Замело. Снега в эту зиму навалило до самых низеньких окошек старого дома. Мама на улицу не выпускала:
-Янкеле, ну как же ты пойдешь? Там же сугробы по пояс. Сиди уже дома, майне ингеле, я испеку медовый пряник.
Потом Янкеле и маленькая Эстер сидели у печки и ели пряник, который испекла мама. В огне трещали поленья, пахло мёдом, старенький дедушка Герц сидел за столом и бормотал, читая Талмуд. Мама протирала тарелки белым полотенцем и пела.
И было так хорошо! Где-то там, за толстыми брусьями стен дома лютовала зима, кусками ваты падали снежные хлопья, было холодно и бело.
А здесь, дома, было тепло и хорошо. И казалось, что лучшего места на земле не найти. Да и не было лучшего места на земле, чем старенький домик в маленьком местечке. Разве может быть где-то лучше, когда в твоих руках медовый пряник, а мама поет песню?

"Ойфен вег штейт эбойм, але фейгл фунем бойм зайген зих цифлойгн...
В поле деревце одно,грустное томится,и с ветвей его давно разлетелись птицы. Кто к востоку, кто на запад, кто подался к югу, бросив деревце в полон всем ветрам и вьюгам..."

Деревце брошено одно. Но Янкеле не один. Мама его никогда не бросит. И маленькую Эстер тоже никогда не бросит. Она еще не умеет говорить, эта маленькая Эстер. Но когда научится, мама ее научит петь эту красивую песню...

-Вставай, Яшка! - кто-то потрепал Янкеле по плечу.
Тот поднял голову и подслеповато сощурился, вглядываясь в полумрак землянки. Перед ним стоял Шадрин. Валенки Шадрина были белыми от снега, раскрасневшееся лицо горело с мороза.
-Вставай, Яшка!- повторил тот- Пошли к Нестерчуку, он тебя звал.
Янкеле кивнул, поднялся со скамьи. В землянке было прохладно, буржуйка едва теплилась красными угольками.
Янкеле снял с гвоздя шинель и напялил на себя. Шинель была явно велика. Ну, так и Янкеле не отличался богатырской осанкой. В свои девятнадцать выглядел едва ли на пятнадцать. Черные маслянистые глаза, крючковатый нос. Вот и весь Янкеле. Говорят, что он похож на дедушку Герца в молодости. Ну, так кто теперь узнает?
Янкеле и Шадрин вышли наружу. Снега навалило в этом феврале много. Прямо как тогда, в далеком уже таком же феврале. Только старенького дома уже давно не было. Сравнивать не с чем.

Янкеле шел за Шадриным, стараясь не отставать. След в след. Шадрину хорошо. Он высокий, ему сугробы едва ли по колено. А если Янкеле сам начнет топтать снежную новь, то утонет в них не меньше чем по пояс. Не меньше.
Дошли до такой же землянки, в которой спал Янкеле. На скамье у сколоченного из ящиков стола сидел Нестерчук. Рядом стояли Трушкин и дядя Миша. У обоих автоматы ППШ. Напротив них на табурете сидел длинный и худой немец. Погоны сорваны, не понятно офицер ли. Глаза пронзительно голубые. Прямо, как вода. Правда воды сейчас на улице не найдешь. Кругом снег и лед.
-А! Яшка! Заходь! Тут ми не зовсім розуміємо, що цей фріц каже! Перекладай давай! Як цэ...Переводи!
-Что переводить?- спросил Янкеле.
-Ну все перекладай! В якому цей гад званні, скільки техніки у Калинівці... ну, танки є або немає. Скільки їх там взагалі, чорт би їх побрал!
Янкеле перевел.
Немец, услышав, что Янкеле говорит по немецки, обрадованно улыбнулся и стал лепетать о том, что он ничего не знает, что он всего лишь интендант, танки в Калиновке есть, но сколько не знает.
-Говорит танки есть. Сколько не знает. Интендант он- перевел Янкеле.
-А не бреше?
-Не похоже.
-Тьху ти! Знову якийсь негідник зловили! Дяько Міша, ну ви б хоч раз нормального язика призвели, їй Богу!
-А что дядько Миша-то сразу?! Да написано что ли на них, нормальный он или нет!- чертыхнулся дядя Миша.
-Гаразд, все! Ідіть уже!- с досадой махнул рукой Нестерчук.
-А этого куда?- Трушкин шмыгнул носом и показал рукой на немца.
-Куди, куди...в расход, куди ще?!
Трушкин ткнул дулом автомата немца, кивнув на выход. Тот словно все понял, сгорбился и стал еще более жалким. Оба вышли из землянки. Янкеле вышел вслед.
-Трушкин!- позвал он.
-Чего?
-Дай я
-Ты?!- Трушкин удивленно вскинул брови
-Я- Янкеле посмотрел на него так, что Трушкин ничего не сказал, просто молча отдав ему автомат.

Всю дорогу до балки немец плакал. Говорил о том, что в Ганновере его ждет мама и маленькая сестра Гретхен. Что ему всего двадцать пять. Янкеле слушал. Слушал и молчал.
Пришли к балке.
-Хальт! Стой!- сказал Янкеле.
Немец остановился. Заледеневшие слезы застыли на его красном обветренном лице. И глаза...голубые, как вода. Но сейчас воды не найдешь. Кругом снег и лед.
- Понимаешь- сказал Янкеле- Мама это самое лучшее, что есть на свете. Там, где мама, там тепло и хорошо. И еще медовые пряники... Моя мама пекла такие. Мы с моей маленькой сестрой Эстер их ели. Ты ел когда-нибудь медовые пряники?
Немец недоуменно смотрел на Янкеле. И не отвечал.
-А я ел- сказал Янкеле- Они вкусные. Это было давно, в стареньком доме с печкой. А сейчас домика нет. И никого нет. Но зато есть песня. Хочешь я тебе ее спою?
Немец стоял перед ним открыв рот и молчал. Просто стоял и молчал.

"Ойфен вег штейт эбойм, але фейгл фунем бойм зайген зих цифлойгн...
В поле деревце одно,грустное томится,и с ветвей его давно разлетелись птицы. Кто к востоку, кто на запад, кто подался к югу, бросив деревце в полон всем ветрам и вьюгам..."

-Деревце, понимаешь?
Немец, казалось, все понял и кивнул.
И Янкеле выстрелил. Потом еще раз.
Немец упал. Он лежал на спине нелепо расставив длинные ноги. Его остекленевшие голубые глаза смотрели в серое февральское небо. Очень голубые глаза. Как вода. Но сейчас воды не найдешь. Кругом снег и лед. Снег и лед.