Летом четырнадцатого года Танька по прозвищу Камбала уезжала из Донецка в Киев.

Разбухшая старая сумка закрываться не желала. Танька прижимала ее коленкой и упрямо тянула на себя щербатую змейку. Сумка пиналась то углом коробки, то каблучком туфли, но так и не застегнулась. Застежка с треском лопнула.

- Ну и хрен с ней,- плюнула Танька и впихнула в распахнутый баул ракетки для бадминтона.

-Когда еще в Киев придется съездить, - думала Таня. - А Машка любит играть в бадминтон.

Маша Гагарина школьная подруга Камбалы уже месяц как жила в Киеве.

Услышав в трубке Танин голос, она долго орала, что из-за таких, как ты, все и началось! Спрашивала, какого она ходила на референдум? Ехидно интересовалась, куда подевались гостеприимные московские родственники? Обозвала Камбалу проклятой сепаратисткой и продиктовала свой киевский адрес.

До поезда оставалось три часа. Таня прислушалась, где-то в районе аэропорта слышались одиночные выстрелы.

- Успею,- решила. Выхватила из холодильника кулек с едой и побежала на улицу.

Во дворе было тихо, чисто и безлюдно. В детской песочнице сверкал оранжевый совочек. Сладко пахли петуньи, блестел политый из шланга асфальт. Как ни странно, коммунальные службы работали исправно. Таня заскользила вдоль стен к мусорным бакам. Мусор вывозили каждый день, хоть и вывозить было нечего. Жильцов на Розы Люксембург почти не осталось.

В распахнутом окне первого этажа суетилась жэковская Любка. Она сосредоточенно укутывала в одеяло теплые банки с только что законсервированными огурцами и не обращала внимания на крадущуюся вдоль стен Таньку.

- Успею, успею. Счас, я быстренько. Ничего со мной не случится, - толкались и спешили впереди друг друга мысли.

- Ну, куда они все подевались, Да что ж это такое?

Танька оббежала зеленые мусорные баки, заглянула в открытую дверь подъезда и понеслась в соседний двор.

- Может в бомбоубежище попрятались? Счас-счас, только покормлю и домой. А потом…, потом быстро на поезд, и в Киев, к Машке!

На ступенях бомбоубежища, курили и воровато поглядывали в белесое небо мужчины.

По улице пронесся грузовик, в кабине играла музыка.

« Така як ты, бувае раз на все жыття»,- жизнеутверждающе хрипел приемник.

Бахнуло совсем рядом. Завизжали сигнализации автомобилей. Из «Стоматологии» напротив выбежали доктор и пациент. На шее больного болталась пристегнутая зеленая салфетка.

Танька закрыла уши руками, втиснулась плоским телом в стену, и застыла испуганной камбалой.

- Это не «грады», это не «грады»… Может, авария на шахте, может, грузовик с кем-то столкнулся…

Второй, третий взрывы. Звенели, сыпались на асфальт выбитые стекла. Взрывной волной распахнуло дверь подвала. Из подземелья вырвалась и понеслась через двор стая запертых кошек.

Голодные, взъерошенные, они бежали в дым и копоть разрушенного соседнего дома. Танька понеслась следом. Она не понимала что делает, мчалась за обезумевшей кошачьей сворой и думала только о том, что должна их накормить.

Через двор, наперерез Татьяне бежали доктор с пациентом. Они что-то кричали, но Таня не слышала их слов. Дантист Исакич сбил Таньку с ног и поволок в подвал. Следующая волна взрыва раздалась уже за их спинами. Они успели, добежали.

Таня сидела на полу, стряхивала с разбитых коленей прилипшие кусочки гравия. Пальцы левой руки намертво вцепились в пакет с едой.

Исакича била дрожь, он прижался затылком к прелой стене подвала и не отрывал взгляда от Таниного пакета. Газета внутри прозрачного кулька размокла, проглядывали расплывшиеся жирные буквы ДНР.

Воняло рыбой. Танька протянула кулек соседу.

- Это камбала. Для кошек… Я хотела их покормить.



