Ретрансляторы вываливались в космос, как дерьмо из козьей задницы. Хватило бы и четверти того, что мы выбросили, но боссы решили подстраховаться, забив корабль телевизионными жестянками наполовину.
­­­­­- Если картинка пропадет, - говорили они, - нас кастрируют.
Шел тринадцатый год заточения. Сейчас мне тридцать три, некоторые к этой дате уже успели прокачать религию, но у меня все только начинается.
Беру тарелку с едой и сажусь спиной к монитору.
- Не хочешь взглянуть? - спрашивает Василич.
- Боюсь свихнуться, - искренне отвечаю я.
Мой собеседник пожимает плечами. Перед тем как взять ложку, он несколько секунд пялится в экран, затем уверенно заявляет, что сегодня звезда определенно светит ярче. Ловлю себя на мысли, что обычно старики гундят об обратном.
- Знаешь, почему старые люди предпочитают покупать зимние вещи летом, а зимой летние? - Василич открывает алюминиевую банку и улыбается в одну из камер. До меня доносится запах колы.
- Нет, - отвечаю я.
- Они полагают, если шапке только предстоит быть надетой на голову, это как-то отсрочит смерть. Будто смерти есть какое-то дело, останутся ли после тебя в шкафу неношеные вещи или нет.
Через несколько месяцев Василичу будет шестьдесят. Счастливым билетом на корабль для него стала кола, которой он заправлялся во время завтрака, обеда и ужина.
- При необходимости я бы принимал ее внутривенно или через клизму. Уж больно хотелось свалить.
Место на корабле Василичу выбил один из спонсоров шоу. Для продвижения товара старика обязали ежедневно выпивать ноль тридцать три колы. Впрочем, насильно пить никого не заставляли, за время отбора кандидатов Василич успел крепко подсесть на эту дрянь.
- Теперь и дня не могу прожить без дозы, - иногда поясняет он, когда кто-то просит поделиться.
Его утренний моцион начинается с похода в тринадцатый отсек, в котором вполне можно было устроить небольшую оранжерею. Но вместо цветов здесь стоит жадная машина, отмеряющая каждый прожитый день банкой колы.
- Я должен долететь и продемонстрировать всему миру, что продукт безопасен и, если пить его всю жизнь, тебе ничего не будет.
Мы прекрасно понимаем, все это условности. Нет смысла переживать, что кто-то прилетит за тобой и высадит с корабля, если ты нарушишь контракт. И тем не менее, отрезать эту нить, едва ли не единственную, связывающую прошлое и настоящее, пока никто не решается.
К нам за стол подсаживается Минь Чу, рыжий китаец, предположительно съехавший с катушек пару лет назад. По крайней мере, именно тогда за ним стали замечать странности.
- Не передумали? - спрашивает он и начинает подмигивать.
- Смотря что ты имеешь ввиду, - устало отвечаю я.
Чу некоторое время изучает лицо Василича, затем мое, но вскоре разочарованно качает головой и приступает к завтраку.
Нет никакой разницы, что ему отвечать. Даже если начнешь подыгрывать, исход будет один: Чу покачает головой и продолжит заниматься своими делами. На всякий случай я бы приковал его к какой-нибудь трубе потолще и не выпускал, пока мы не высадимся. Свою обеспокоенность состоянием китайца я высказал доктору Петерсону, но тот напомнил мне о необходимости беречь кадры.
- Он один из тех парней, кто отвечает за холодильные установки, и пока они работают, лучше не поднимать лишнюю шумиху. Ты что-нибудь понимаешь в холодильниках?
- Только в теории, - честно ответил я.
- Я тоже, - сказал Петерсон, а затем добавил, - чудо, что мы все не сошли с ума.
За время полета Петерсон серьезно сдал. Кто-то уверял, что он подсел на наркотики, но я старался думать, дело в возрасте. Не сказать, что все мы были бездарями в медицинском плане, все-таки каждый прошел курсы, но этот мужик стоил всех нас. Если что пойдет не так, я надеюсь, надо мной будет колдовать профи, а не какой-то торчок.
- В отличие от тебя, у меня уже нет шансов вернуться домой, - в который раз говорит Василич, - я буду лежать в земле, которая не была предназначена для погребений. Мне даже ящик не положен.
- Вам нравятся ящики?
- Нет, - вспыхивает старик, - но так положено, черт возьми. Нас скинут как собак в яму и просто присыплют землей. Ты считаешь это нормальным?
- Я думаю, нет никакой разницы, что со мной будут делать, когда я отброшу коньки. Да и учитывая расстояние, вряд ли кому-то из родственников придет в голову навестить мою могилку.
- Но какой пример мы подаем детям? Мы взяли с собой тысячи вещей, но даже не озаботились изготовить кресты!
Василич ничего толком не рассказывает о своих детях, но то и дело использует их в качестве аргумента. Кто знает, что за этим скрывается. За время полета я выучил одно правило: лучше не травмировать психику людей, тем более она и так тут ни к черту.
- Обещаю, если переживу вас, позабочусь о том, чтобы над вами стоял крест.
Василич впадает в уныние. Свой завтрак он доедает в тишине. Как и все мы старик скучает по дому.
***
Вот уже несколько недель корабль работает на обычных двигателях. На мониторах можно разглядеть две звезды, оранжевую и желтую, размером с горошины. Несмотря на то, что лететь остается меньше года, Василич переживает, что так и не дождется своего часа.
- Что-то мне нехорошо, - жалуется он перед сном, - завтра придешь в столовую, а меня нет.
Я успокаиваю его, говорю, все это пустое, но одним утром предсказание старика сбывается. Василич лежит в собственной кровати, обнимая плюшевого домового, и не собирается вставать.
- Стоп машина, - наигранно-грустным тоном говорит Петерсон, убирая от груди Василича старый деревянный стетоскоп. Чтобы определить умер старик или нет, не надо быть гением, но Петерсон решает добавить сцене драматизма, специально для зрителя, поскольку нам этот спектакль до задницы.
В этот момент раздается знакомый щелчок. В дверном проеме стоит Минь Чу.  Зажмурив от удовольствия глаза, он быстро выпивает содержимое алюминиевой банки, затем обводит всех присутствующих взглядом и отрыгивает газы.
Петерсон просит отнести тело в медблок для вскрытия, а парни из ремонтного отдела делают ставки, помогла ли старику отправиться на тот свет кола.
Решаю забрать игрушку домового себе, хоть и причина смерти пока не установлена.
- Все это одна черная бездна, - говорил Василич, - и нет никакой разницы, где ты находишься. Жить лучше там, где для этого есть все условия. Я понял это только сейчас, когда оторвался от дома так, что уже не вернуться. И если ты думаешь, будто в этом есть романтика, знай, все это самообман. Космос везде одинаков, и единственное отличие – количество солнц на небе. Нам кажется, будто мы способны заселить всякий камень, но что ты будешь делать, когда у шоу начнут падать рейтинги?
С Василичем было интересно. Большинство обитателей корабля предпочитает затворничество, но старик любил поболтать.
Толкая тележку с телом, Петерсон выходит на центральную площадь. Здесь практически все, за исключением дежурных и тех, кто должен постоянно пялиться в мониторы. Доктор выдерживает паузу, стягивает с головы хирургическую шапочку и произносит:
- Люди умирают…
Убедившись, что это не заразное, капитан объявляет время похорон. Коллектив решает запульнуть Василича в бесконечность и далее. Пытаюсь убедить всех, что старика надо доставить на планету, ведь он ждал этого тринадцать лет, но мои слова никто не воспринимает всерьез.
- По старой традиции его нужно отправить в космос, - уверенно говорит капитан, - рано или поздно он куда-нибудь шлепнется, ну а пока побудет чьим-нибудь спутником. Разве это не круто?
- Круто, - соглашаюсь я, - но он хотел, чтобы над его могилой стоял крест.
- Это можно, - говорит Карпович, наш повар, и куда-то уходит. Возвращается он с куском изоляционной пены и на ходу принимается отсекать ножом большие куски. Крест выходит кривым, но Карпович считает, что и так сойдет. Он мажет одну сторону клеем и прикладывает поделку к груди Василича.
- На века, - подытоживает повар.
С точки зрения рейтингов, обряд отправки тела в космос намного предпочтительней похорон на планете, и капитан прекрасно знает об этом. Так что решение направить Василича к звездам продиктовано не из любви к традициям. Пройдет пять лет и, когда сигнал дойдет до Земли, возможно на экранах появится что-то вроде этого:
Смотрите в новом сезоне самого масштабного в истории человечества реалити-шоу «Колонизация».
Он ждал этого события всю жизнь, но за несколько месяцев до высадки на планету, его сразила  внезапная болезнь.
- Иван Петров, ты навсегда останешься в наших сердцах. Пусть бесконечный космос будет тебе пухом.
Капитан опускает руку, и тело, замотанное в прозрачную пленку, вылетает  в черную бездну.
На экране появляется Петерсон, он уверяет, причина смерти – старость, и, чтобы разрушить многочисленные домыслы о вреде колы, с довольным видом отхлебывает из банки.
***
На корабле дурдом, все готовятся к посадке. Как будто необходимость выметаться возникла неожиданно. Но вот кто далек от суеты, так это Мейер – единственный ученый на борту. Все эти годы он проводил бестолковые эксперименты, бросал семена в прозрачные контейнеры, засыпал их серым грунтом и выставлял за борт. Ни разу не видел, чтобы что-нибудь проросло, но Мейер старается изображать из себя жутко занятого человека. А еще он недоволен тем, во что превратили космос.
- Ебучая цирковая повозка, - время от времени плюется он, ковыряя своей лопаткой пестрые логотипы компаний.
Бренды здесь на каждом шагу. Панели коридоров, полы, кружки, ложки, любая мелочь – чье-то рекламное место. Без рекламы не было бы всего этого, так что приходится мириться.
Мейер заходит ко мне в комнату и наблюдает за тем, как я собираю вещи.
- Что надо? - спрашиваю.
- Давай захватим штурвал и направим корабль на планету, - говорит ученый, - туда, где огни. Устроим праздничный салют по случаю прибытия. Уверен, зритель оценит.
Никакого штурвала на корабле и в помине нет. Это у Мейера юмор такой. Уверен, эфирное время немцу сократят до минимума. Увидишь его кислую рожу и тут же захочется переключиться.
