Учителя ненавидели нас, всех до единого, и в учительской нас называли не иначе как "любимчики". Но и мы платили им той же монетой, мы всему миру платили той же монетой, шла война и не было в классе безумца, осмелившегося держать нейтралитет. Но все же наихудшим из всех был школьный хулиган Самара, гроза октябрят, пионеров и некоторых комсомольцев. После грабежей, поджогов и убийств он навещал свою мать - школьную уборщицу по прозвищу Золушка. Несчастная Золушка, так и не попавшая на бал, спившаяся и похороненная заживо. А потом откопанная и трудоустроенная техничкой. Ее бурная молодость осталась далеко позади и теперь груди Золушки, едва прикрытые халатом, болтались в такт швабре. Поговаривали, что Самара сношался с Золушкой в кибитушке, где хранился уборочный инвентарь.

Я охотно верил этим слухам, поскольку Самара слыл большим затейником - как-то раз он отрезал лапки у новорожденного котёнка, и засунул их за пазуху четырём девочкам, по очереди, одну за одной. Он накормил третьеклассника мясцом, вытащенным из своих собственных зубов. Однажды, при помощи плоскогубцев, сломал ухо пацану из параллельного класса. Это был кристальный психопат, любивший жизнь и наслаждавшийся ею. Я выдумал ему кучу разнообразных и жутких смертей, но кое-кто переплюнул мои фантазии – в девяностые, при разделе местного рыбного рынка, по голове Самары раз шесть или семь проехался джип, с такими же, видать, хулиганами на борту. Но в детстве Самара все никак не умирал, как-будто и без того было недостаточно бед в моей жизни. Я сходил с ума, но никогда и никому не жаловался. Это было бессмысленно, ведь я стал в некотором роде ретранслятором. Родители разговаривали друг с другом через меня. Глупо, но люди привыкают и не к такому дерьму.
А дети привыкают на порядок быстрее.
- Скажи ему, чтобы почистил рыбу, - говорила мне мать.
- Скажи ей, пусть сначала уберет из ванной тазы, - отвечал отец, сидевший в полуметре от матери.
С такими больными на всю голову родителями было не до бесед о пубертатных отклонениях, а их накопилось немало.

Это случилось в мой день рождения. Я проснулся рано утром. Отец с матерью молча собирались на работу. В ногах спал кот. Мне исполнилось тринадцать. И у меня был стояк - от предчувствия счастья, от невозможности горя. Я не стал открывать глаз, но зато раскрыл ладонь. Ждал, что мне что-нибудь положат в неё, какой-нибудь подарок. И поцелуют, по очереди, как это бывало прежде. С промежутком в несколько минут дважды хлопнула входная дверь. Я ничего не дождался. Встал и пошёл в туалет. Я не мог помочиться из-за стояка. Стоял и смотрел на член. И он стоял и смотрел на меня. Мы самозамкнулись, но в недостаточной мере. Я сел на унитаз и наклонился. Потом наклонился сильнее. И ещё чуть-чуть. Я высунул язык. Всё было тщетно – он был недосягаем. Я поднялся с унитаза и решил в будущем серьёзно заняться гимнастикой.

В школу я опоздал. Я шёл по пустому коридору и размышлял - не лучше ли будет вернуться домой и повторить попытку, теперь уже из положения лёжа. И тут навстречу мне, прямиком из ада, вышел Самара. Деваться было некуда, а бежать я не хотел. Самара подошёл ко мне вплотную. У него были красные глаза. Он улыбнулся мне. Я похолодел от этой улыбки. Самара взял меня за ухо, подвёл к стене, отпустил ухо, погладил по затылку и разбил мою голову о школьную стену.

Я сидел, прислонившись к стенке. Самары не было видно. Да и вообще ничего не было видно. У меня со лба текло не переставая. Я поднялся и побрёл вдоль стенки, сам не зная куда. И попал в объятия Золушки.
- Ты что это, татарчонок? Как тебя угораздило? - спросила она.
- С лестницы упал.
- Ага, упал и покатился, так?
Приятный голос. Несмотря на безумного сына, у неё был приятный голос.
Она взяла меня за руку и повела к умывальнику. В раковину капало красненькое. Капало и капало. Золушка что-то бормотала, прикладывая к моему лбу какие-то тряпки. Потом она раздобыла йод. Мы были одни и у неё были ласковые руки, от неё пахло мылом. Я расплакался. И пару раз назвал Золушку мамой. И ничего более не случилось. Я вернулся в пустой дом с забинтованной головой, разделся догола, встал перед зеркалом и освободился от лишнего.

Много лет спустя я вышел из дома и пошел куда глаза глядят, откуда ветер дует. В гадюшник я шел, вот что. К своим полумертвым братьям. Я шёл мимо сквера. И увидел на лавочке старушенцию в пальто и платочке. Она кормила голубей пшеном. Я присмотрелся повнимательней. Бабуля была вылитая Золушка, только сильно постаревшая. Я был бы почти уверен в этом, если бы не знал точно, что она умерла от рака поджелудочной железы через полгода после того, как остановила мою кровь. Учителя собрали копейку на её похороны. Я подошёл к старухе. Нет, это не Золушка.
Совсем нет.
- Здравствуйте, бабушка, - сказал я, сам не знаю зачем.
Старуха подняла на меня свои незрячие глаза и сказала:
- Здравствуй, татарчонок. Как твоя голова?