Однажды государыня императрица Екатерина Алексеевна разбирала последствия новогоднего огонька. Стоя навытяжку, канцлер Безбородко докладывал ея величеству последствия отмечания Нового года в империи. Камзол канцлера был помят, а к щеке присохла красная икра.

- Это что ж такое? - удивлялась Екатерина Алексеевна. - Опять какие-то древние скоморохи, поросшие мхом и ягелем, перед публикой выступают! Эвон, актрисулька Бомбачёва. Да она ж ещё перед Алексеем Михайловичем скакала. А тут опять на костылях от Версаче вышла. Неужто новых никого нет? Это не "новогодний огонёк", а ночь живых мертвецов. Кого ни глянь - тот полумёртв, но в пудре на сцену ползёт.

- Это, матушка, наши русские традиции, - ответствовал Безбородко. - И плюёмся уже, и стонем, а на Новый год в огоньках одни и те же рожи с песнями времён Юрия Долгорукого. Что уж там Бомбачёва, государыня. Мы таких зомби и кикимор достаём из нафталина да болот, что земля Русская шатается. Иной и ходить уже не может, а не то, что петь, и скоморошил во времена Годунова, а мы его под белые ручки, да на сцену - народец развлекать, хотя морда уже расползается. Тот похрипит, постонет, костями потрещит, и обратно на год, в тину да нафталин.

- Но нет ли кого посвежее? - повысила тон государыня. - Это ж, блядь, терпеть уже невозможно. Хоть уж Диму Еблана, прости Господи. Воет угнетательно-кладбищенски, а всё ж хоть чуточку помоложе.

- Еблан был, матушка, - поклонился канцлер. - Но сия беда на огоньках со всеми приключается. Как зомби свежего человечка укусит, так он милостию Божией живой труп. А Еблан у нас в самую голову укушенный. Поэтому он вылез, взвыл, а ты его от иных-то и не отличила. Там как раз хор страдал песнями времён Ивана Грозного - "Девчоночка крепостная". Каждой певичке аккурат по двести лет. Как допели, так и умерли.

- А что ж делать-то? - огорчилась Екатерина Алексеевна.

- А ничо уже, матушка, - вздохнул Безбородко. - Прокляли нас, как есть прокляли. Пруссаки какие вмешались, или англичанка гадит, ляхи окаянные саблями звенят. Извели прям таланты на Руси, окаянные. Ну ничего. Даст Господь, через 200 лет всё изменится. И не будут всякую хуету показывать на Новый год, вот увидишь. Иного ж и быть не может, иначе за что так страдать в крови и слезах святой Руси-то?

Оба вздохнули, и перекрестились.

За окном, во мраке завывали Еблан и Бомбачёва.

(с) Zотов