« Я расскажу тебе про Магадан. Слушай…»

Пассажиров на рейс Краснодар-Магадан угадать проще, чем подхватить триппер от вокзальной бляди в общественном туалете станции Ростов Главный. При ноябрьских плюс пятнадцати они мнутся у стойки регистрации, наглухо укутанные в теплые пуховики, в меховых шапках и с суровыми лицами персонажей Джека Лондона.

Полет до Магадана длится двенадцать часов, чуть больше чем до Таиланда, и чуть меньше чем до Кубы. По пути дозоправка в Новосибирске. Это лучший рейс, из всех, которые могут быть, остальные тянутся около тридцати блядских часов с двумя пересадками в различных территориальных ебенях нашей необъятной Родины.

Во время всего полета никто не пьет виски и не смеется. В самолете витает какая-то обреченность тонущей подводной лодки. Большинство пассажиров летит исключительно по работе, не испытывая при этом никакой радости от вынужденного путешествия. Если бы в самолете был стоп-кран, кто-то обязательно бы его дернул, выпрыгнув на ходу.

Аэропорт Сокол встречает прилетающих холодом, сугробами и глумливым плакатом «Добро пожаловать на Колыму - золотое сердце России». У автора плаката определенно своеобразное чувство юмора и представление об анатомии. Не хватает только мотивирующего лозунга «Arbeit macht frei».



После часа езды на машине, впереди показывается столица Колымского края, про которую так любят петь жалостливые песни сиплым голосом на радио шансон. На въезде в Магадан скульптурная композиция в виде оленей. Вне зависимости, въезжаешь ты в город, или выезжаешь из него, олени в любом случае будут повернуты к тебе исключительно жопой. Олени это местный фетиш, они кругом, на гербе Магадана, на флаге Магадана, если бы было можно, их мудацкое блеяние сделали б местным гимном, а в церкви повесили бы иконы с изображением этих рогатых тварей.

Сам Магадан, несмотря на областной статус – богом забытая дыра на побережье Охотского моря между бухтами Нагаева и Гертнера с населением в девяносто две тысячи человек включая приезжих, умерших и собак, которую легко можно обойти пешком за пару часов, любуясь депрессивными пейзажами, напрочь убивающими всякое желание жить. Квинтэссенция серости. Сто пятьдесят оттенков серо-бурого.



















Кругом ощущается дикая оторванность от цивилизации. Ебанутые любители сюжетов про попаданцев в прошлое бурно кончают радугой от восторга. Back in the USSA. На дорогах старые косорульные машины, обстановка кафе навевает мысли о ранних девяностых, где пьяные хмурые персонажи в растянутых свитерах мрачно пьют водку закусывая салатом оливье и угловато танцуя под песни Шуфутинского, а сервис в магазинах, из области «пошел нахуй, тебе тут не рады». В некоторых местах, кажется, еще не знают о распаде СССР.



С момента ликвидации могучего Дальстроя, и прекращения бесплатных морских круизов с последующей трудотерапией в 30-50 годы, город медленно умирает, пожирая сам себя, как мудоблядский уроборос. За все время моего там проживания, я так и не понял, какой загадочный половой хуй удерживает всех людей в этом безрадостном снежном гетто. Военные и полиция еще надрачивают на северную выслугу засчитываемую год за два, и перспективу быстрой пенсии, остальные очевидно живут тупо по инерции, в силу какой-то ебанутой привычки. Это как родовое проклятие или насмешка северных абаасы. Суровый климат с постоянным снегом, от которого начинает тошнить на вторую неделю пребывания, территориальная оторванность и изолированность, зарплаты, которые на фоне местных цен совсем не выглядят дахуя заманчивыми, все это делает окружающие условия пиздец как слабо пригодными для нормального существования и раем для обезумевших выживальщиков.





Поражает местное население, находясь в полной жопе они каким-то волшебным образом умудряются оставаться по детски отзывчивыми и добродушными. Первое время в этом усиленно ищешь какой-то подвох. Беспричинно добрые люди всегда пугают. Раньше все эти разговоры про особые человеческие качества аборигенов казались какой-то сказкой из разряда городских легенд, но стоит пообщаться поближе, и понимаешь, что народ действительно сильно отличается, хотя вероятно по другому тут просто не выжить. Если и встречаются мудаки, то гарантированно будут приезжими из других регионов.

Остальные мифы разбиваются очень быстро, как стеклянный хуй в руках неумелого долбоеба. Никто не обмазывается с ног до головы красной икрой, она тут дешевле, чем везде, но не более. Особенно доставляет соленый синекорый палтус.

Золотые самородки ниразу не валяются россыпями под ногами неуклюжих пешеходов, зато полно их добытчиков – эпичных магаданских бичей, про которых пел Высоцкий. По сезону они моют золото, а в остальное время возвращаются в Магадан, чтоб отчаянно пропивать полученные копейки, проживая в убогих коморках в засранных общежитиях коридорного типа. Обычная обстановка подобных комнат размером 4 на 3 метра, это голые оштукатуренные стены, некрашеные доски на полу, на них зассаный матрац с подушкой без всякого постельного белья, и рядом стоящий табурет. Такой нихуевый минимализм. По коридорам пятна дерьма и блевотины. В углах валяются пьяные тела. Зато в ювелирных магазинах, которыми усеян город, масса изделий с этими самыми самородками. Местный колорит требует жертв.



Из сувениров резные рога, бивни мамонтов и экзотичные моржовые хуи, цены на которые далеки от общедоступных. Моржовые хуи пользуются постоянным спросом.



Население давно уже не состоит поголовно из бывших зеков, и на улицах можно гулять спокойно ничего не боясь в любое время суток. Попутно наблюдая традиционные выставки ледяных фигур.















Из достопримечательностей, которые показываются в обязательном порядке каждому случайному туристу – крупнейший на дальнем востоке и один из самых высоких в России Свято-Троицкий собор в центре города. Очередная мода на религию требует монументальности. Если бы соборами можно было бы меряться как хуями, то настоятель этого храма на фоне остальных церквушек был бы подобен Рокко Сиффреди, его можно было бы показывать в порнухе.



Новаторский памятник мамонту, собранный из подножного говна и палок, под философским названием «Время».



И, конечно, бухта Нагаева с замерзшим Охотским морем, памятниками Высоцкому и основателям города, которых сюда занесло в лохматом 1929 году. Та самая Нагайская бухта и тракты. Место, куда прибывали пароходы с очередными этапами заключенных, обреченными сдохнуть в этих мрачных краях, пропитано какой-то давящей безысходностью. Невольно вспоминаются «Колымские рассказы» и информация о том, что в 1932 году в бухту Нагаева было доставлено 12 тысяч заключенных, из которых ни один не пережил Колымской зимы, с ними замерзли охранники и овчарки. Из заключенных второй партии прибывших в 1933 году пережил зиму каждый пятидесятый.















Максу скорби – мемориал жертвам политических репрессий Эрнста Неизвестного я не смотрел. Меня мало интересуют рефлексии по жертвам режима.

В последний раз улетаю из Магадана с трудом. Предновогодние будни дают о себе знать дефицитом билетов и космическими ценами на них. Лечу ебанутым туром через Якутск и Москву, чтоб больше сюда не возвращаться. По дороге наблюдаю с самолета пустынные заснеженные территории без всяких признаков человеческого присутствия. Эти места не предназначены для жизни, они только для выживания.