По немногочисленным просьбам трудящихся - окончание армейской саги. Начало здесь http://udaff.com/read/creo/134952/

Через полгода нас переводят в слоны, теперь ты чуть больше чем ничто. Понимание этого приходит в момент, когда ты стоишь, опершись о табурет, а дед лупит наотмашь шесть раз ремнем с медной бляхой тебе по жопе. По разу за каждый месяц службы. Потом тебе наливают сто грамм водки и хлопают по плечу. Такая ниибацо акколада - посвящение в рыцари.  Это добровольный ритуал, после которого ты уже не дух. Ты  можешь вышить  один уголок себе в углу подшивы и немного расслабиться.  Где-то же в это же время в тебе начинается просыпаться гордость. Та самая сцуко  гордость, которую в самом начале службы  ты засунул глубоко  в задницу и огородил психологическим забором в пятьсот метров высотой. Ты уже прокачал нужные скиллы, знаешь и умеешь все, что необходимо,  почти не испытываешь чувства голода, и привык мало спать. У тебя уже есть нужный опыт, и сложилась определенная репутация.

Дни становятся еще скучней и однообразней. По субботам регулярный смотр строевой песни. Любимая песня командира базы «Москва- звонят колокола».  Видимо генералу очень хочется перевестись в столицу, поэтому раз в неделю по утрам мы как заведенные маршируем, задирая ноги, словно нацисты на параде в фильме про обыкновенный фашизм и исступленно орем про колокола, купола и золото икон. Генерал  смотрит на нас с трибуны  и очевидно кончает радугой. До сих пор ненавижу этот блядский шлягер и все что с ним связано.

Спустя восемь месяцев я попадаю в санчасть. В больнице можно полноценно  выспаться и отдохнуть, но лишний раз в нее лучше не  попадать, в части могут решить, что ты косишь. Ты что самый больной, сука? У меня серьезно болит нога, поэтому вопросов не возникает. В палате лежат солдаты с разных частей, но  все моего призыва,  мы друг друга знаем лично или через кого-то еще.  База не настолько велика, чтоб прослужив в ней полгода, ты оставался загадкой для окружающих. Мы знаем, что Шумахер из мотострелков полное ничтожество. Он часто изображал для старослужащих гонки формулы один, ползая на четвереньках по взлетке наперегонки с еще одним таким же долбоебом. При этом он обычно приходил первым, потому и Шумахер. Мы его не трогаем, все-таки он нашего призыва, но на равных с ним никто не общается. Нам скучно.

-Шумахер, а у тебя девка хоть раз была?
-Была.
-А расскажи.
-Идите на хуй.
- Шумахер, расскажи не выебуйся, гандон, - кто-то кидает в него тапок.
И Шумахер начинает пиздеть о своем сексуальном опыте. Истории нескладны и выдуманы от начала и до конца. Он стесняется признаться, что он девственник. Он прыщавый, рыхлый и туповатый, но ему очень хочется казаться в глазах окружающих крутым мачо.
- Шумахер, постой, а какого цвета, говоришь, на ней трусы были?
Он начинает вспоминать, боится запутаться.
-Мммм….красные.
- Не пизди, уебок, ты же в прошлый раз говорил, что зеленые были. Гыгыгы…
Шумахер обиженно замолкает.

Мы знаем, что Костя Манандян  – чмо и стукач. Находим в полке его  письма от любимой девушки, дружно их читаем вслух. Каждая фраза комментируется под дружный гогот, особенно про то, как она вспоминает его нежные губы.
- Мудаян, а ты пизду ей лизал… пилотку ей балабасил...нырял туда с головой своими нежными губами...селедкой пахло?
Костя пытается вырвать листы у нас из рук, но у него это не получается. Потом всей палатой  по указанному адресу  пишем ей  письмо. Предлагаем ей разные виды секса. Нам скучно.

-Мудаян, хочешь, фокус покажем?
-Атъебитесь.
-Костик, не выделывайся. Иди сюда. Закрой глаза и вытяни палец… Неее, так не пойдет, ты подсматриваешь… Дай, мы тебе глаза зажмурим.
Кто-то закрывает ему глаза ладонями,  предварительно вымазанными в саже. Кто-то проводит локтевым сгибом по его  выставленному вперед пальцу. Костя сбрасывает ладони и открывает глаза. Напротив его пальца стоит со спущенными штанами и голой задницей Миша Ткач.  Миша негодует,
-Ты нахуя у меня в заднице пальцем ковырял, еблан?
Костя в ахуе. Он напоминает обезумившую панду с большими черными кругами на ебальнике, о которых даже не догадывается. Моргает вымазанными в саже глазами. Начинает нюхать свой палец. Все ржут.
-Костя, иди руки помой... Костя,  как ты этими руками будешь хлеб брать… Костя, а дрочить теперь такими пальцами не западло будет…теперь тебя телка точно бросит, от тебя же говном прет...бля за руку теперь со мной не здоровайся.
Ржем. На хохот в палату заходит медсестра, смотрит на  ничего не понимающего вымазанного в саже Мудояна и тоже смеется.

