У меня много друзей, а, если быть точной, то восемнадцать. Восемнадцать друзей Алены Лазебной. Звучит нарочито, по-киношному.  Но, не завидуйте, так уж мне повезло!  Так уж вышло, что звезды над нашим  университетом  встали таким чудесным образом, что познакомившись на первом курсе, мы  подружились, переженились, окрестили детей друг друга и сплотились настолько, что жизненные удачи и невзгоды не позволили нашей студенческой когорте разобщиться.  Не заставили нас позабыть, что мы друзья с первого курса и, что мы  любим друг друга просто потому, что мы есть. Идружба наша скреплена историей наших юношеских  отношений, а не заслугой кого-то перед кем-то.

Когда-то нас было двадцать. Судьба лишила нас одного верного друга, и стало нас девятнадцать.Восемнадцать товарищей  друг у друга и девятнадцать друзей  у его осиротевшей дочери.

Каждый год мы празднуем  День рождения нашего друга. Из года в год в сентябре я готовлю, пакую в коробки, и несу на кладбище его  любимые  блюда. Я давно уже не думаю о том,  насколько  отвратен этот обычай – вкушать пищу на могиле умершего. Он, конечно, неприятен, по-варварски жесток, но все это правда, лишь  пока мы молоды,  и живы наши родители, и здравствуют близкие. Обычай этот  отвратен, пока неугомонная бабушка носится за тобой  по кладбищу,  пытаясь  запихнуть в рот, ложку с мутной поминальной кутьей. Поминальные ритуалы страшны,  пока в домашнем  ящике для инструментов не поселились  совок и грабельки, с которыми ты ездишь  на кладбище сажать цветы. Пока  должность  «Директор кладбища» из анекдотически смешной не  становится обыденно примитивной. Обычай этот страшен, пока  ты не расстелил скатерку на кладбищенском столике, не расставил стопки и закуски, не поправил цветы в гранитной вазе, не стряхнул пыль с вылинявшей фотографии,  и пока не собрались  друзья.

И выпита  первая рюмка, и  загалдели наперебой давно не видевшиеся товарищи.
И кто-то вспомнил первый курс,  стройотряд  и свой первый поцелуй с нынешней женой. Кто-то гулкий двор  роддома и толпу  однокурсников,  встречающих его новорожденного сына.
И кто-то, молча, нашел в ящике початую банку краски и подмалевал оградку,  кто-то взял метелку и смел опавшие листья, а кто-то поставил на стол любимые Сашины блинчики.

В сентябре я часто думаю о жизни. О том, «что многое поздно, и, что  многим не стать». Я думаю,  что лучшие в мире люди уходят в сентябре. И знаю, что мне очень повезло с друзьями.

В один из последних дней сентября мы празднуем День рождения одного из нас. Стоя у кладбищенского столика, я смотрю на тропинку, ведущую к его последней обители, и тревожно вглядываюсь в лица  появляющихся на ней людей.  На маленьком столе выставлены двадцать наполненных стопок, Каждую минуту на узкой дорожке  появляется кто-то из моих друзей, стол опустевает, в руках зажаты девятнадцать рюмок и накрыта хлебом последняя, двадцатая. В один из последних дней сентября нас по-прежнему двадцать. Девятнадцать взрослых, седеющих мужчин и женщин и один вечно юный, всегда смеющийся с наших языческих посиделок, друг.
Мы снова вместе и у каждого из нас по-прежнему девятнадцать друзей. Мы передаем из рук в руки,  принесенные на кладбище старые студенческие фотографии. Ноющая сентябрьская грусть уходит, глаза моих друзей светлеют, поникшие плечи распрямляются. Память о прошлом приходит с улыбкой. И вот мы уже смеемся, радуемся встрече и пьем за здоровье друг друга. Нас двадцать, нас снова двадцать. И у каждого из нас по-прежнему девятнадцать друзей.
Так случается. В сентябре. Как бы удивительно это не звучало.