Эта история случилась довольно давно, но воспоминания о ней до сих пор тревожили память Аделаиды, бередя успевшие кое-как затянутся душевные раны. Десять лет тому назад она приехала в эту заболоченную и угрюмую местность на каникулы к тетушке Флорине и попала в такой переплет, что многие из вас, дорогие читатели, такого не пережевали и не пережили бы никогда. 

  Аделаида, еще не старая подтянутая женщина тридцати лет, но с печатью горестных раздумий на челе, шла по проселочной дороге и предавалась воспоминаниям. Глядя на резвящихся в ветвях кедров белок и свисающие с них гирлянды зеленого моха, она поняла, что в лесу почти ничего не изменилось. Все в тех же с морщинистой гладью лужах отображались облака, где-то в далеке гулко и призывно свистел коростель, а у самой кромки леса в несчастную листвинницу настойчиво вгрызался дятел. Будто от боли, она трепыхала каждым своим глянцевым листком, и глядя на нее, Ада задумалась, невольно отождествляя с этим деревцом себя. Она вновь проходила мима зловонных болот и вспоминала, как поздним летом приехала сюда к дедушке на похороны...

  В тот день она провела в дороге тринадцать часов, что с двухчасовой задержкой поезда составило все шестнадцать, и очень устала. К тому же, выйдя из вокзала с чемоданом на руках, на ее голову обрушился сильный дождь. Небо разразил гром, и мокрые струи окатили вновьприбывшую путешественницу с ног до головы. Но юности все ни по чем! И она, накрывшись чемоданом, догнала повозку, ехавшую ей навстречу, и попросила подвезти в деревню. Возница, увидав выбивающуюся из-под самодельного зонтика огненно-рыжую прическу, под которой блестели  изумрудные глаза, брызжущие лучинками озорства, не смог отказать.

  Конь бежал в притруску, а дождь все шел и шел, как заведенный. Чтобы скоротать время, Аделаида открыла томик «Гаргантюа и Пантагрюэль» Жан Жака Руссо, грешившего, надо признать, литературным плоскостопием, и стала читать. Вдоволь нахохотавшись, она и не заметила, как они подъехали к юдоли скорби и печали – большому дому тетушки, где три дня назад появился покойник.   

  Так случилось, что дедушку Фернандо на долгие месяцы приковало раком к больничной койке. Метастазы скрутили его в бараний рог, и старик мучался неописуемо. Однако душевная мука была куда хуже телесной. Он всю жизнь ходил Гоголем и слыл властителем дум, а тут пришлось лежать скрюченным в три погибели, беспомощно источая миазмы. На борьбу сраковой опухолью были истрачены чуть ли ни все средства семьи. Однако серия удачных операций увенчалась фиаско – дедушка умер…

  На следующий после поминок день, Аделаида вышла прогуляться. Находившись по достопримечательностям, она забрела на окраину и там увидела одиноко стоявший, но при этом роскошный котэдж. Ворота были растворены. Ада засомневалась, входить или нет, но тут у нее будто открылось третье ухо, в котором послышалось настойчивое «иди». Она снова усомнилась рассудком, но душа была иного мнения. Ибо, как гласят белорусские веды: запретный корнеплод сладок. Ада ничто же сумнящеся, вошла во двор, в котором раскинулся ухоженный сад. Минуя декоративные абрикосы и подстриженные ежиком размариновые кусты, она вошла в дом. 

  В перед ней на стуле седел мужчина – лет тридцать или даже тридцать пять. При виде девушки на его широких скулах с сильными челюстями заиграли желваки, раздулись тонкие ноздри и выдавилось подобие улыбки. Видимо, гостья помешала ему думать очёмто своем, но он не подал виду. Было заметно, как усилием воли он собрал вежливость в кулак и произнес суховато:

    – Здравствуйте, сударыня, – при этом мужчина привстал и выпрямился во весь свой могучий рост. – Чем могу служить?

  – Я  думала здесь ни… – осеклась Аделаида, которой показалось, что со стула поднялась карликовая секвойя. Перед ней возвышался великолепный, прекрасно слаженный красавец, широкоплечий и поджарыстый мужчина, одетый с иголочки от лучших костюмеров Бристоля. Большая окладистая борода делала его немного похожим на вакхоббита или ганкстера, но не портила его. Кроме серого костюма, белоснежной шелковистой рубашки и бороды, на нем был странный головной убор, похожий на некрасивую шляпу, коричневую, как фашизм, от которого он поспешил избавиться при виде гостьи. 

