. Так бедняжке показалось по крайней мере.
  Вот и в другой раз, пред Петровичем приветливо распахнула двери реанимация. Но все обошлось. Женское сердце не камень. Паня навещала его в больнице, носила вкусные передачи. А когда он выписался, они поженились.

А.Болдырев