Вообще негров у нас на факультете мало, по пальцам пересчитать. По традиции они все устремляются в Университет дружбы народов на Миклухо-Маклая и в соседний с ним институт имени Пушкина. Оттого несознательные жители столицы и кличут тот район «обезьянником», что, конечно же, некультурно, нехорошо и не совсем уж правда.
Группа мне однажды досталась небольшая, всего четыре студента, но очень колоритная. Все четверо были родные браться из Сьерра-Леоне, из ее столицы под незатейливым названием Фритаун. Ребята были не просто темнокожие. Они оказались настолько интенсивного и глубоко черного цвета, что я аж вздрогнул, первый раз их увидев. «Черный, как сволочь!» - лучше героя Сухорукова в фильме «Брат-2» еще никто не сказал про таких.
Хотя сами эти негры сволочами не были. Добрые и наивные парни. Прямое родство делало их лики совершенно одинаковыми, лишь высота и форма кучерявой шапочки волос на головах немного различалась, и то – если присматриваться внимательно. Звали их Али, Ахмед, Аман и Абу-Бакар, последний был старшим и главным у них. Именно ему они доверяли на хранение свои канцелярские принадлежности – ручки и карандаши. Их Абу-Бакар втыкал в свою прическу, наподобие шпилек, и они торчали во все стороны как антенны или иглы дикобраза. Когда братьям нужно было записать что-то, они тянули руку к старшему, вынимали из хранилища ручку, потом возвращали назад.
Осень наступила ранняя, зарядили дожди, похолодало уже в сентябре почти до нуля. Отопление, разумеется, включать никто не собирался. Парни влезли во все теплое, что имели, замотались шарфами и полотенцами. Ходили по коридорам факультета, будто почерневшие от горечи поражения немцы под Москвой. А в начале октября случился первый снегопад, и почти половину урока мои студенты простояли у окна, с благоговейным ужасом смотря на летящие белые хлопья – я не стал им мешать. Грамматика подождет, а драматический эффект нарушать не хотелось.
Когда они, наконец, повернулись ко мне с немым вопросом в глазах, я кивнул и поведал, что зеленая и желтая зимы завершились. А теперь впереди - самая главная, долгая и суровая белая зима.
«О фака шыт…» - горестно обронил старший, выразив мнение всей своей родни.
Помимо родного аборигенского языка ребята владели английским, правда, в своеобразном звучании. «Ай хава но мони», например, означало «I have no money». Мне их произношение нравилось, и я быстро выучился подражать – надо было сильно оттопыривать губы, стараться держать язык «лопатой» и говорить проникновенным баритоном, напрягая горло. Свои навыки я практиковал, названивая в учебную часть и развлекаясь разговорами от имени сьерра-леонцев.
- Здрабуте, убажаемо деканат! Это тудэнты иза Сьерра-Леоне!
- Добрый день, слушаю вас, - говорила девушка-секретарь, не чуя подвоха.
- Бачему так холоное апщежите? – сурово вопрошал я. – Ай хава но мони ту бай эни хитинг!
- Чем вам помочь? – озадачивалась секретарь.
- Брихадыты ко мне гости! – оживлялся я. - Хочу вы моя жена! Ночю нам спать будет ворм тогезер!
В общем, у ребят на факультете была слава отчаянных телефонных ловеласов. А секретарша, встречая кого-либо из них в коридоре, краснела и пытливо вглядывалась в их неразличимые лица. Ребята такие знаки внимания заметили и разволновались. Поделились наблюдениями со мной, очень возбужденные – расспрашивали, как русские девушки относятся к чернокожим парням и на кого из них, по моему мнению, запала рыжеволосая девица из «убажаемо деканата». Еще сообщили, что к ним в комнату приходила суровая комендантша с рабочими, которые утеплили им окна, теперь не дует и стало намного теплее. Тронуты были такой административной заботой.