На поезд Танька не успела. В Киев не уехала. Она по-прежнему ходила утром на базар. Выпрашивала у браконьеров остатки рыбы, кормила ими кошек, и вставляла в квартире выбитые взрывной волной стекла. Соседей в подъезде почти не осталось. Только Люба, по-прежнему, подметала двор, а Исакич лечил больные зубы.

Не распакованная дорожная сумка уныло громоздилась в узкой прихожей.

Все чаще и чаще раздавались взрывы. Таня научилась по звуку отличать «Грады» от минометов. Буднично прислушивалась к автоматным очередям и обходила стороной улицы с дорогими магазинами. В Донецке грабили, мародерствовали, убивали. Вакханалия вседозволенности и понимание пройденной точки невозврата превратила обывателей в бандитов. Одним уже некуда было бежать, а другие все еще надеялись на чудо. Никто из них не хотел войны, но и мир уже не был спасением.

К зданию СБУ подъезжали легковые автомобили. Из машин выходили одетые в военные френчи люди. Худые лица, впалые щеки, уставшие злые глаза. Украинские флаги сожгли еще в мае, и над зданием развевался флаг ДНР. Иногда на площади проходили митинги. Приезжали новобранцы. Люди во френчах пожимали им руки и выдавали оружие.

- Они не уйдут, Таня. Им некуда уходить, им здесь хорошо,- утверждал мудрый Исакич. – Нам придется приспосабливаться. Но, Вы, Таня, Вы должны уехать! Вы еще молоды, и Вам опасно здесь оставаться.

Город обезлюдел. Заклеенные скотчем окна, заколоченные витрины, разграбленные супермаркеты. По пустынным улицам бродили вооруженные люди в камуфляже. Временами проезжали бронемашины с обнаженными по пояс, загорелыми до черноты парнями. Иногда Таня слышала, как эти парни пели. Играли на гитаре и душевно пели старые военные песни.

«Темная ночь, Только пули свистят по степи. Только ветер гудит в проводах, Только звезды мерцают»…

Таня не понимала кто эти люди. Не знала свои они или чужие. Она их боялась. Боялась оружия, беспечных улыбок и равнодушно шарящих глаз.

Она видела, как они устанавливают во дворах минометы и понимала, что эти люди могут застрелить любого. Невзрачную Таньку, ребенка или старого доктора. Таня просто боялась, а они просто стреляли.

- Что защищают эти люди? Кого они защищают? Чего они добиваются? Ради какой свободы они умирают? И кому нужна такая свобода? Кому нужен разрушенный, мертвый город?

Ответов у Тани не было. Не было ответов и у множества покинувших родной город дончан. Люди уезжали от войны, увозили семьи в безопасное место. Одни удирали в Россию, другие - на запад, третьи - в центр. Уезжали к родственникам, знакомым, в дальние села и приазовские пансионаты. Люди убегали. Они не хотели воевать, надеялись, что все уладится само собой, что кто-то, неважно кто, украинская армия или российские солдаты их защитит. Они не думали о предательстве, о покинутой родине, по-мещански жалели нажитое добро, брошенные квартиры и налаженный быт.

Люди покидали Донецк. На машинах, автобусах, маршрутках. «Сепаратистка» Танька по прозвищу Камбала тоже уехала.

Поезда на Киев уже не ходили, и неугомонная Маша уговорила покидающих город приятелей, взять с собой в машину школьную подругу.

Уставшие, потные, пыльные они преодолели пять блокпостов и спустя семь часов добрались до маленького поселка на берегу моря.

Старенький голубоглазый санаторий приветливо сверкал натёртыми окнами, гудел пылесосами и громыхал матом сантехника. Ухоженные патриархальные клумбы благоухали запахом чайных роз и маттиол. Многолетние сосны прятали в лохматой тени сверкающие глянцем свежей краски детские площадки. Древний заводской санаторий готовился принять новый заезд отдыхающих.