  Немного смутившись неоконченной фразы, Ада покраснела и тут же оправилась: – Я думала здесь, никого нет, кто муже дверь была открыта, и я не удержалась… 

  – Право, вы очаровательны в своей непосредственности, – улыбнулся он, обезоруженный, белозубой улыбкой. Аделаида каким-то седьмым чувством поняла, что это не просто комлимент – великан действительно очарован ее милой простатой.

    – Разрешите представиться: Роберт Хаксли.

  – Аделаида Лаваш.

  – Вы племянница семейства Лавашей? Примите мои позд… простите, соболезнования в связи с кончиной. Это большая потеря...и ужастный конец.  Кстати, сегодня мой охранник нечаянно подстрелил оленя. Его тут же освежевали и зажарили на костре. Не составите ли мне кампанию за ужином?

  Она кокетливо сжала губы уточкой, будто сомневаясь и раздумывая, но тут же поспешно кивнула, ответив таким образом согласием.

  – Тогда, прошувас, – Роберт поклонился Аделаиде, открывая ведущую в соседнюю комнату дверь, галантно взял ее ручку и ввел во внутрь.

  Она едва ли не застонала на пороге роскошных апартаментов. Аделаида водила по комнате взгляд и не могла ему поверить. На стенах висели головы разнообразных животных, среди которых были жираф, тетерев со стрелой в зубах и крупный бедуин семейства павианьих. «Бедная обезьянка», – подумала Ада. Потом ее глаза встретились сраковиной, стоявшей возле камина. Это был необычный рукомойник в виде древнего алтаря для жертвоприношений, инхрустированный позолотой и лепниной тончайшей работы. С огромного круглого стола каплевидной формы, сервированного кружевными салфетками и сервизом в стиле позднего необарокко, на нее смотрело множество подданых блюд.

  – Вы будите вино? – спросил Роберт, когда они уселись. Она снова кивнула, а он налил ей полный фужер малинового цвета жидкости. Вино тут же ударило ей в голову, и она раскраснелась.

  – Как вы находите наше захолустье? – спросил хозяин.

  – Очаровательно. Здесь такой лес, воздух и вино, что всем этим хочется упиваться.
 
  – Кому всем?

  Ада пропустила вопрос между ушей, разглядывая угощения.

  – Вам соус с луком или без чеснока? – снова спросил он, передавая кусок оленины с улыбкой.

  Аделаида затруднилась с выбором. От расстерянности она задела вилкой свою брошь, и та упала на пол. Роберт нырнул под стол.

  – Это ваше или не моё? – спросил он, протягивая из-под скатерти обронившуюся брошку. 

  «А он не очень-то остроумен, – подумала гостья, – мог бы и высказать какой-нибудь непошлый комплимент моим ножкам». Насупившись этому факту, она замолчала и съела мясо без всякого соуса и удовольствия, не раскрывая рта. Казалось, между ними возникла стена из непонимания. Но тут Роберт снял пиджак под которым угадывалось испещренное мужскими мускулами тело, и Аделаида забыла обо всем. Волна возбуждения прокатилась по ней стаей застенчивых мурашек. Она все больше хмелела и после третьего фужера улыбалась более бессмысленно и благосклонно.

  – А не выпить ли нам брудершафта? – вежливо икнув, предложила вдруг она, поддаваясь чуть вперед и открывая его взору манкий разрез груди. Роберт встал и подошел к ней. Они переплелись в локтях и осушили кубки до дна. Последовал долгий и сладострастный поцелуй, от которого у Аделаиды подкосились ноги. Она просела и увлекла Роберта за собой на ковер. Только она успела моргнуть несколько раз ресницами, как он уже задрал платье вверх, и задняя часть ее тела наполнила его огромные руки. Он сжимал обе половинки ее ягодиц и продолжал целовать. Ада взяла его за кисти и оторвала руки, нехотя сопротивляясь. Но потом подумала, что уже поздно становиться девствинницей, и сама впилась ладонями в его лопатки. Роберт замер, будто какой-то тормоз сработал у него внутри. В его глазах яственно читалось: «Остановись, она еще так юна! Она жеребенок!». Но превозмочь соблазн было выше его сил. Его губы, будто не его, опустились вниз и стали покрывать жаркими поцелуями все места, прикрытые трусиками.