- А ты уже вырастил свою капусту или что ты там сажал? Сложно говорить конкретно, когда не видел ни одного стебля.
- Ничего другого я от тебя не ожидал, - качает головой Мейер, - ты настолько глуп, что неспособен даже отличить сраного фермера от ученого.
- Что надо? - повторяю вопрос.
- Жду, когда ты уйдешь, - отвечает ученый, - а после начну делать из твоей комнаты огород. Посажу елку в самом центре и буду каждый год водить вокруг нее хоровод, пока не вернусь домой.
Опыты Мейера полностью провалились. Это не удивительно. Сама идея сделать планету похожей на Землю была абсурдной.
- Не дури, - говорю я, - внизу уже есть плантации, тебе будет чем заняться.
- Пфф, - закатывает глаза Мейер, - ты что, серьезно считаешь, будто мне это интересно?
Глаза немца красные, кажется, он вот-вот заплачет. Мне впервые становится его жаль.
- Эти четырнадцать лет прошли для меня как один день. Мне снилось, как холодная чужая планета меняет свой облик, как мои растения захватывают все больше и больше пространства. Но теперь...
- Начни с малого...
- Я хочу, чтобы меня похоронили под ивой, но там положено садить только то, что можно отправить в желудок, - Мейер зачем-то берет меня за футболку, но сразу отпускает, - мысль о том, что я могу выращивать зелень лишь для того, чтобы пожрать, меня доконает.
- Ты бы смог пожить пока с нами, внизу. А через год, когда корабль залатают, полетишь домой.
- Нет, - решительно качает головой он, - если ты закончил собираться, начну потихоньку завозить землю.
Сейчас Мейеру за сорок, если в пути он не скопытится, домой вернется пенсионером. Я жму его руку и выхожу из своей комнаты.
***
Капитан разводит руки, изображая из себя мага, и двери шлюза скрываются в полостях. Мы входим в коридор. Запах такой, что меня сейчас вывернет. Кажется, Василич, которому не дали разложиться по-человечески, каким-то образом решил отомстить.
Встречу с обитателями колонии предваряет длинный коридор. Его предназначение сложно объяснить. Возможно, сделан он для того, чтобы отсрочить развязку. Перед тем как увидеть переселенцев, необходимо прошагать метров пятьдесят.  За это время камеры запишут каждого из нас по стольку раз, что полученного материала наверняка хватит на несколько выпусков.
На экране появляется старая женщина, всплывают титры: «Вацлава Карпович, мать Адама Карповича».
Женщина всхлипывает, вытирает платком слезы и говорит, что гордится своим сыном:
-  Мы с отцом не хотели его отпускать, но он, конечно же, настоял на своем. Если бы вы знали, как я соскучилась… но Адам… он большой молодец.
Нам показывают Карповича.  Он идет по длинному коридору, высокий, сосредоточенный, самый молодой из всех членов экипажа. Параллельно на картинку накладываются видеофрагменты из его детства. Голос за кадром рассказывает о том, как поляк попал на корабль:
- Чтобы стать участником проекта, Адам Карпович досрочно окончил факультет поварского искусства в Варшаве, после чего подал заявку в шоу. Он прошел три отборочных тура и по итогам зрительского голосования занял третье место.
Мы переносимся в телестудию, забитую зрителями под завязку. Ведущий шоу, седой мужчина в костюме астронавта, подносит микрофон к белобрысому подростку.
- Что вы думаете об Адаме?
- Адам очень веселый, - хихикает пацан, - он обещал открыть на новой планете первый ресторан. Мне кажется, это отличная идея.
- Они что срут прямо здесь? Так и должно быть? - причитает Карпович.
- Где вентиляция? - задыхается Петерсон.
Остается надеяться, что это какая-то шутка местных. Коридор заканчивается и мы попадаем в нулевой отсек – пункт распределения, но вопреки ожиданиям вонь усиливается в несколько раз, и кто-то все же не выдерживает. Вместо радостных возгласов доносятся звуки рвоты, которые провоцируют цепную реакцию.
- Укачало, - оправдывается капитан, но видно, что и он сдерживает себя.
В моих фантазиях сцена встречи с обитателями колонии выглядела иначе. Впрочем, несмотря на происшествие, за нами продолжают с восхищением наблюдать десятки глаз. Этих людей можно понять, смотреть на одни и те же рожи в течение тридцати лет – такое испытание под силу не каждому.
Когда все лишние звуки утихают, из толпы напротив выходит старичок в красном трико и разукрашенной белыми звездами синей футболке. Старикан пародирует статую Христа-Искупителя, расставляет руки и произносит:
- Добро пожаловать!
Старик – не кто иной, как руководитель колонии. Зовут его мистер Джеймс и по моим подсчетам ему сейчас далеко за восемьдесят. Я видел его ребенком, когда он первый раз подрался из-за порции консервированных ананасов с сыном геолога и когда доставал из вентиляционной шахты двух леггорнов. Естественно, все это я смотрел в записи, в перерывах между приемами пищи и сном.
Наш капитан выходит навстречу и осторожно, наверное, опасаясь, что старческие кости не выдержат, обнимает мистера Джеймса. Дан старт всеобщему ликованию. Трясется пол, вибрации  взлетают по телу как железная чушка в силомере от удара кувалдой. На нас налетают бледные дети, вешаются на шеи, а те, кому не хватает шей, цепляются за ноги, попутно отдирая от наших костюмов нашивки с изображениями флагов, логотипами компаний, а также все, что только можно оторвать. Традиция разбирать одежду вновь прибывших на сувениры кажется дикой. Цивилизованные люди должны себя вести иначе.
- Падают! – раздается взволнованный детский голос и о нас тут же забывают. Все прилипают к окнам. На горизонте виднеются серые брызги, это падают в шахты, заполненные специальной пеной, контейнеры с оборудованием, конструкциями, провизией и различным барахлом. Пройдет много времени, прежде чем все это выковыряют оттуда. Пока одни будут возводить новые конструкции, увеличивая площадь колонии, другие поднимутся на корабль, чтобы его отремонтировать. Если повреждения несерьезные, то уже через год гигантский паром отправится обратно на Землю за очередной партией сумасшедших.
Ну а пока мы заселяемся в квартиры – металлические коробки с двухъярусными кроватями. Нас сопровождают дети, которые всю дорогу сражаются за право катить чемодан.
***
Вместе со мной будет жить Петерсон, он ведет себя так, будто попал в летний лагерь. Доктор толкает меня в бок и бросает на нижнюю полку свой рюкзак.
- Чур, моя! - смеется Петерсон.
- Не вопрос, - соглашаюсь я, - быстрее разжиреешь.
Наше новое жилище – место особенное. Здесь когда-то обитал Зухир. Он скончался несколько лет назад, и все это время его квартира пустовала. В центре комнаты до сих пор висит шар для космического намаза. Если залезть в него и нажать кнопку с изображением полумесяца и пятиконечной звезды, он развернет вас в сторону Каабы. Шар занимает почти все свободное пространство. Среди нас нет поклонников Мухаммеда, но никто так и не удосужился убрать мусульманский девайс.
Я сажусь в надувное кресло, которое наполовину состоит из заплат, и пытаюсь собраться с мыслями. Мой временный дом больше похож на тюрьму. Здесь мне предстоит провести несколько месяцев, прежде чем я смогу въехать в новые апартаменты.
- Это, конечно, не Кемпински, - жизнерадостно замечает доктор.
Запах, от которого полчаса назад воротило, теперь менее ощутимым. Может вентиляция здесь работает лучше, а может организм, осознав, что от зловоний никуда не деться, решил адаптироваться к новой среде.
- Как ты? - спрашиваю я Петерсона в надежде, что тот настроит меня на нужный лад.
- Чувствую себя самым прекрасным сорняком на свете, - улыбаясь, отвечает доктор.
- Сорняком?
- Да, - говорит Петерсон, пытаясь провернуть шар Зухира, - я теперь житель другой планеты, семя, занесенное механическим ветром в космические дали.
Я достаю из рюкзака домового и усаживаю его себе на колени. Прежний хозяин игрушки имел свои счеты с семенами.
В комнате Василича на столе всегда стоял небольшой горшок с землей, но в нем ничего не росло. Старику просто нравилось смотреть на землю.
- Как только понял, что являешься частью чего-то, это уже не остановить, - говорил старик, разминая пальцем ссохшиеся комья. - Каждый раз, поднимаясь ступенью выше, начинаешь осознавать свою ответственность перед теми, кто все еще находится внизу. Мы же забрались слишком высоко, уже не просто люди, а представители самой жизни. Понимаешь?
- Разумеется, - ответил я, - но не забывайте, что для многих это просто крутой аттракцион.
Идею основать колонию ради развлечения Василич откровенно презирал.
- Все это глупости, - старик закатил глаза, словно услышал идиота, - я хочу лишь сказать,  все мы находимся на пути к смирению. Кто-то дальше, кто-то ближе. Но, так или иначе, до последней ступени осталось всего ничего.
После этого разговора старик стал посвящать много времени созерцанию горшочка земли, неоднократно пропускал ужин, но в какой-то момент сломался.
- Мы ввязались в бой, который обязательно проиграем, - раздраженно говорил он, -  конечно, какое-то время нам будет казаться, что мы перехитрили всех, но Вселенная позовет нас домой на самом интересно месте. Будь уверен! И это… смирение, о котором я говорил… забудь! Выбрось из головы! Я был не прав!
- Вы разочаровались в смирении?
- Дело не в этом, просто это смирение приговоренного к смерти. Иметь семена, землю и держать их на расстоянии друг от друга лишь потому, что уже знаешь исход... глупо... Не так ли?
Василич улыбнулся и подвел меня к горшку. Из земли выглядывало несколько крохотных зеленых листочков.
- Вы бросили семена?
- Да, - смутился старик.
Я смотрю на Петерсона, которого переполняют чувства, и мне становится грустно. На фоне Василича доктор кажется вдруг каким-то маленьким.
- Что это? - спрашивает доктор, указывая на домового.
- Одолжил у покойника, - отвечаю я.
Петерсон пожимает плечами и начинает рыться в чемодане. Нам выделили пару часов, чтобы привести себя в порядок, затем нас ждут в концертном зале. Мистер Джеймс обещал устроить роскошную вечеринку по случаю прибытия новых поселенцев.
