«Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?»

Полагаю, что приведенные в этом эссе умозаключения в чем-то родственны вашим. И, возможно, этим они и ценны.

Я очень люблю Юрия Олешу. Начиная с «Зависти» и « Трех толстяков» и, заканчивая, репортажами об открытии стадиона «Динамо» В Одессе. В моей домашней библиотеке есть множество изданий этого автора.В замызганных букинистических переплетах и новеньких, сияющих обложками сборниках. У изголовья моей кровати лежат «Ни дня без строчки» и перед сном я могу протянуть руку, извлечь из ряда книг Олешу и утихомирить свое сознание фразой « Что единственное интересное из того, что я могу поведать миру, есть истории моей собственной жизни». Меня это успокаивает. По крайней мере, мое нереализованное эго.

Мне очень нравится Бунин. Начиная с «Суходола» и заканчивая «Легким дыханием» . Пару раз в год я перечитываю «Суходол» и меня снова и снова торкает судьба худой, жаркой Наташки и рассекающие черное херсонское небо молнии. Я не люблю Бунина. Этого склочного завистливого барчука, даже близкие не очень-то и любили. Но Он мне нравится. И я его читаю.

В последнее время меня окружают какие-то странные, давно знакомые, хорошо выглядящие, и вместе с тем, больные удивительными болезнями, мужчины. Лет им около пятидесяти. Они насыщаются здоровой пищей, занимаются спортом, не блядствуют, не пьют, утверждают, что счастливы, и сожалеют, что многое поздно.

Рядствующие им женщины еще более жалкое зрелище. Лет им от сорока и неизбежно грядущий климакс заставляет их разуметь, что все, чего они хотели в юности, уже состоялось., А, из внезапного их ждут разве, что липкие приливы и сопливые внуки.

Недавно мне пришло в голову определение общности окружающих меня мужчин и женщин. С того дня я называю своих друзей пятидесятниками. Термин я определила исходя из возраста, и подобия судьбы моих друзей религиозному течению.

Мои пятидесятники пережили перестройку и три украинских революции, родили наследников, забыли прошлое и разочаровались в будущем. Они отдали десятину своей жизни безрассудному, и совершенно не понимают, что их ожидает в будущем. Их пережитые страдания от легкости бытия, оказались настолько надуманными в сравнении с реальностью, что Кундеру никто из нас не извлекает с книжной полки уже лет двадцать.

В лучшем случае, когда я не понимаю, что делать дальше, я читаю Олешу, Бунина и , как ни странно, Толстого. При чем, у Льва Николаевича меня гораздо больше трогает судьба Пети Ростова, нежели страдания Вронского и жизненные перипетии Катюши Масловой.