Или вот в деревню ездила. В отеле скучно, море холодное, чего там сидеть – вообще непонятно. Словно и не уезжала никуда. Отлила во фляжку, спустилась с крыльца, повернула куда–то – ну, и чешу. Хуйню всякую про мироздание думаю. Очнулась – глядь! Красотища вокруг, аж в селезенке забулькало. Избы скосоёбленные, заборы облезлые, дед в красных кедах на скамейке самогон пьет. Как не выпить с человеком без намордника? Их теперь только в деревнях и сыщешь. Чокнулись. Повздыхали. Дальше веселее пошло.

Семья у деда зажиточная, хата крепкая, сын в садоводстве говнососом трудится. Под картошку уже и гармонь показал, и козу, и хозяйство. Щаницу в кадке хорошую, похмельную. А как до альбома армейского дошло – тут и стемнело уже, честь пора знать.

Из калитки выхожу – темнота, хоть глаза выковыривай. Под ногами – чавкает, комары орут, с лошадь размером. Тяжело так крыльями — пвлых–пвлых… Деревня пьяная лежит и дышит так, что звезды над башкой запотели, не светят почти. Встала в лужу, замерла, курю. И так мне, знаете, печально и охуительно, что никакими словами не передать.

Прислушалась – Земфира приближается. Пьяный мачо из тьмы фарами в рожу светит. Блядь, думаю. Городские. Этим лишь бы тишину мне сломать какой–нибудь пошлостью. Сплюнула, жду, пока проедет. Приблизилось, тормозит. Я слепые глаза пучу, ничего понять не могу. Поп, чтоли? Поп! Из окна мне машет, мол, подь сюды. Я аж рожу ощупала. Может, сплю уже где под забором?

Нет, явь это. Натуральный такой священник в тойоте – в уборе там, с крестом. Одной рукой бородищу гладит, второй за руль держится. Ладно, пусть, думаю. После деда в кедах – чего удивляться–то? Мне, говорю, в отель. Села, едем, подвеской кирпичи собираем.

– А чего – говорю – батюшка, у тебя этих... картинок со святыми–то на панели нет? Вам же положено.

– Это вам – говорит — положено. А я их и так в лицо всех знаю. Без картинок.

И как запоёт этим своим трубным басом – пьяяяный мачо, лечит меня и плааачет, оттого что знааает, как хорошо бываааает…

Нормально, думаю. Поп в стиле рок. Хорошо–то как. Охуительно опять.

Доехали, отель светится. Я спохватилась – и спрашиваю, как водится: а ты – говорю – батюшка, когда спишь, бороду под одеяло или на одеяло кладешь? А он глянул на меня, как на блоху – да и был таков.

Грешно – говорит – барышня, протухшими баянами–то шутковать.

Я пошамкала чего–то, башкой покрутила – и рыло опустила в раздумьях. Действительно, грешновато. Могли бы и посидеть еще. Попеть чего. Король и Шут как раз заиграл. Проклятый старый дом.