- Я все, - сообщает доктор, затягивая галстук.
Два часа в крохотной комнатушке – слишком много для тех, кто четырнадцать лет провел в заточении. И хоть колония – это все же не Диснейленд, мы с Петерсоном решаем прогуляться.
***
Мы оказались не единственными, кому было скучно. У входа в оранжерею толчется человек десять. Дверь заперта, а из смотрового окна на нас смотрят испуганные глаза местного фермера.
- Откройте! – кричит китаец. - Что за издевательство!
Ко мне подходит Карпович и сообщает, что стоит здесь уже минут пятнадцать.
- У нас нет доступа, представляешь? Мы ходили к Джеймсу, чтобы узнать, в чем дело, но его нигде нет.
Поляк, как и другие бывшие обитатели корабля, расстроен. Специалист по разрушению, Дора Варга, заявляет, что вскроет эту жестянку за несколько минут, а китаец говорит, что с удовольствием ей поможет. Петерсон пытается всех успокоить, хотя видно, что и ему происходящее не по душе.
- Мы провели почти полжизни в космосе. Одному Богу известно, что за это время произошло в наших головах. С чего бы им доверять нам?
- Вы абсолютно правы, - раздается хриплый голос Джеймса. Старик ковыляет к двери, ведущей в оранжерею. К общей вони добавляется резкий запах мочи, но очевидно руководителя колонии это совсем не заботит. - Плантации – наше сердце. Без еды мы просто умрем, поэтому сколь бы это место не было притягательно, его нужно охранять, и в первую очередь, от самих себя.
Мистер Джеймс подходит к двери, нажимает на затертую кнопку связи и произносит:
- Уважаемый господин Вишневский, не могли бы вы открыть нам дверь. Я хотел провести этим господам небольшую экскурсию.
Господин Вишневский продолжает испуганно смотреть то на нас, то на мистера Джеймса. Затем фермер начинает что-то говорить, но динамики хрипят так сильно, что из всех слов удается разобрать лишь некоторые буквы.
- П… не… ж.. но…
Но старика такой ответ не смущает.
- Вот молодец! – восклицает мистер Джеймс и хлопает по плечу Карповича. - Даже мне не открывает. Так что вы не обижайтесь. Я думаю, у вас еще будет возможность посетить оранжереи. Ну а пока прошу пройти всех в концертный зал.
- Чушь собачья! - кричит китаец. Он хватается за ручку и пытается ее провернуть. Дверь не поддается.
- А господин Вишневский не пойдет с нами? - удивленно спрашивает Варга.
- К сожалению, нет, - отвечает руководитель колонии, с недовольным видом разглядывая китайца, - он сейчас слишком знает. Так сказать, вечное дежурство.
Настроение опустилось ниже плинтуса. Наверняка оранжереи – единственное место в колонии, где не воняет, но когда мы теперь туда попадем...
***
Привести зал в порядок поручили детям. Мальчики неспешно складывают стулья, чтобы освободить место, а девочки развешивают новогоднюю мишуру. Роскошная вечеринка, которую обещал устроить старик, выглядит как самый бедный новогодний утренник.
- Извините, за то, что все вот так, - старик угадывает наши мысли, - но вчера мы обсуждали предстоящий кризис…
На сцене нас уже ожидают остальные члены корабля. Оказалось, похожая история приключилась и возле других оранжерей, каждой возмущенной группе мистер Джеймс поведал одну и ту же историю о тотальном карантине.
Зал постепенно наполняется. Он рассчитан на сто человек, но сегодня ему придется вместить чуть больше.
- Что я здесь делаю? -  неожиданно говорит Карпович.
- Проснулся? - спрашиваю я.
Поляк мотает головой.
- В детстве я закатывал истерики, когда в холодильнике заканчивались продукты, - поясняет он, - мне хватало несколько секунд, чтобы прикинуть, сколько из всего этого можно приготовить. Меня, конечно же, интересовали не объемы, а количество вариантов.
- Надеюсь, ты будешь вести себя спокойней, - улыбается Петерсон, - здесь с психами не церемонятся.
- Не о том речь. Там я мог разобраться с этой проблемой, но…
Звучит венский вальс Штрауса. Капитан шикает на нас и говорит, что сейчас начнется. Мы затихаем. В зал, ковыляя, входит старый толстый повар, пытаясь удержать на дряблой руке огромный поднос. Вероятно, размеры подноса должны подчеркнуть ценность того, что на нем находится. На круглой пластмасске лежит невзрачный торт, без каких-либо приветственных надписей или розочек. 
- Бисквит… - вздыхает Карпович.
Это самый скудный торт из всех, что я видел, но Карпович другого мнения.
- Ребята, это же бисквит, - повторяет он так, будто в зал только что внесли воскресшего Василича.
- И что? - недоумевает китаец.
- Ты хоть представляешь, из чего он сделан? Яйца, сахар, мука…
Мы понимаем, что имеет ввиду поляк. За окнами тысячи километров непригодного для сельского хозяйства грунта. Приготовить здесь блюдо, в котором содержится хотя бы два ингредиента, сродни подвигу. И все-таки глаза не обманешь.
- Кто это будет есть? - шепчет Петерсон, - Лично я не люблю сладкое. Да и не уверен, что его хватит на всех.
- Уважайте чужой труд, - говорю я доктору. - Эти люди так старались.
Обитателей колонии распирает от гордости. Им, очевидно, кажется, что они явили миру чудо. Повар поднимается на сцену, ставит поднос на стол и отходит в сторону, не спуская глаз со своего шедевра.
- Это наш скромный подарок. Продукт экологически чистый и приготовлен исключительно из того, что произведено здесь, - презентует торт Джеймс и передает капитану нож, - Вам слово, мистер Фишер.
Зал взрывается аплодисментами, некоторые из обитателей колонии плачут. Я пытаюсь притвориться растроганным, но не выходит. Наверное, у меня сейчас такое же унылое лицо, как у Петерсона или Варги. Единственный, кому не надо изображать благодарность, это Карпович, который рыдает, как дитя.
Капитана редко чем можно смутить, но сейчас он выглядит растерянным. Ему предстоит решить непростую задачу: на сколько частей делить торт? На весь зал? Или только на нас? В любом случае, обычным ножом здесь не справишься, понадобится лазер или на крайний случай нить.
Пока все хлопают, Фишер говорит что-то на ухо мистеру Джеймсу. Старик улыбается и пожимает плечами.
- Жаль портить такую красоту, - капитан решительно подходит к столу, втыкает нож в торт, отрезает небольшой кусок и кладет его на тарелку.
Снова звучат аплодисменты, раздается свист, кто-то из задних рядов кричит, чтобы капитан немедленно отведал стряпню толстяка. Однако Фишер на этот призыв не реагирует.
- Мы должны понимать, это не просто приятное дополнение к ужину! – капитан по своей старой привычке пускается в рассуждения. - Это важный элемент нашей жизни. В какой-то степени, если хотите, это символ человечества, символ его стремления удовлетворять самые разные свои потребности, и в том числе эстетические. И пусть мы ограничены в ресурсах…
- Давай, ешь! – снова раздается из зала.
- …но мы вновь и вновь доказываем, и в первую очередь самим себе, - продолжает капитан, - что если возьмемся все вместе как следует, то нам под силу сотворить удивительные вещи…
- Ешь! Ешь! Ешь! - скандируют люди.
Видно, капитан хочет сказать что-то еще, но деваться некуда, он заталкивает кусок торта в рот и делает вид, что не может говорить. Сложно сказать, нравится ли ему творение местного повара или нет, но Фишер показывает большой палец и толпе этого достаточно. Зал становится похожим на трибуну с обезумевшими фанатами. Того и гляди полетят стулья.
- Они изголодались по эмоциям, - поясняет Петерсон, - сейчас выпустят пар и поутихнут.
Капитан дожевывает торт, а мистер Джеймс поднимает руки вверх, призывая всех успокоиться.
- Пришел черед знакомиться с нашими новыми братьями, - говорит старик, и я вдруг ощущаю себя собакой, на которую только что надели ошейник.
По традиции ведущий церемонии, он же руководитель колонии, зачитывает имена и фамилии прибывших. После этого надо выйти на центр сцены и рассказать о том, кто ты и чем пригодишься общине.
- Ну с господином Фишером вы уже знакомы, - говорит Джеймс и отходит в сторону.
- Вообще я привык быть капитаном, - гордо заявляет Фишер, - но поскольку здесь нет корабля, буду рад помочь в любом деле.
- Мы что-нибудь придумаем, - дружелюбно улыбается старик, - ведь здесь всегда есть чем заняться.
О своих талантах выходят рассказывать инженеры систем жизнеобеспечения, биологи, шахтеры и другие ценные кадры. Услышав, что в колонии появится новый доктор, несколько человек сразу же пытаются записаться на прием. Наконец, доходит очередь и до меня. Я своего рода изюминка на торте, то, чего здесь еще никогда не было. Элемент шоу, о котором местные даже не догадываются.
- Добрый вечер. Я учитель.
Несколько минут назад публика наградила самыми жидкими аплодисментами Карповича, но мне, определенно, удалось установить рекорд.
- Мы организуем школу, и в конце обучения дети получат аттестат международного образца… - зачем-то поясняю я, но мои слова растворяются в тишине.
Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять: мне здесь не рады.
Неловкую ситуацию пытается сгладить капитан.
- Мы, разумеется, прилетели не с пустыми руками, - говорит Фишер, - у нас для вас тоже есть небольшой презент.
Из-за кулис выносят ящики с вином. Вообще, после знакомства с обитателями колонии, идея пичкать их алкоголем, мне уже не кажется такой безобидной, но что проплачено, то проплачено. За право передать бутылку со своей этикеткой боролись лучшие винные дома мира.
Мистер Джеймс расстроен. Вероятно, когда старик говорил о вечеринке, он не рассчитывал, что кто-то пронесет на нее спиртное.
- Если хочешь подружиться с аборигенами, угости их бесплатной выпивкой, - заключает Варга и достает из коробки упаковку пластиковых бокалов.
Кто-то может подумать, будто одного бокала слишком мало для того, чтобы устроить дебош. Но только не здесь.