В соседней палате лежат духи с нового призыва. Вечером  зову одного из них к нам. Заставляю рассказывать нам анекдоты. Он что-то мямлит. У него дрожат губы.  Я  бью его и заставляю  отжиматься на счет, раз-полтора-два.  Он сдыхает через десять отжиманий. Я опять бью его ногой по ребрам. Я бью его, потому что он вызывает у меня чувство презрения. Я бью его, потому что он ничтожен. Я бью его, потому что так били нас и потому что  он напоминает нас самих полгода назад. И мне его не жалко. Тут никто не рассуждает подобными категориями. Я даже испытываю некое моральное удовлетворение. Другие тоже его  бьют, даже Шумахер робко пинает его пару раз. Все играют по правилам.

Один дух в столовой все время просит добавки. Мы переглядываемся между собой. Самый голодный нахуй. Каждый, молча, подходит и отдает ему свою порцию. Вначале он искренне радуется, надо же какие отзывчивые парни кругом оказались, а его дома дедовщиной пугали. Потом ничего не может понять. Его стол уже полон тарелок с кашей и кусков хлеба, а ему подносят еще. «Спасибо, пацаны, я больше не хочу». « А нас это не ебет». Мы стоим, нависая над ним «Жри, сука, все до крошки…за маму…за папу… за Группу Российских войск в Закавказье». Он затравленно давится, но ест. Один из нас идет за хлебом.  Все улыбаются. После обеда зовем этого духа к себе. Мажем хлеб зубной пастой. Пирожное, блять. Жри, мудак. Время идет по спирали, только теперь уже мы смотрим на это другими глазами. Пиздим в санчасти все что можно и  меняем в ближайшем чипке на спирт. Пьем,  не разбавляя.  С соседней палаты тупорылый  слон из артполка пытался вынести на обмен три одеяла обмотав их вокруг себя, но попался, его отправляют на губу даже не долечив, там выздоровеешь, напутствует его главврач.

С ногой все оказалось серьезней, меня везут в госпиталь в Тбилиси. Попадаю в палату, где одни духи. Их пять человек. Я один, но я отслужил немного больше их, а правила есть правила.  Вечером встречаю дагестанца Серегу, с которым нас когда-то призывали, и которому разрубили голову топором. Он лежит в соседнем корпусе. Вместе пьем и обсуждаем последние новости. В  Тбилиси оказывается многие срочники попрошайничают, такой блядь активный досуг на природе. Я ахуеваю от этой дичи. У нас в части за подобную хуйню тебя бы просто сгнобили, а тут это в порядке вещей. Раз так, то посылаю духов из своей палаты просить денег  у прохожих в госпитале. Вечером на собранные пожертвования покупаем чачу и закуску, пьем все вместе.  Некоторым даже нравится попрошайничать. Зиновьев постоянно шароебится по территории выпрашивая лари, даже если его не заставлять, деньги прячет и тайком покупает себе продукты, которые жрет по ночам . У меня он вызывает какую-то брезгливость. Спрашиваю - слышь, Зиновьев, а дома, когда будешь рассказывать, как служил, ты скажешь, что ходил попрошайничал?  Он молчит.  Мы все постоянно думаем, что мы будем рассказывать дома о службе. Позже окажется, что дома это никому не нужно.

Возвращаюсь в часть. Вся база как раз играет в войнушку. Командно-штабные учения зимой в палатках отапливаемых буржуйками придает всему этому некий натурализм.  Главное не заснуть на посту сидя рядом с печкой, у Левина так загорелась надетая на нем шинель.  Шинель пришлось обрезать, и Левин всю зиму под насмешки окружающих ходил в некоем подобии миниюбки.

Духов нам  так и не дали, поэтому  мы по-прежнему самые молодые. Но служба уже не кажется адом. Чувствуешь себя как дома.  Появляется свободное время.  По вечерам занимаюсь спортом.  Хочется каких-то развлечений. Увольнений нам не дают, кругом территория вероятного противника.  Спирт покупать дорого, а конопля тут не растет. Зато полно другого чудо растения – дурман обыкновенный или Datúra stramónium. Говорят, в некоторых культурах он считался священным, а Кастанеда  называл его «травой дьявола», втирал себе его в виски и носился голый по улицам, воображая, что он ворон. Солдаты в своем большинстве не читали Кастанеду, но тоже  успешно расширяют свое сознание.  Беру у одного из сослуживцев пригоршню семян дурмана, съедаю в этот же вечер. Надо было меньше, но я решил не мелочиться. Полностью теряю связь с реальностью. Картины по ту сторону реальности мне совершенно не нравятся. Только к утру избавляюсь от сумасшедших галлюцинаций и бреда, на этом мои опыты с галлюциногенами были завершены. 