  Аделаида вся зажмурилась от удовольствия. Особенно когда его язык крутился в ложбинке пуповины. «А он не из десятка робких», – с удовольствием отметила она, когда почувствовала, как ее нижнее белье поползло вниз. Роберт ловко расстегнул лифчик, обделанный рюшами, бросив его на пол. Когда Ада судорожно нащупала окаменевшую вспученность его ширинки, она выгнула спину и стопы ног, как балерина, еще больше выставляя великолепную, но маленькую грудь, и подалась ему на встречу. Роберт, сорвав платье, накинулся на ее нежные молочные железки, увенчанные затвердевающими ореолами сосков, как шмель на тарелку с цветочной пыльцой. По всему рыжеволосому сосуду юности, как щепки в половодье, пронеслись тросирующие флюиды удовольствия. Она, не желая быть безвоздмездно обласканной, стала нежно лизать его волосатую грудь и все, что ниже, как голодная собака газету от беляша. Это привело его в восторг. Ее ушную раковину заполнил горячий шепот на французском языке. Ада ни слова не понимала, но чувствовала похоть в каждом слове.

  – А-а-а, – простонал он по-английски, когда она в ответ запустила ему в ширинку ручку и вынула оттудова внушительных размеров достоинство.

  Увидев гиганта, высунувшегося из брюк, словно синий кит из океана, низ ее живота свело тревожной судорогой. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – подумала она испуганно, но все-таки развернулась к нему задом и нацелилась своей щуплой вагинкой на огромный ствол. Обхватив голову девушки руками, Роберт неглубоко погрузил в нее свое полено и замер, чтобы она привыкла к нему. Когда Ада застонала от удовольствия, он вошел поглубже и стал двигаться взад-вперед.

  Все закончилось обоюдным и бурным экстазом, который они повторили еще раз. Ада собралась было транзитом через объятия Роберта попасть в объятия Морфея, но не тут-то было. Роберт холодно чпокнул Аду в щеку, словно на прощанье, и, зашкворчав папироской, стал одеваться, давая понять, что аудиенция окончена. Девушка не могла поверить, что такое возможно. Она возмутилась, и от обиды слезы покотились с края ее глаз.

  – Вам лучше уйти немедленно, – вдруг зло проговорил он. – Я болен и обострение может нагрянуть с минуты на минуту.

    Ада ни на секунду не поверила в это наглое очковытирательство. «Врет, как сивый Мерлин», – подумала она. Но тут на лице Роберта появилась искривленная гримаса, а на голове коричневая шляпа.

  – Аз есмь Вульвузел, сын Сатаны! Я тебя победил сегодня два раза, павший ангел. Отлай мне ключ от бездны! – вскричал он, яростно раздувая ноздри.

  – Простите, я не поняла…

  – Ключ от бездны, говорю, отдай, собака! – снова взревел он, как тысяча разъяренных медведей. После чего взрыв беспричинного хохота окатил верхушку крыши котэджа.

  – Как вы смеете и что вы несете?! – взмутилась Ада и влепила отпрыску дьявола посщечину.

  Вместо ответа он опрометью метнулся к камину и достал оттуда вилы с красным, будто от крови жертв, древком. Она попятилась назад, нащупывая спиной дверь. Он пошел на нее голый, но не с пустыми руками, а с вилами на перевес. Кровь в жилах Ады встала дыбом. Она дернула за ручку, но та не поддалась. Тогда она закричала каким-то нечеловеческим внутриутробным воем. Но обезумевший гигант, казалось, не обратил на это никаково внимания. Он шел на пролом, и в глазах его виднелась нездравая мысль насадить гостью на обагренный кровью сельхозинвентарь, которую он явно собирался материализовать. Вдруг откуда-то сбоку раздался негромкий хлопок – Роберт повалился с ног и ударился оземь.

  В комнату вошел мажордом с ружьем. О том, что это именно он, Ада догадалась по выправке и голубой ливрее, надетой поверх накрахмаленной манишки. 

    – Не бойтесь, сударыня, он жив. Я выстрелил в него львиной долей снотворного. Мой хозяин скорбен умом… Иногда у него случаются просветления, как сегодня, но малейшие треволнения приводят его несчастный ум в смятение.

    Ада заплакала и застенала.
  – Бе-е-едненький… – только и смогла пролепетать она. Казалось, слезы хлынули изо всех отверстий на ее лице. Мажордом протянул ей платок, и она, утеревшись, вышла из котэджа. Теплый воздух обдувал ее тело, а грустные мысли лезли в голову. Мылясь дома под душем, она вспоминала об этом вечере в объятьях сумасшедшего и не сожелела ни капли – так хорошо ей не было не с кем.

  А в это время потягивающий виски у камина Роберт Хаксли позвал мажордома и сказал:

  – Роджер, вы бы не могли в следующий раз являться сразу после условного сигнала? Бедняжка чуть было не лишилась чувств.

  – Хорошо, сэр. Эта тоже не подошла? Но почему? Ведь она была так прекрасна и трогательна. И эти обильные искренние слезы сожаления…
  – Все так, все так… Но у нее чрезвычайно маленькие сиськи.