***
За дверью топчется Троич. Думаю, он протрезвел и пришел извиниться за вчерашнее. Троичу всего двадцать пять лет, парень работает в шахте, как и его отец.
По законам колонии на каждую семью должно приходиться не больше одного ребенка. Вместе с тридцатью новыми переселенцами, прибывающими сюда каждые тридцать лет, это позволяет регулировать численность населения и не застаиваться крови. Но у всех правил есть исключения. Несколько лет назад во время планового обследования местный доктор обнаружил, что жена Троича, Амалия, беременна тройней. Но поскольку Амалия зачем-то заявила, что у нее день рождения, перед тем, как сообщить девушке о необходимости выбрать, какой из эмбрионов оставить, доктор счел нужным посоветоваться с Джеймсом.
Прикинув, сколько человек за последние годы отправилось на тот свет, руководитель колонии сделал вывод, что тройня не обременит общину.
Амалия все это время терпеливо дожидалась доктора на кушетке. Увидев сияющие лица Джеймса и местного Эскулапа, девушка тут же расслабилась, однако, после того как старик сообщил ей о необычной беременности и о том, что колония не будет против, если она оставит всех детей, девушка начала плакать.
Доктор и Джеймс решили, это слезы радости, но Амалия заявила, что не намерена в столь юном возрасте становиться матерью и потребовала, чтобы доктор немедленно удалил всех детей. В дело вмешался сентиментальный Троич. Он сумел убедить жену, что тройня – это подарок судьбы, и если она не примет его сейчас, будет жалеть об этом всю жизнь.
Роды состоялись спустя восемь месяцев и с этого момента Луи Ибера стали звать Троичем.
Вчера Троич решил, что его жену клеят, хотя я всего лишь пытался наладить контакт с местными, поменять их отношение к своей персоне. Амалия была одной из немногих, кому идея со школой пришлась по душе. Возможно, молодая мать просто хотела спихнуть часть своих хлопот на меня, но мне было плевать на ее мотивы. Разумеется, я прекрасно знал, сколько в колонии детей, какого они возраста, даже составил группы и приблизительное расписание занятий, но все равно расспрашивал обо всем так, будто прилетел сюда не на космическом корабле, утыканном всевозможными антеннами, а на эмалированном тазу.
Троич понял, что свалял дурака, и теперь, вместо того, чтобы сверлить планету, он здесь, пытается загладить вину.
- Не знаю, как так вышло, - Троич, словно ребенок, утирает нос рукой, - такой тяжелый день, столько эмоций…
Алкоголь расслабил, но не обошлось и без побочного эффекта. Уже под занавес вечера на выходе из зала подрались два местных геолога, которые никак не могли решить, кто из них круче. Став свидетелем драки, не выдержала и заведующая складом. Она плеснула из бокала в лицо Минь Чу остатки вина. Женщина обвинила переселенцев, в частности китайца, в том, что те постоянно притаскивают за собой всякий хлам, когда можно было бы привезти действительно нужные вещи.
Так что я был не единственным, кому досталось.
- Ничего страшного, - отвечаю я, - это наша ошибка. Надеюсь, инцидент останется в прошлом, и мы сможем нормально общаться дальше.
- Конечно-конечно, - торопливо кивает Троич, - еще раз извините, что так вышло.
- Я сообщу вам о начале занятий, - кричу я вслед шахтеру.
***
Шишки из комитета по защите прав ребенка, казалось, оккупировали все телевизионные каналы. Подходы к главному зданию шоу были забиты протестующими. Обезумевший народ требовал, чтобы с планеты немедленно вывезли всех детей или хотя бы построили для них парк развлечений. Причиной столь резкой смены настроения стала смерть четырех подростков, они работали в шахте вместе с родителями. Произошел взрыв, который не только подсократил население колонии, но и значительно поднял рейтинги телешоу.
Мистер Джеймс ходит по комнате и сосредоточено читает документ, который я только что ему вручил. Время от времени старик покачивает головой, словно не соглашается с написанным. Закончив чтение, руководитель колонии падает в надувное кресло.
- Они что серьезно хотят, чтобы мы построили спортзал? - спрашивает он.
- Да, - киваю я, - но это в перспективе.
- Они вообще представляют, сколько нужно для этого воздуха? - возмущается старик, - А вентиляция? Если бы мы имели столько пространства, разве не кощунство оставлять его пустым?
- Там есть все расчеты…
- Да к черту расчеты! - перебивает старик.
От вчерашнего добродушного Джеймса не осталось и следа. Я пытаюсь успокоить его и перевести тему в другое русло.
- Сейчас необходимо сосредоточиться на школе…
- Что ты несешь! - орет руководитель колонии. - Какая школа? Оглянись! За последнюю неделю температура выросла на два градуса и с каждым днем она будет только расти. Через год, когда мы подойдем ко второй звезде… - у старика неожиданно перехватывает дыхание, будто он только что увидел нечто ужасное. Несколько секунд мистер Джеймс смотрит куда-то сквозь потолок, но затем вновь обращает на меня взгляд и продолжает так, словно и не было этой странной паузы, -  …когда мы подойдем к ней на минимальное расстояние, здесь будет настолько жарко, что ты заведешь себе иконку и будешь молиться о том, чтобы система охлаждения выдержала нагрузки.
- Советовал бы вам принять лекарства. В вашем возрасте вредно волноваться, - спокойным тоном говорю я, - это все эмоции. Но у меня есть обязанности и документы, согласно которым вы должны предоставить мне помещение для занятий, пока не будет построена школа.
Старик покрывается красными пятнами, кажется, он сейчас взорвется или умрет от сердечного приступа. Я ловлю себя на мысли, что был бы этому рад, но чуда не происходит.
- В жопу твои обязанности и свои документы можешь засунуть туда же! Свободен!
Мне хочется задушить мерзкого старика, и на какое-то мгновение я действительно задумываюсь о том, чтобы его убить, но этой идее не суждено развиться. В комнату заходит огромный мужик с усами в форме подковы и с выпученными глазами как у долгопята. Это Эдгар, сын Джеймса. Он становится рядом с отцом и кладет на его плечо здоровенную ладонь.
- Если бы здесь был спортзал, ваш сын мог бы стать лучшим баскетболистом на этой планете, - замечаю я.
- Катись к черту! - кричит старик и швыряет в меня бумаги.
***
Капитан в пункте распределения принимает первые грузы и дает указания, куда, что нести.
- Фишер, у тебя будет минутка? - спрашиваю я.
- Не сейчас, - отмахивается он.
- У меня возникла проблема.
- Думаешь, у тебя одного? - ухмыляется капитан. - Ладно. В чем дело?
- Я пришел к Джеймсу, поговорить о школе. Показал все документы, но он послал меня куда подальше.
- Не удивительно. Здесь полная задница, людей не хватает. Твоя школа поможет решить эту проблему?
- Нет, но...
- Тогда чему ты удивляешься? - перебивает Фишер.
- Да. Но как же субординация? Он что тут царь?
- Именно, - кивает капитан и указывает трем подросткам, чтобы те передвинули контейнеры с медицинскими препаратами подальше от прохода, - он очень толковый человек несмотря на свой возраст. И если старик говорит, что школа здесь не нужна, то, скорее всего, так оно и есть.
- Ну это не ему решать, - возражаю я.
- А кому еще? Он прекрасно чувствует настроение людей. Дети здесь нужны для того, чтобы помогать взрослым. Если ты отнимешь их для того чтобы рассказать, где находится Африка или Антарктида, то на тебя ополчатся все.
Ситуация хуже не придумаешь. Единственный человек, который мог бы помочь мне, не заинтересован что-либо делать. Обидеться и уйти домой не получится.
- Для чего тогда я здесь?
Фишер пожимает плечами.
- Этот вопрос нужно задать тем, кто тебя сюда отправил.
- Если я и задам им вопрос, то ответ, придет лет через десять.
- Да ты не переживай, - капитан пытается приободрить меня и хлопает по плечу, - думаю, все утрясется.
***
Мое второе утро в колонии. Я сижу в столовой, ковыряю ложкой кашу и наблюдаю за происходящим. У пункта раздачи стоит сонный Карпович. На голове его белый колпак с вышитой эмблемой сети быстрого питания. К поляку подходит господин Вишневский, который не так давно прятался от нас в оранжерее. Фермер и сейчас чувствует себя не в своей тарелке. Он протягивает красный жетон Карповичу и опускает голову. Поляк берет жетон и прикладывает его к специальному аппарату, который рассчитывает порции по каким-то своим таинственным формулам. Проходит пара секунд, на дне конусообразной кастрюли открывается клапан и из отверстия на тарелку шлепается небольшая кучка пшенной каши.
Господин Вишневский зачем-то кланяется, то ли кастрюле, то ли Карповичу, берет тарелку и усаживается за стол. Затем эта же процедура повторяется и с остальными посетителями.
Свою порцию получает Варга. Она подсаживается ко мне и сразу же делится впечатлениями.
- Работы столько, что можно сюда и не возвращаться, - восторженно рассказывает мужеподобная женщина, - в ста километрах к северу крупные залежи железа. Копать нет смысла, так что будем взрывать.
У Варги врожденная тяга к разрушению. Удивительно, как она от скуки не уничтожила наш корабль.
- Ну, а как у тебя? Когда начинаешь?
Мне хочется рассказать, каким мудаком оказался Джеймс, но вместо этого говорю, что все в порядке.
- Есть небольшие трудности, но думаю, скоро все решится.
- Ну, здофафа, - с набитым ртом говорит Варга, быстро доедает оставшуюся кашу и, не прощаясь со мной, покидает столовую.
Хоть кому-то здесь весело.
- А что это вы так медленно едите? - раздается за спиной женский голос.
Я поворачиваю голову и мой взгляд упирается в желтое платье Амалии.
- Здравствуйте, - говорю я, высматривая, нет ли поблизости Троича.
- Муж встает очень рано, - угадывает мои мысли многодетная мать, - он уже отзавтракал и ушел в шахту. Вам не нравится наша еда?
- Да нет, что вы. Просто задумался.
- О чем? - участливо спрашивает Амалия и садится рядом.
- Да так, обо всем, - нехотя отвечаю я, вспоминая недавний инцидент.
- Наверное, сложно привыкнуть к новому месту. Столько людей.