Заступаю дневальным в наряд по казарме. Сомнительное удовольствие регулярно торчать на тумбочке и следить за чистотой. В окно старшина замечает идущего в сторону нашей казармы генерала. Тут же подается команда расстилать на всю взлетку ковровую дорожку. Тяжеленный рулон я с напарникам раскручиваю буквально за секунды. Не хватает только  рушника с караваем и солью в руках старшины. Но генерал к нам не заходит. Возможно, у него были более важные дела, чем смотреть на задроченных саперов. Чтоб не рисковать, старшина запрещает сворачивать ковровую дорожку до вечера, при этом, чтоб не запачкать, наступать на нее нельзя. Вся часть ходит над стенкой боясь  даже коснуться этого драгоценного половика. Дорожку убираем поздно ночью.

Кто-то притащил в часть тату-машинку собранную кулибиным  из моторчика от кассетного  плеера и гитарной струны. Тут же все начинают украшать себя синими рисунками с изображением гор, патронов, групп крови и корявых скорпионов с номером базы и части. Это же память блять. Рисует криворукий Малой, поэтому скорпионы похожи на тараканов, патроны на мужскую залупу, а горы на сиськи третьего размера, но качество изображения никого не волнует, главное - рисунок должен быть максимально грозным.

В нарядах, караулах и обычной бытовухе проходит год. Мы теперь черпаки. Это уже двенадцать ударов ремнем по жопе и честных два уголка на краях подшивы. Самое тяжелое позади.  Старослужащие уходят на дембель. Немного грустно, все-таки год вместе под одной крышей сближает людей.  У меня с ними были хорошие отношения. Прощаемся  как с родными. Даже вечные неудачники  Малой и Гриша, которые выгребали от них больше всех, забыв все плохое  искренне жмут им руки и говорят о вечной дружбе, о том, что надо будет потом обязательно встретиться и прочие принятые в таких случаях слова.

Я тоже служу всего год, у меня высшее образование. Но гондон комбат не хочет отпускать меня раньше, ни на один день. Поэтому первая партия дембелей с базы уходит без меня.  Позже найдя одного из них в одноклассниках, я  узнал, что в пути они все перепились и передрались.

Мы снова остаемся только своим призывом. Опять борьба за лидерство. Все ждут новый призыв, тогда станет проще. К этому моменту мне уже все похуй, я через пару недель буду дома, поэтому не участвую  в локальных разборках и не хожу на работу, после развода иду в кубрик, где развалившись  на кровати мечтаю  о том, как приеду домой, мысленно составляя список  первоочередных дел. Готовлю дембельскую форму.  Приятно лежать среди бела дня на кровати и сознавать, что скоро ты будешь дома, что ты уже не тот дух, который не мог себе позволить ни секунды отдыха. Замплоит внезапно  предлагает за пару полторашек пива присвоить мне звание старшего сержанта. Я отказываюсь, мне похуй кем я буду в запасе, поэтому так и остаюсь для вооруженных сил навсегда младшим сержантом.  Перед отъездом покупаю бутылку коньяка и отношу старшине, жесткий, но справедливый мужик заслужил этот небольшой знак уважения. Он выпивает вместе со мной, и рассказывает, сколько среди уехавших и авторитетных старослужащих было стукачей, перечисляя, кто стучал ему лично, а кто замполиту. Забавная информация.

Я еду домой. За свой счет. Самолета нет и ждать его бесполезно. Еду на «Газели» через Абхазию во Владикавказ, дальше уже по требованию  поездом. Новый камуфляж, нашивки группы крови и группы российских войск в Закавказье, шеврон 62 вб грвз, вставки в карманы, толстая подшива, блестящие берцы, лихо заломленный берет.  Такой вот ниибацо герой и адский воен.

А дальше все оказывается не так, как мечталось и гораздо прозаичней. Это для тебя началась новая жизнь, которую ты ждал целый год, а для остальных она тупо продолжается. Друзья погрязли в бытовухе, и им совершенно нет до тебя никакого дела. Они вскользь поинтересуются, как служил, выпьют водки и разбегутся по своим делам. Девушкам похуй на такого  героя как ты, у них вечером поход в клуб, «если хочешь, подходи». А в клубе ты видишь тех, кто сцуко ниразу не служил, и при этом они спокойно веселятся. Они кажутся тебе полными уебками. И ты опять пьешь. Бьешь пустые бутылки о голову и ищешь,  кому бы, что доказать. Только всем похуй.

Я полностью отгулял свой дембель, когда очнулся утром в отделении милиции, с разбитым лицом и порванной одеждой. Смутно вспомнил, что прошлым вечером  в хлам пьяный я доебался до какой-то компании таких же бухих утырков, которые, как мне показалось, смотрели на нас без должного уважения. Нас с другом было двое, их пять. Другу сломали скулу, мне просто разбили морду.  Я посмотрел по сторонам и сказал, что с меня хватит.