Вывалился в Симеизе из маршрутки в белом льняном костюме и кедах на босу ногу. Худощав, лыс и вальяжен. Легкий рюкзачок, брошюра воспоминаний Де Рибаса, несложные намерения, крепкие ноги наследством от прадеда георгиевского кавалера. Снял у местного селянина в синих обвисших рейтузах фанерное шале, примыкавшее, как выяснилось, к душевой кабинке с витиеватой плесенью по углам. Ранним утром местные поселенцы по очереди натирали себя мочалом, отдувались, лилась в сток обмыленная вода, жужжали мухи, из радиоприемника на средних волнах сипло доносилось военного времени танго. Я лежал распластавшись на кровати и знал со всей отчетливостью: передо мной встает еще один оглушительный, пахнущий травами крымский день. Был я сплошной витальностью без мозгов. Впрочем, почти как и сейчас. Шли мои 25-ть лет. Конечно, был я счастлив, был лукав и напористо страстен я. Завоевание женщин казалось мне единственной формой сбывания мужчины. Бегло осмотрев очертания Симеиза, в первый же день собрался на голый пляж под гору, движимый сообразным возрасту желанием поглазеть на неприкрытых украинок и прочих заезжих дам с манящей упругостью округлостей.

На откосе было пустынно. На поросшей бурьяном взломанной скалистой породе лежали мужчины преклонных лет с вялыми животами и проделанными пальцем дырками в газетах, которые они якобы читали. Рядом с мужчинами были аккуратно сложены сандалии, шорты диссидентской окраски и полиэтиленовые пакеты с персиками. СССР 70-х. Дам вокруг я не увидел. Хотя, ближе к воде на махровых полотенцах с надписью «Love» томились в панамках две женщины неопределенного возраста, на которых даже не были направлены газеты описанных выше мужчин. Почти у воды сидели два бледных юноши с мелированием подозрительно ласковые друг к другу. Все чего-то ждали. Разложив шорты, - единственное, что я надел в это утро, - я лег на щербатую плиту и стал ждать явления обнаженных женщин.

Припекало. Обострились цикады. Мужчины с животами обреченно сложили газеты. Ушли панамки с махровым полотенцем. Голых дам все не было. Надо сказать, рассказ мой вовсе не об этом эпизоде. Но сообразно драматургии читателю не стоит сдавать все козыри сразу. Часа через два из воды выплыла пара лет 35-ти и показательно легла на скалистом выступе опростив вид до фотографии из китайского календаря. Когда пара уплыла я понял, что стоит идти на обед. Я давно не был так разочарован.

В столовой давали кисель и котлеты на пластиковых подносах, пахло борщем и хлоркой, пышная кассирша методично отсчитывала мелочь и небрежно бросила чек с надписью: Спасибо. Я забрал свое и вышел на терассу с пьянящим видом на Черное море. За терассу я всегда прощал эту столовую за то, что она не ресторан. Стоит посмотреть на залитое голубым небо, на зеленоватое, словно живое море, на серебряные отблески солнца, и забываешь вообще, где ты. Забыл и я, не заметив, как исчез и суп и котлета, и был допит кисель.

Догорал южный день, пахло перегаром набухших цветов и теплой земли. Я лег спать в своем шале с видом на кусок моря размером двадцать сантиметров. Я засыпал. Мне снились сны. Пахучие сны северянина с петроградской стороны. Мокрый гранит, дымчатая тина университетской набережной, мои однокурсники, пьяные и счастливые, жизнь, где вино течет большой Невой, а Нева запечатана в бутылки продмага с Васильевского острова. Мы пьем Неву. Нас отрывает от острова на огромной льдине. Желая согреться, мы разжигаем костер из курток, мы сжигаем студенческие билеты и деньги, а когда больше нечего сжигать, мы смотрим вокруг. Костер освещает сфинксов у лестницы. Льдина тает, мы уходим в мутную плотность воды, я просыпаюсь от всплесков душа.

По совету хозяина коммунального ранчо я приобретаю травы для чая, засовываю сухостой в рюкзак и иду на кипарисовую аллею с домами в стиле модерн. Вечереет. Полно людей, звучит музыка, приторная и не очень, звучит сносная. В основном, конечно, несносная. Я встаю около площадки, где под покровом эвкалиптов танцуют экзальтированные югом люди. Сразу замечаю молодую бровастую девушку, ниспадающих волос, у которой грудь натягивает футболку так, словно уже очень скоро стоит ожидать прорыв. Девушка танцует с неким козлом в спортивном костюме с лампасами. На следующий танец приглашаю ее я. Беру за руку, потом беру не за руку и веду по кругу танцпола, по территории, которая в 1911-м году заняла первое место среди европейских курортов, выиграв у Ниццы. И вот я здесь, я молод и нагл и уверенно придерживаю ее там, где бедро становится тем, что мы редко озвучиваем вслух. У нее голубые огромные глазища, волосы чуть подгорели от здешнего солнца, она словно вышла из моря и я слышу на ней тревожный аромат подсохшей соли. Она из небольшого городка Обнинск. Она спрашивает, где я был в эти дни. Я рассказываю про голый пляж и пенсионеров с прессой. Как интересно, - говорит она, - я никогда не бывала, давай завтра сходим туда вместе?

Я ощущаю едва уловимый паралич. Музыка звучит все дальше. На утро у меня куплен билет на автобус до Одессы. Я должен встретить там свое 25-ти летие походом в городскую оперу и отшельническим ужином в ресторане на Дерибасовской улице. Бровастая чуть касается меня в танце. Я задерживаю дыхание, и делаю вид, что ее предложение вполне повседневно. Подумаешь, - говорю я себе, - сходить на пляж с жительницей Обнинска, где она скинет с себя весь свой обнинский наряд. В это же самое время во мне разворачивается жесточайшая схватка голого пляжа с одесским оперным театром. О театре я мечтал два года. В тумбочке в шале у меня даже есть распечатки его фотографий. Бровастую я вижу лишь двадцать минут. Она едва ли споет мне арию и на ней нет росписи театральных сводов, хотя, конечно, и без росписи она выглядит куда лучше архитектурных традиций венской классики. Танец завершен. На неровных ногах я добредаю до ближайшей скамейки.

Минуло с тех пор уж 13-ть лет. Помню как в Николаеве в автобус зашла селянка с козой, обе долго и странно на меня смотрели. Часа два потел подсолнуховыми полями. В Херсоне набилось битком местных. На автостанции Одессы наседали таксисты с луковым ароматом и лукавым говорком предлагали свозить на Привоз. На Потемкинской лестнице не оказалось коляски. Одесская опера уже как пол года была закрыта на реставрацию…

Я сижу в кафе «Фидель» на Дерибасовской. Мне 25-ть. У меня день рождения. Где-то тихо звучит Утесов. Официантка принесла корзинку с хлебом. Из под красной ткани на батончик неспешно вылез большой таракан, замер на краю и шевелит медитативно усами. Таракан мой единственный гость и собеседник. Знаешь, старик - говорю я ему, - если когда-нибудь тебе предложат выбрать между пляжем с молодой девушкой и оперой, - выбирай пляж. Потому что оперу ты скорее всего сочинишь и споешь ей сам. А вот голыми женщинами в наше время - не разбрасываются.