- Дело не в этом. Просто не терпится приступить к работе, но пока ваш руководитель не дает мне зеленый свет.
- Наш руководитель, - поправляет меня Амалия.
- Да... наш, - исправляюсь я.
- Так и когда к вам можно будет привести моих детей? Им уже не терпится начать.
Детям Амалии всего три с половиной года. Вряд ли они так рвутся в школу, как об этом рассказывает их мать.
-  Понятия не имею, - развожу руками я, - мистер Джеймс считает, что у колонии сейчас хватает других проблем.
Амалия понимающе кивает, затем берет меня за руку и приглушенным голосом произносит:
- Вам нужно поговорить с Давидом, нашим психологом. Мистер Джеймс уже давно не молод, поэтому время от времени он обращается к Давиду, чтобы тот оценил его вменяемость.
***
Давид сидит спиной к дверному проему. Сама дверь почему-то снята с петель и оставлена в коридоре. Психолог занимается просмотром АСМР видео. На экране худая женщина с плоским лицом изображает из себя парикмахера. Она держит перед собой расческу и медленно проводит пальцами по пластмассовым зубцам, отчего тело мужчины слегка вздрагивает. Что говорит женщина не слышно, поскольку Давид сидит в наушниках. Видимо, чтобы лучше погрузиться в тему видео, психолог накинул на себя пеньюар. Выглядит происходящее, по меньшей мере, странно.
Мое появление не остается незамеченным. Давид время от времени поглядывает на меня через зеркало, которое висит над монитором. Несмотря на то, что я стою так уже около минуты, психолог не желает прерывать свое занятие.
Наконец, он не выдерживает, ставит видео на паузу, вытыкает один наушник и, не оборачиваясь, спрашивает:
- Что надо?
- Здравствуйте. Нужно поговорить.
- Говорите.
- Может быть, вы отвлечетесь?
- Я уже отвлекся, - нервно отвечает Давид.
- У меня к вам серьезный разговор…
- Похоже, что я шучу? - перебивает психолог.
- Мне, наверное, нужно представиться…
- Я был на церемонии, - мужчина продолжает разговаривать со мной через зеркало, - вы один из прибывших дармоедов. Будете заниматься чем угодно, но только не тем, что действительно нужно колонии.
Сложно представить, что просиживание штанов у монитора, приносит хоть какую-то пользу общине, но судя по всему Давид действительно считает себя здесь важной птицей.
- Кто дармоед, это надо еще посмотреть!
- Спокойно, дружище, - лицо психолога неожиданно расплывается в улыбке, - просто проверяю уровень вашего терпения. Вы же все-таки учитель. Вдруг бы набросились на кого-нибудь из детей, а меня потом обвинили в том, что проморгал психопата. Так чем могу быть полезен?
Давид снимает с себя пеньюар, вешает его на стул, подходит ко мне и протягивает руку. У меня нет желания пожимать ее, но приходится пересилить себя.
- Я бы хотел поговорить о Джеймсе. Он что, хочет основать здесь монархию?
- Монархию? - удивляется Давид.
- Мне уже довелось познакомиться с Эдгаром. Бьюсь об заклад, если старик отойдет в мир иной, его место займет этот громила.
- Вообще-то Эдгар хороший парень, - говорит психолог, - просто большой…
- Я уже здесь три дня и нет никакой ясности на счет школы. Все чем-то заняты, а мне приходится слоняться без дела.
- Ну в этом можно найти и плюсы, - успокаивающим голосом говорит Давид, - многие бы отдали все свои завтраки за лишний выходной, так что наслаждайтесь пока.
- Я был безработным четырнадцать лет, пока летел сюда. Уж вы-то должны понимать, в каком состоянии я нахожусь.
Только сейчас до меня доходит, почему Давид работает психологом. Не знаю как, но он заставил вывалить меня все свои мысли. Наверное, я похож сейчас на маленького нытика, который пришел жаловаться маме.
- Представьте себя на месте Джеймса. Сколько проблем он должен решить. И тут вы со своей школой. Конечно, он не сдержался. Я уверен, когда руководитель колонии разберется со всеми неотложными делами, он что-нибудь для вас придумает. А если нет, я с ним поговорю. Подождите недельку-другую.
***
Я последовал совету психолога. Уж он-то должен знать, что к чему. Первые три дня ожидания тянулись медленно, но потом меня заметил Карпович. Столовая была пуста, а я все сидел и думал, сколько еще должно пройти времени, прежде чем можно будет снова сунуться в кабинет старика. Поляк стал расспрашивать, какого черта я здесь ошиваюсь. Пришлось рассказать ему о своей проблеме, но сочувствия я так и не дождался.
- Раз уж тебе все равно нечем заняться, мог бы и помочь, - обиженно сообщил Карпович.
Отказывать было неловко и я стал помогать наводить ему порядок в столовой. Через пару дней к моим обязанностям добавилась сервировка столов, затем перетаскивание кастрюль и доставка продуктов из холодильника.
Пролетел месяц, прежде чем я осознал, что всех устраивает такое положение дел. Джеймс зашел в столовую, когда обеденное время уже закончилось, и наткнулся на меня, надраивающего полы. Я наивно предположил, вот он, момент истины. Сейчас старикан увидит, как губит свой талант ценный сотрудник, признает свою ошибку и исправит ее. Но этот козел ничего не сказал. Он просто кивнул мне и пошел разговаривать о недельном меню с Карповичем.
Я иду к психологу. Входная дверь по-прежнему лежит в коридоре. Давид теперь клиент салона красоты. Все та же худая женщина на экране перебирает маникюрные инструменты и делает вид, что готовится пилить ногти.
Давид замечает меня в зеркале и хмурится. На этот раз он останавливает видео сразу и даже встает со своего места.
- По глазам вижу вас что-то беспокоит, - недовольно замечает психолог.
- Беспокоит - это не то слово. Прошел уже месяц, а Джеймс, по всей видимости, не собирается говорить о моем будущем. Я думаю, он вообще не собирается со мной говорить.
- Что такое месяц... - начинает свою песню психолог, но я не даю ему закончить.
- Месяц – это тридцать бессмысленных дней. Я здесь не для того, чтобы стать уборщиком! Вытирать крошки со стола я мог бы и на Земле!
- Понимаю вашу обиду...
- Поговорите с Джеймсом!
- О чем же я буду с ним говорить? - удивляется психолог.
- Вы сказали, если ничего не выгорит, то сами с ним поговорите.
- Да... но... - мнется Давид, - мне кажется, месяц – это не срок. Нужно больше времени.
Из меня хотят сделать идиота. Вероятно, Давид один из тех, кто предпочитает не решать проблемы, а отодвигать их подальше, в надежде, что все образумится само собой.
- У меня нет больше времени, - говорю я и покидаю кабинет психолога.
От злости хочется хлопнуть дверью, но меня встречает лишь дверной проем.
***
Я внутри шара Зухира пытаюсь отвлечься от мысли, что совершил большую ошибку. Наверное, самое большую и самую главную в жизни. Глупая машина пытается указать мне на то место, где эта ошибка была совершена. Подвешенный вверх ногами я вращаюсь против часовой стрелки, в попытке отмотать время. Приливающая к голове кровь делает мир чуть ярче.
Не так давно ко мне заходил Карпович. Возмущался, почему меня нет на рабочем месте. Я сказал ему, что рабство отменили несколько столетий назад, но поляк пропустил это мимо ушей, настоятельно рекомендовав мне отправиться убирать столовую.
- Если ты опять не придешь, мне придется сообщить о твоих прогулах куда следует, - сказал он на полном серьезе.
Я заявил ему об отсутствии каких-либо документов, где было бы сказано, что моя жизнь повязана с общепитом. Услышав это, Карпович наконец-таки выплыл из реки забвения.
Бедняга, похоже, всерьез уверовал, будто я выдан ему в качестве раба. Впрочем, я сам виноват. Сначала расслабил его, а теперь, когда он вновь понял, что значит, выполнять всю грязную работу самостоятельно, ткнул его носом в тринадцатую поправку.
Ничего, привыкнет.
Дверь открывается, и в комнату входит Петерсон. Увидев, что я болтаюсь внутри шара, он делает мне замечание.
- Если узнают, что ты пожираешь электроэнергию ради развлечения, по твоей и без того не самой лучшей репутации будет нанесен удар.
- Может быть, я уверовал в проповеди Мухаммеда, - лениво возражаю я.
- Ты знаешь арабский? - спрашивает доктор.
- Я много чего знаю, но, к сожалению, не могу поделиться даже частью этого богатства.
- Что тебе мешает?
- Шутишь?
- Нет. В самом деле, - удивляется Петерсон, - если гора не идет к Мухаммеду, то почему бы Мухаммеду не оторвать свою задницу.
Я бью по красной кнопке, и шар возвращается в исходную позицию. Чтобы снова прийти в себя, требуется некоторое время.
- А ведь ты прав, - говорю я.
***
Сто пятьдесят метров по коридорам с обшарпанными полами, с торчащими из щелей в стенах кусками изоляции, и я попадаю в мрачный павильон с рядами квадратных коробок – первый жилой комплекс колонии, в свое время растасканный на запчасти и впоследствии выстроенный вновь, но уже по принципу «лишь бы держалось». Здесь в основном обитают малоподвижные пенсионеры, которые не нуждаются в особом пространстве. Тем не менее, есть и молодежь. Например, мои старые знакомые. Семья Троича переехала сюда пару лет назад. Им выделили сразу три комнаты, убрали часть перегородок и теперь это самая просторная квартира в колонии, хоть и безнадежно устаревшая.
За хлипкой пластиковой дверью находятся мои первые ученики (по крайней мере, я на это надеюсь) – три сопляка, речь которых не всегда понимают даже их родители. Это не то, на что я рассчитывал изначально. Все равно что посадить перед любителем поболтать шимпанзе. Но надо же с чего-то начинать.
Вместо того чтобы постучать в дверь, несколько раз бью каблуком об пол. Если при первом же визите ненароком сломать здесь что-нибудь, то на радушный прием можно будет не рассчитывать.
За стенкой слышен звук телевизора, кто-то смотрит футбольный матч. Вряд ли это Амалия, скорее всего, ее муж. Я предполагал, что он на работе, но похоже у многодетного папаши сегодня выходной. Задача усложняется. Подумываю о том, чтобы вернуться обратно, но дверь открывает Амалия.