Незатейливый азовский поселок раскинулся над обрывом грядой монументальных зданий советской эпохи. Густо и ярко накрашенные санатории напоминали расплывшиеся лица их провинциальных администраторш. Объемные вывески гордо оглашали имена хозяев. «Мотор-Сич», «Ферросплащик», «Запорожжсталь». Эти раскатистые « рр» и растопыренные «жж» вызвали у Тани неосознанную тревогу. Однако, тенистые аллеи, уютные беседки и, насквозь пронизанная солнцем, застекленная столовая, вернули покой и напомнили бездумное детство.

Санаторий жил своей жизнью. На первый взгляд здесь ничего не напоминало о войне.

По пляжу бегали дети, строились песочные замки, ваялись русалки. Сновали вдоль берега торговцы пахлавой, рыбой и сладкой ватой. Мужчины провожали взглядом загорелую торговку домашним вином. Пляжные объявления по-прежнему запрещали купаться в шторм и нырять с волнореза.

Все было как всегда. Только, временами, над морем раздавался непривычный гул. Молодые мамы, тревожные бабушки и отрешенные папы вскакивали, прикрывали глаза козырьком ладони и, молча, смотрели в небо. Низко над морем, так низко, что можно было различить написанные на борту буквы, плыли пузатые военные вертолеты.

Вертолеты исчезали и насупленные мужчины, присаживались на песок, и, что-то тихо бормотали женам.

- А, я?! Что я буду делать?! Одна! С двумя детьми, – визгливо заводились женщины. И мужчины замолкали.

Они были странные, эти отдыхающие в том году мужчины. Не бегали за пивом, не жарили шашлыков, не пили в солнцепек водку, не таскали из киоска чебуреки. Их белые до синевы тела, темные лица и загорелые по локоть руки выдавали тружеников и редких посетителей пляжей.

В столовой мужики уныло сидели за одним столом с тещами, матерями, женами и детьми. Быстро съедали столовскую кашу и убегали на улицу курить. По аллеям санатория бродили угрюмые мужчины и тихо разговаривали по телефону.

- Ну, шо я ему скажу, Оксана? Ну не плачь, не надо. Он взрослый мужик, он сам принял решение…

Приезжай к нам, если шо. Хотя…, сам не знаю, куда мы дальше поедем. Знаешь, тут тоже недешево.

- Ну, а что там дома? Стреляют? Наш дом-то целый?

- Кого похоронили? Брата?! Осколок? Шо ты кажэш? Снидав на веранде? Да кто ж на веранде завтракает, в такое-то время?!

- Так, а ты что думаешь? Пойдешь воевать? А сколько плотят?

- Решили в Запорожье. Там вроде спокойно. Пока спокойно.

Из столовой выбегали шумные загорелые дети. Томно возникали краснолицые обгоревшие супруги и увлекали мужей на послеобеденный сон.

Женщины убегали от реалий успешней мужчин. Здесь, на отдыхе, возможно впервые в жизни, они оказались главными. Их растерянные мужья послушно «спасали» от войны баб и детей. Женщины же изо всех сил верили, что все уладится. Неведомо как, но уладится. По вечерам они облачались в открытые платья, наряжали детей и устраивали семейные променады по дорожкам санатория. Немыслимый фарс и вера в лучшее.

- Боже, спаси Украину,- молилась Танька,- спаси нас всех, Господи! Сделай так, чтобы война закончилась. Сделай так, чтобы мы все вернулись домой.

В Таньке не было ненависти к тем, воюющим в Донецке, парням. Она не искала причин, не считала себя виноватой. Тогда, в мае, она действительно думала, что так будет лучше. Искренне верила, что будет независимый Донбасс и, что Россия поможет, и наступит лучшая жизнь. Надеялась, что будет так, как когда-то, давно. Когда был жив папа, и они всей семьей ездили в Москву, покупали там красивые вещи, ходили в ресторан «Кавказ» и пели «Молодого коногона». На том референдуме Таня голосовала за праздник, праздник ставший войной.

Таня старалась об этом не думать. Совсем не думать.



«Сепаратистка» Таня нянчилась с детьми донецких приятелей. Собирала со столовских тарелок остатки еды и кормила ими приморских кошек. Шерсть ленивых южанок блестела, переливалась отблесками драгоценного меха. Вальяжным покоем исходили сытые раскормленные морды.

Кошки войны не боялись, кошки ели камбалу.