Летом семьдесят восьмого, инспектор гороно, товарищ Трошкин совершал скучнейшую инспекционную поездку по пионерским лагерям крымского побережья.
После вялой беседы с вожатыми о воспитательной работе, блюдении нравов, идеологической и досуговой линии и обязательных чебуреков, помидоров и стакана полусладкого на дорожку в кабинете начальника, Трошкин чувствовал себя медузой на горячем мелководье – тряпка-тряпкой и хочется ледяного нарзану.
Нагретый как духовка, пыльный уазик завернул в очередные ржавые ворота пионерского рая, за которыми царил полезный ребячьему здоровью распорядок дня.
Водитель безошибочно подал разомлевшего Трошкина к крылечку главного корпуса, заглушил мотор, и тут же накрыл кепкой лицо.
Трошкина ждали – скучающий начальник лагеря тов. Ворошило в белой рубашке, помог выбраться из машины и провел прохладными дощатыми коридорами в актовый зал, за стол на сцене.
В полумраке, в отдающей пылью прохладе зальчика, Трошкину захотелось улечься под стол и соснуть – сморило и развезло совершенно. Вид графина с теплой водой, вызвал икоту и тошноту.
«Нарзанчику, ик! Холодного... – заикнулся он нач.лагу и душевно попросил, – И полусладкого не надо, сухого беленького, – холодненького, огурчиков…»
Тот понимающе кивнул и удалился распорядиться.

Трошкин пошарил по карманам – очки остались в машине. Ну ничего – его дело говорить, а не разглядывать пионерскую мелюзгу. Икая, он начал:
– Здравствуйте, товарищи пионерва, ик, …ик…
В зале добродушно засмеялись: «И вам здрасьте, дядя!» – выкрикнул какой-то дурак, – видно перегрелся, сгоняя на сон час неугомонных карапузов.
– Как выполняется план воспитательной работы? – в лоб спросил Трошкин и сцепил на столе руки и навалился на них полной грудью и старался не закрыть глаз – выглядел строго.
– Кино плохое крутят, – скучное. Хоть помирай молодым.
– Это какое? – как опытный заседающий, Трошкин ловко стянул под столом чертовы сандалии.
– Все про войну, да про комсомол, про Павку Корчагина…
– А какое надо? – сквозь давящую дрему удивился Трошкин. В глазах плыло.
Из зала посыпалось: «Французское, про любовь! Клода Лелюша давай!»; «Фантомас!»; «Феллини!»…
Трошкин опешил: – Таак…Какие еще пожелания?
В зале поднялся какой-то вожатый и горячо выпалил: – Танцы! Почему так редко танцы?! Я хоть и одноногий, но мне три раза в неделю мало! Давай семь! И к черту баян! Магнитофон давай! Аббу, Бони Эм, Пудис.
Трошкин в изумлении, близоруко таращился на одноного вожатого, стараясь запомнить контур наглого инвалида, чтобы после «по всей строгости», и угрюмо посоветовал танцору:
– Вы бы лучше книжки читали в красном уголке!
Тут дребезжащий женский голосок прокукорекал: – В библиотеке даже Анжелики нет! Мопассан один и до дыр – помрешь, пока дождешься! Вторую неделю Пеструшкина держит!
– Дура, мне с одним глазом вдвое дольше читать! – ответили поклоннице Мопассана. – Не слушайте ее, товарищ инспектор, она вчера у Гришкина в третьей комнате ночевала, а третьего дня в седьмой у…у...тьфу! Забыла! Еврей он еще.
Трошкин провздел ноги в сандалии и выпрямился над столом, слепо прищурился в зал:
– У вас что, товарищи, мальчики и девочки не раздельно? – в педагогическом ужасе спросил он вожатых.
По залу прокатился смех и кто-то крикнул с издевкой: – Не, мы тут в детском саде! Конечно вместе, уполномоченный.
Трошкин задохнулся от вопиющего безобразия и так растерялся, что смолол сущую глупость:
– А что с питанием, товарищи?
– Вот кстати с питание, мать его ети! – некто угрожающе поднялся в зале. – Почему этот сукин кот Ворошило, поит нас за ужином одним компотом плодовым, да еще разбавленным?! Тут многие за водку, понимаешь! Сколько обращались, ноль внимания к потребностям молодежи!
В зале одобрительно заржали, захлопали.
Трошкин от таких слов опять скинул сандалии и налил из графина мутной водички – икота пропала.
– Медсестру поменяйте! – кричали ему, – Она старая и уколы ставить не умеет и спирт у нее пропадает!
– Верно! – заржали вожатые. – Давай молоденькую, непьющую, ха-ха!
– Почему на дикий пляж не пускают?! – уже натурально издевались из зала. – Что мы, маленькие? За буйки нельзя! В панамах заставляют ходить! Вечером запирают, переклички, сигареты по тумбочкам шмонают, зубы чистить. Не отдых, а концлагерь.
– Водку, водку давай! – орал кто-то.
Трошкин утер взмокший лоб и слепо кинулся прочь из сумасшедшего зала – он решил звонить в милицию, – оцепить ненормальный лагерь. В коридоре он столкнулся с улыбающимся вредителем и диверсантом – нач.лагом Ворошило.
– Вы што тут?! Охуели?! – вылупился он на того. – Сексуальная революция понимаешь. Девочки мальчики вместе, понимаешь! Я прям в гороно, к прокурору, министру! Под суд пойдешь!
Спустя десять минут, они кушали чебуреки и прихлебывали прохладное белое. Трошкин с удовольствием хрустел огурцом: – А я думаю, что за дом терпимости натурально, – волосы дыбом, – Америка какая-то! А это оказывается дом престарелых. Но, – чудаки они у вас. – назидательно закончил он. – Тяжелый контингент…
– Да, чудят. Почище молодых.
– А что, вино им правда полагается?
– Да, полагается. Красное полезно…
– Ни к воем случае не менять на водку! – строго сказал Трошкин.
– Ну разумеется… – развел руками нач.лаг. – Тут такое начнется…Однако, куда ж это наш проверяющий с санаторного подевался…?