- Что вы здесь делаете? - взволнованно говорит она.
Я смотрю на Троича. Он сидит на кресле в пол-оборота и удивленно таращится на меня.
- Я думал, вы одна.
Зачем я произнес это вслух? Хуже фразы не придумаешь. Теперь даже самый последний тугодум решит, что я пришел наставить кое-кому рога.
- Муж подвернул ногу, и ваш друг отправил его на больничный, - объясняет Амалия.
- Ах ты ж карп! - ревет Троич, вскакивает со своего места и летит бить мне морду. Сложно состязаться в силе с тем, кто только и делает, что долбит литосферу. Самое время стукнуть каблуками и очутиться в Канзасе, но меня уже крепко держат за плечи.
- Я пришел не к вашей жене, а к детям! - пытаюсь докричаться до разъяренного шахтера, но Троича уже не остановить. Он толкает меня с такой силой, что я врезаюсь спиной в дверь, проламываю пластик и останавливаюсь лишь внутри тесной квартиры. В метре от меня на кровати лежит старушка. Несмотря на то, что мое появление вышло весьма неожиданным, женщина никак не реагирует, она просто пялится в потолок и громко сопит.
- Вы всегда такой вспыльчивый? - говорю я Троичу, который уже тащит меня в коридор. Вместо ответа шахтер отвешивает мне оплеуху.
- Вам не интересно, что с той старушкой? Кажется, ей плохо! - пытаюсь завязать разговор, но меня игнорируют. Следует еще удар и картинка выключается.
***
Я сижу в кабинете Джеймса. Болит все тело, особенно челюсть. Где-то позади меня ходит Эдгар, а сам старик нагло развалился напротив в надувном кресле. Руководитель колонии смотрит на меня как директор школы на отъявленного хулигана.
- Я не понимаю! - возмущается он, - зачем ты пристаешь к этой семье? Оставь их в покое.
Пытаюсь привстать, но мне на плечи опускаются здоровенные руки Эдгара и вдавливают меня обратно в кресло.
- Школа… - еле ворочая языком, произношу я.
- Что?
- Школа… - повторяю, - я хотел провести урок…
- А ты разве не работаешь в столовой? - искренне удивляется старик.
- Нет, - мотаю головой, - я учитель…
Старик меняется в лице, будто только сейчас вспомнил, что за гад сидит перед ним на самом деле.
- Ты снова за старое? - вспыхивает Джеймс. - Разве я тебе не говорил оставить эту затею?
- Я не могу…
- Что ты не можешь?
- Не могу заниматься чем-то другим…
- У тебя отлично получалось, - возражает старик, - наш повар был крайне тобой доволен.
От злости хочется удавиться. Похоже, из этого поганого круга никак не выбраться. Я представляю себя старым хрычом, таким же зашуганным, как Вишневский. Буду каждое утро повязывать фартук и помогать дряхлому поляку готовить столовую к завтраку. Возможно, в какой-то момент у меня поедет крыша, и я превращусь в одержимого чистотой идиота, а на вопрос, почему несчастному старику не дают швабру, мне будут отвечать, что Карпович уже давно преставился, да и кое-кому не мешало бы последовать его примеру.
- Я обойду каждую семью и клянусь, уже через неделю проведу свой первый урок, - заявляю я Джеймсу, - с вами или без вас, у меня будет своя школа!
Мои слова старик выслушивает демонстративно зевая.
- Что ты несешь? - ухмыляется он. - После твоих домогательств, тебя не то что в дом, а к порогу никто не подпустит.
- Я никого не домогался, … - пытаюсь снова встать, но сынок Джеймса усаживает меня обратно.
- Если ты начнешь ходить по домам и мутить воду, мне придется рассказать всем, кто ты есть на самом деле.
- И кто же я?
- Сейчас узнаем, - старик встает с кресла и направляется к стене, состоящей из трех рядов разноцветных выдвижных ящиков. Джеймс тянет красный ящик, достает несколько листов синтетической бумаги и внимательно их читает. Через несколько минут руководитель колонии отвлекается от своего занятия, смотрит сначала на своего сына, затем тычет в меня пальцем и с усмешкой произносит:
- Ты – педофил.
Все это похоже на какую-то затянувшуюся дурную игру, но в отличие от меня старик, очевидно, не горит желанием выходить из нее.
- Вы шутите? - спрашиваю я.
- Ни в коем разе, - серьезным тоном отвечает Джеймс, - ты ведь уже знаком с нашим психологом?
- Да, - киваю я.
- Он все подробно описывает здесь, - старик указывает на бумаги, - в конце стоит его подпись. А если будешь выпендриваться, то тут для тебя много чего припасено. Клептоман, пироман и даже наркоман. Так что за тобою нужен глаз да глаз. При необходимости я могу пристрелить тебя хоть сейчас, потому как здесь… - старик вытаскивает из середины стопки лист усеянный красными штампами, - …здесь написано, что ты потенциальный маньяк, бомба замедленного действия. Никогда не знаешь, где бабахнет. Но мне пока что больше нравится педофил, тем более так твоя тяга к детям становится вполне объяснимой.
- Это абсурд! - мне наконец удается встать с кресла.
Я вижу, как Эдгар надвигается на меня, пытаясь исправить свой промах, но старик жестом указывает ему остановиться.
- Может быть, - соглашается Джеймс, - но кто тебе поверит?
- Как вам не стыдно? Вас увидят миллиарды людей!
- Ну и что? - спокойно отвечает старик, - не арестуют же. Да и чему мне стыдиться? Я руководствуюсь исключительно интересами колонии и именно поэтому занимаю свой пост. Но тем не менее я готов извиниться перед всеми, кому противно мое поведение, и чтобы загладить вину даже встану на колени.
Несмотря на свой возраст старик плюхается на пол и обращается к одной из камер.
- Простите… простите меня…
Джеймс снова превращается в старика, он просит сына, чтобы тот помог ему подняться.
- Вот что я тебе скажу! - говорит руководитель колонии. - Возьми два дня на то, чтобы привести себя в порядок, а затем отправляйся в столовую.
Чтобы подчеркнуть, что разговор закончен, Эдгар дает мне пинка, а затем бьет кулаком по спине, направляя таким образом к выходу.
***
Боль в теле усиливается, организм требует, чтобы я скорее прилег, но не поговорить с Давидом просто нельзя. Что значат все эти бумаги?
Путь до кабинета психолога занимает у меня вдвое больше времени, чем раньше. Я прихрамываю, похоже Троич умудрился повредить мне ногу.
- Ничего страшного, заживет, - говорил отец моему брату, когда тот бегал с порезанной рукой по кухне и забрызгивал все вокруг кровью. Отец слишком сильно верил в современную медицину, потому и относился к травмам с пренебрежением. Но иногда простой веры недостаточно, особенно, если содержимое твоего кошелька не приводит в восторг докторов. Последний раз я видел брата перед отлётом. Он помахал мне культей и пожелал удачи. Я все время смотрел на этот огрызок и прокручивал в голове фразу отца.
- Ничего страшного... заживет... - повторяю я вслух и мне как будто становится легче.
На этот раз Давид все-таки решил заняться своей непосредственной работой, хотя, скорее, ему пришлось. Дверь по-прежнему отсутствует и мне не только видно, но и слышно, что происходит внутри. Тощий юноша стоит с задранной футболкой и тычет в свой живот. Сеанс психотерапии проходит стоя, очевидно, Давид намекает своему посетителю, что разговор будет недолгим.
- Я не параноик, живот действительно стал больше, - говорит пацан, - мне кажется все это из-за порций. Новый повар похоже что-то накрутил в своей машине и та стала сыпать мне огромные порции.
- Джонни, если тебе кажется, что порции слишком большие, ешь меньше, - объясняет Давид.
- И на кого я тогда буду похож? - возмущается пацан. - На человека, который не ценит чужой труд?
- Если ты так следишь за своим весом, тренажеры в помощь!
- Да? И сколько свободного времени тогда у меня останется? Может быть, вы просто дадите команду осмотреть машину? Я уверен, там делов на пару минут.
Давид закатывает глаза. Видно, что разговор ему уже порядком поднадоел, поэтому он решает сменить стратегию и начинает поддакивать гостю.
- Хорошо, я поговорю с поваром...
- Нет, - мотает головой Джонни, - он скажет, что я сошел с ума и пошлет вас, как и меня.
- Хорошо, я сделаю это без его ведома, - снова соглашается Давид, берет пацана под руку и провожает к выходу.
В этот момент психолог замечает меня и его лицо становится совсем грустным.
- Ну что опять? - говорит Давид. - Ты теперь каждый день меня будешь донимать?
Мне кажется, ходить вокруг до около не имеет смысла, поэтому решаю сразу вывалить все.
- Педофил? Маньяк? Ты что серьезно?
Видимо, Давид понимает о чем идет речь, и тем не менее он не может скрыть свою растерянность. Некоторое время психолог просто моргает и не говорит ни слова.
- Что ты имеешь ввиду? - наконец произносит он.
- Я говорил с Джеймсом, старик сказал, это твое заключение обо мне.
- Хм... - Давид складывает руки в замок и начинает ходить по комнате, - ...если бы это было правдой, ты бы здесь не стоял. Так?
- Конечно, это не правда! - выкрикиваю я. - Но он меня шантажирует этим. Говорит, если я не отступлюсь, то обо мне поползут нехорошие слухи, а если люди еще увидят подписанные тобой документы...
Давид останавливается, смотрит куда-то в пол и жует губы.
- На твоем месте я бы оставил эту затею и дело даже не в документах, - выдает он после долгих раздумий, - просто сама идея глупа. Если ты видел предыдущего гостя, то, надеюсь, понимаешь, что я имею ввиду.
Вероятно, для Давида я очередной псих, пришедший к нему с жалобами на растянувшееся пузо. На какой-то момент мне вдруг действительно начинает казаться, что я спятил, но это чувство быстро проходит.
- Я выведу всех вас на чистую воду! - сообщаю я.
- Если ты нападешь на психолога, то можешь забыть о своей мечте, - предупреждает Давид и отступает на несколько шагов.
***
Оставшуюся часть дня я провел в своей комнате, время от времени залезая в карусель Зухира. Индикатор потраченной электроэнергии уже давно вылез за красную черту, но мне было все равно. Я приводил себя в порядок, как и завещал Джеймс. Перед глазами пролетали разные картины. В одной из них я лупил по красной матовой кнопке, и каждое нажатие отправляло на воздух какой-нибудь из отсеков колонии. В другой – кнопка телепортировала меня на Землю.
Распространяться о случившемся не хочется, но без чьей-либо помощи мне не обойтись. Петерсон, на которого я надеялся, выслушал мою историю без особых эмоций, да и вообще весь вечер старался не вступать со мной в какие-либо разговоры. Возможно, дело было в молодой пациентке, которая отправилась в гости к Василичу прямо во время операции, а может быть, доктору уже успели нашептать обо мне что-нибудь омерзительное. Так или иначе, я не стал выяснять.
К кому следовало бы обратиться, так это к капитану. Мне приходилось с ним уже пересекаться несколько раз, и я не мог не заметить его лицо, усталое и безрадостное. Очевидно, Фишеру тоже приходится не сладко, поэтому кто-кто, а он должен меня понять.
Капитан, как и прежде, стоит в распределительном отсеке, только теперь вокруг него больше всяких контейнеров и коробок. Кроме того, здесь появился стул. Капитан замечает мой взгляд и вместо приветствия зачем-то начинает оправдываться, будто его только что уличили в чем-то ужасном.
- Петерсон считает, я слишком много времени провожу на ногах, - говорит Фишер, - он мне прописал этот стул, но я стараюсь держаться от него подальше.
- От Петерсона?
- От стула, - озираясь отвечает капитан.
- Люди для того и придумали стулья, чтобы время от времени сидеть на них, - поясняю я, - в этом нет ничего постыдного.
- Расслабься, - улыбается Фишер и по-дружески бьет меня кулаком в плечо, - так я проверяю своих людей. Почувствовав чью-то слабость, многие стараются напасть. Но ты не из таких, как я погляжу.
Слова капитана кажутся бессмыслицей. Голос разума говорит, что идея просить помощи у этого человека обречена на провал, но отчаяние требует диалога.
- Фишер, мы в полной заднице. Здесь творятся ужасные вещи.
Я рассказываю о том, что произошло со мной за последние дни. Капитан внимательно слушает, успевая при этом раздавать указания грузчикам.
- Думаю, в картотеке старика есть подобное досье на каждого… - заканчиваю свой монолог я.
- Если твоя история правдива, хотя бы наполовину, - задумчиво говорит капитан, - этого уже достаточно, чтобы задаться вопросом, так ли хорошо работает нынешнее руководство.
- Вы бы могли занять его место, - предполагаю я.
- Тише-тише, - капитан снова озирается и переходит на шепот, - тебе в любом случае потребуются доказательства. Нужно раздобыть видеозаписи всего, что проходило здесь за последний месяц. Думаю, там можно увидеть много чего интересного.
Камер здесь в избытке, но получить доступ к картинке не так-то просто. Все отснятое попадает в аппаратные – всего их пять и все они расположены за пределами колонии, глубоко под землей.
- Если тебе удастся проникнуть в аппаратную в течение трех-четырех месяцев, - капитан говорит так тихо, что его слова приходится угадывать, - советую обратить внимание на ряд красных ящиков. Тебе понадобится крайний справа от входа. Просто отключи все провода и тащи его сюда.
Предложение Фишера то ли издевка, то ли бред. Конечно, записи хранятся не один год, их удалят лишь после того, как на Земле подтвердят, что материал получен. На выполнение задачи в моем распоряжении около десяти лет – это плюс, однако, есть и проблема – просто так залезть в аппаратную не получится. Даже имея все необходимое для прогулок на улице, спокойно выйти за периметр колонии не реально.
- Сколько он весит? - пытаюсь сделать  вид, будто всерьез заинтересовался идеей Фишера.
- Около двадцати килограммов.
- То есть мне нужна тележка?
Капитан пожимает плечами.
- Есть мысли, как это сделать? - спрашиваю я.
- Пока нет. Но если появятся, дам знать. И еще… - капитан улыбается, - …было бы здорово, если бы мы немного повздорили.
- Что вы имеете ввиду?
- Мы сделаем вид, будто о чем-то спорим, а потом я тебе хорошенько врежу.
- Не думаю, что это хорошая идея, - мотаю головой я, - сейчас мое тело в таком состоянии, что просто не переживет еще одной драки.
- Да как ты смеешь! - кричит Фишер и хватается за стул.
- Что?
ТРАХ!!!
***
Не знаю, почему Фишер избил меня. Может быть, ему просто хотелось отвести душу, а может, он действительно думал, что так его не обвинят в сговоре, если я попадусь.
Двух дней, отведенных стариком на восстановление, мне не хватило. Тело все еще требовало отдыха, но несмотря на отвратительное самочувствие, я решил выйти на работу.
Поляк встретил меня с видом самоуверенного дикси, которому только что вернули беглого раба.
- Добро пожаловать домой, - поприветствовал Карпович и приподнял над головой колпак.
Мне захотелось ему двинуть, но в таком состоянии я бы не одолел даже ребенка.
В столовой было все так же уныло. Новый повар не добавил этому месту ничего нового. Это мало походило на ресторан, о котором так много говорил поляк. Похоже, рутина затянула Карповича с головой, будто гения кулинарного искусства никогда и не было.
Я вернулся к прежней работе: драил пол, вытирал столы и таскал продукты. Две недели отупляющего труда не пошли мне на пользу. За это время я так и не разродился ни одним достойным планом, который бы приблизил меня к записям с камер.
Очередной рабочий день закончен. Я вешаю на дверь фартук и уже представляю себя в кровати, как вдруг на пороге возникает Минь Чу.
- Это ты подгоняешь местным зерно? - спрашивает китаец. - Или твой шеф?
- Он мне не шеф, - отвечаю я и оглядываюсь, не услышал ли меня Карпович.
- Тогда что на счет зерна?
- А что с ним?
- Пришел вчера на работу, - рассказывает китаец, - а у входа в компрессорную кто-то рассыпал зерно. Разумеется, я подумал, что рассыпали случайно, когда переносили продукты...
- Я не ношу продукты мимо твоего логова… - перебиваю я.
Китаец недоволен тем, что его рассказ прервали, он раздувает ноздри, закрывает глаза и делает глубокий вдох.
- Я не говорю, что это сделал ты, - продолжает он, успокоившись, - я попытался все это подмести, но, когда мои коллеги увидели меня с щеткой, чуть не набили мне морду. Говорят, не ты рассыпал – не тебе и убирать.
- И что? Ты хочешь, чтобы я убрал? - возмущаюсь я и провожу ногой невидимую черту. - Мои обязанности по уборке заканчиваются в этом помещении.
Минь Чу снова вскипает, сжимает кулаки и покачивает головой, будто борется с желанием наброситься на меня. Наверное, настроение у китайца не лучше моего, поэтому не стоит его не злить.
- Мне плевать, кто это будет убирать, - отмахивается Минь Чу, - но сегодня насыпали еще. Насколько я знаю, еда у нас с неба не падает. Кто-то переводит еду в мусор! Зачем?
Китаец рассуждает вполне логично, но когда речь идет о местных…
- Ты что-нибудь слышал о культе карго?
- Что это? - спрашивает Минь Чу.
- В далекие времена, когда американцы воевали с японцами, первые построили на мелких островах в Тихом океане военные базы. Часть продуктов и товаров перепадала аборигенам, но когда американцы покинули острова, тонны грузов, естественно, перестали сыпаться с неба. Чтобы дармовая еда вернулась, местное население стало сооружать из кокосовых пальм и соломы взлетные полосы и диспетчерские вышки, причем в натуральную величину. Аборигены полагали, что если они будут походить на цивилизованных людей, то смогут таким образом привлечь на остров самолеты и ценные грузы.
- И в чем суть этой истории? - раздраженно восклицает китаец, - они же не строят взлетных полос! Они рассыпают зерно!
- Я имею ввиду, твои коллеги могут лишь изображать из себя нормальных людей, но знаешь ли ты, что на самом деле происходит в их головах? Не удивлюсь, если через несколько месяцев, придя на работу, ты обнаружишь на пороге мертвую курицу.
- Какую курицу? - переспрашивает Минь Чу.
- Мертвую.
- Зачем им приносить на работу курицу?
- Ты что в школе не учился? Это же жертвоприношение.
- Считаешь, они приносят зерно в жертву холодильнику?
- Скорее всего, - отвечаю я, - температура в колонии растет, через год на планете воцарится ад и единственное, что может спасти от этого жара…
- Холодильники, - заканчивает за меня китаец.
Минь Чу несколько секунд молчит, обдумывая мои слова, после чего кивает.
- Может быть, ты и не такой тупой, каким кажешься, - скалится он и хлопает меня по плечу, - кстати, мы даем системе охлаждения немного отдохнуть перед боем. Так что, если здесь вдруг станет жарко, не удивляйся.
***
Несмотря на то, что мне нужно решить головоломку с проникновением в аппаратную, мой разум полностью захватила идея раскрыть контрабандистов. Сомнений быть не могло, если кто и мог протащить в карманах пригоршню зерна, так это фермеры. Однако понаблюдав за ними с неделю, ничего подозрительного я так и не увидел. Вывод – нелегальная торговля действительно существует, но происходит она не во время завтрака, обеда или ужина, а где-то за пределами столовой.
Самый простой способ узнать все – поговорить с фермерами начистоту. Под руку попадается господин Вишневский, который доедает рисовую кашу.
- Привет, - я протягиваю руку, но фермер, словно не слышит и не видит меня.
- Привет, - повторяю я снова.
Господин Вишневский медленно поднимает голову, смотрит на мои пальцы и тихо произносит:
- Привет, рука.
Диалога не выходит. Фермер, по всей видимости, считает, что выполнил свой долг, и как ни в чем не бывало, продолжает трапезу. Такое развитие событий меня не устраивает, приходится сесть за стол.
- Господин Вишневский, я хотел бы поговорить с вами на счет зерна, которое вы продаете.
Фермер роняет ложку и опускает голову так низко, что мне становится видна не только его лысеющая макушка, но и затылок.
- Какое зерно? - наконец выдавливает он из себя, - я ничего не продаю…
- Вас сдали ваши товарищи, - зачем-то обманываю я.
Вишневский ерзает на стуле. Он наверняка был бы счастлив оказаться в эту минуту в своей оранжерее и избежать этого разговора.
- Зерно, которое вы продаете, работники компрессорной просто высыпают на пол. Вы считаете, это достойное применение еде?
- Я всего лишь помогаю этим людям справится со своими страхами… - оправдывается фермер, - я не требую ничего взамен… я просто помогаю… делаю добрые дела… меня не за что наказывать…
Мне становится жаль этого маленького человека. Процесс превращения в забитое существо – дело не хитрое, но если большая часть твоей жизни проходит в компании растений, то здесь нужен талант.
- Пожалуйста, не говорите об этом мистеру Джеймсу, - мямлит фермер и начинает плакать. Несмотря на то, что плачет он очень тихо, на нас тут же обращают внимание.
- Эй ты, карп! - кричит на меня тот самый подросток, который месяц назад жаловался Давиду на свой растянутый живот. - Вместо того, чтобы приставать к этому бедняге, протер бы столы! Сидим здесь как в свинарнике!
Из животных в колонии только рыбы и курицы. Свиньи – не позволительная роскошь, так что, скорее всего, об их существовании ребенок знает по рассказам родителей.
- Ты бы лучше следил за своим пузом, говнюк! Скоро будешь волочить им по полу!
Мои слова вводят пацана в ступор, он выглядит крайне растерянным. Не зная, что сказать, толстопуз берет ложку и бросает в меня, причем делает это так ловко, что я не успеваю увернуться. Кусок металла врезается аккурат в переносицу. От боли хочется разнести все вокруг, но приходится сдерживаться. Господин Вишневский и молодой параноик решают воспользоваться моим замешательством и спешно покидают зал. На меня осуждающе смотрят Карпович и посетители столовой.
***
Едва я вваливаюсь в свою комнату, как в дверь сразу же стучат. Желания открывать нет, но я уже привык игнорировать свои желания. На пороге стоит тощая женщина. Выглядит она так, будто только что выползла из горящего дома. На голове островки волос, а кожа покрыта то ли сажей, то ли грязью.
Вместо приветственных слов женщина хватает меня за волосы и начинает мотать мою голову из стороны в сторону, осыпая при этом проклятиями.
- Сдохни, скотина! - верещит она.
Я бью по ногам истерички. Женщина теряет равновесие и валится на бок, но все равно продолжает держать мои волосы. Я укладываюсь на пол следом, и мы начинаем кататься.
В этот момент в комнату входит Петерсон, он вмешивается в противостояние и  растаскивает нас в стороны, но если у меня нет ни малейшего желания продолжать поединок, то сумасшедшая продолжает рваться в бой. Доктор хватает дуру за талию и крепко прижимает к себе. Если у этого чудовища есть муж, и если бы он увидел происходящее, то наверняка сначала бы врезал Петерсону, а лишь потом стал разбираться.
- Что случилось? - устало спрашивает доктор, словно ему приходится наблюдать подобные картины каждый день.
- Он... он... - захлебывается истеричка, - мой сыночек, мой сыночек...
- Что слу-чи-лось? - повторяет по слогам доктор и отпускает женщину, которая уже перестала сопротивляться и теперь просто плачет.
- Он сказал, что у моего сына большой живот... - говорит она сквозь слезы.
- И все? - удивляется Петерсон.
- Мой Джонни... у него есть проблемы... он считает себя слишком толстым... а эта сволочь сказала моему ребенку, что у него огромный живот и что им можно достать до пола...
- Я не так сказал, - пытаюсь возразить я, но Петерсон показывает кулак и мне приходится заткнуться.
- Я уверен, - говорит доктор, - этот человек не знал, что у вашего сына есть проблемы с самооценкой... все-таки он педагог и вряд ли бы стал оскорблять ребенка... наверное, это вышло случайно.
Женщина явно не согласна со словами доктора, она качает головой и тычет в меня пальцем.
- Я сообщу о твоих делах, гад, куда следует и тебя посадят в карцер! Мой ребенок хотел сжечь себя и все из-за твоего поганого рта!
Мать маленького параноика плюет в мою сторону и выходит из комнаты.
- Ты что с ума сошел? - тут же накидывается на меня Петерсон.
- Не знаю, как это вышло, - чешу затылок я, - он повел себя слишком дерзко, и я просто решил поставить сопляка на место.
- Ты знал, что он комплексует по поводу своей внешности? - спрашивает доктор.
- Ну... - с неохотой отвечаю я, - …как-то мне нужно было поговорить с психологом, но тот  был занят… а эта дверь… ты же знаешь, ее там просто нет, и я… случайно... услышал как Давид разговаривает с этим пацаном...
Петерсон хлопает себя по лбу, затем смотрит на меня так, как до этого смотрели посетители столовой, и, ни слова не говоря, начинает переодеваться в домашнее.
Я смотрю на пол, который усыпан моими волосами и боюсь подойти к зеркалу. Сегодня я выставил себя в ужасном свете, разбор полетов неизбежен и мне нужно придумать, как реабилитироваться. Пытаюсь начать с малого – завести диалог с Петерсоном, но он меня просто игнорирует.
Как следует поразмыслить над произошедшим не суждено, в дверь снова стучат. Доктор кивком указывает мне, чтобы я открыл. Теперь на пороге стоит мужик лет сорока пяти, на нем нет следов борьбы с огнем, но я чувствую едва уловимый запах гари, значит тема разговора будет все та же.
- Ты обидел моего сына? - говорит мужик.
- Не то чтобы обидел… - начинаю я, но на этом наш разговор заканчивается. Наблюдаю за тем, как мужик отводит руку - что сейчас будет, мне прекрасно известно. Не страшно. Я уже привык к побоям.
Самая приятная драка за последнее время. Возвращаться домой не надо, рядом доктор. И хоть на этот раз он не стал вмешиваться в происходящее, зато сразу же оказал первую помощь – закинул на кровать и запустил в меня кружкой, чтобы я приложил ее к побитому лицу.
- Видел, как я ему двинул пару раз? - спрашиваю я у Петерсона, но тот лишь неодобрительно качает головой.
Дело дрянь. Я смотрю в серый пластиковый потолок и думаю лишь о том, как устал и как здорово было бы уснуть и проспать до утра, чтобы никто больше не приходил и не рассказывал мне о том, какой я плохой человек.
***
На часах одиннадцать вечера. Публичная порка продолжается уже несколько минут. Я стою на сцене, опустив голову, и изображаю из себя жутко раскаявшегося человека. В вечерней программе расправа над беззащитным. Законы дикой природы в действии, кто-то должен быть съеден. Сегодня этот кто-то я, собственноручно преподнес толпе растоптанную гордость в надежде, что мне что-нибудь оставят.
- Да, я понимаю, он поступил подло, - мистер Джеймс замахивается на меня, будто хочет ударить, но сразу же опускает руку, - однако, мы должны быть благороднее. Кто из нас не ошибался? Дадим ему шанс.
В зале недовольно гудят. Идея дать мне шанс, пусть даже и абстрактный, похоже, мало кого радует. Среди зрителей я вижу членов экипажа корабля, но никто из них даже не смотрит в мою сторону. Они прекрасно знают, что в глазах местных все еще являются чужаками, и сейчас самый гадкий чужак отбрасывает на них огромную гадкую тень.
- Чего это мы должны давать ему шанс?
- Посадите его в карцер! - вскакивает истеричка, которая недавно пыталась оторвать мне волосы.
Старик призывает всех успокоиться.
- Мы придумаем ему наказание, но такое, от которого будет польза. Ведь какая польза в карцере? Никакой, - отвечает на свой вопрос руководитель колонии и многие в зале согласно кивают.
Я понимаю, что задумал мистер Джеймс. Он хочет показаться моим заступником, чтобы я был обязан ему по гроб жизни. Когда весь этот цирк закончится, мне, наверное, придется притвориться безмерно благодарным. Ничего страшного, пусть думает, что сломал меня.
- Дайте ему тарелку с дерьмом и пусть хлебает, - кричит кто-то из зала, но это предложение не находит поддержки.
Неожиданно идея школы теряет для меня всякий смысл. Ощущение такое, будто кто-то в моей голове дернул стоп-кран, и вся мои стремления посыпались с полок. Еще несколько секунд назад я видел перед собой людей, теперь их место заняла кучка мычащих идиотов. Как я не замечал этого раньше? Сейчас бы хорошо нажраться, затем проспаться, а после лежать на кровати и думать о том как...
...было бы здорово стать первым учителем за пределами Солнечной системы.
Когда-то эта мысль приводила в восторг, ею можно было питаться весь день, всю неделю, месяц, год. На завтрак, обед и ужин неиссякаемый торт жизненной энергии. Кто же знал, что все это превратится в крохотный говнобисквит, которому если кто и может радоваться, то лишь такой мудак, как Карпович.
Эти люди все еще перебирают наказания для меня. Публика разошлась не на шутку, богомерзкий старик, словно ведущий ток-шоу, только и успевает тыкать пальцем в желающих высказаться. Впрочем следующий выступающий руку не тянул, однако, это не мешает руководителю колонии поднять со своего места моего единственного сообщника.
- Вот вы, мистер Фишер, что вы думаете об этой ситуации?
Капитан все это время терпеливо ждал, когда концерт закончится и вряд ли думал, что станет участником разборок. Но сейчас ему предстоит сделать выбор.
- Я бы предпочел воздержаться... - скромно откашлявшись, говорит Фишер.
- Почему? - самодовольно спрашивает Джеймс. - Вы считаете, этот человек ни в чем не виноват? Или не хотите предавать бывших товарищей?
Подлый червь. Все никак не наестся. Я смотрю на мерзкую тонкую шею старика и думаю, что при желании ее можно было бы сломать в два счета.
- Насколько я знаю, в квартире этой семьи произошел небольшой пожар... - Фишер указывает в сторону истерички и сидящего рядом с ней мужа, - наши парни заканчивают монтаж нового жилого корпуса. Мне кажется, будет справедливо, если квартира учителя перейдет в собственность этих замечательных людей.
Исходя из расклада переезд в новые апартаменты мне и так вряд ли грозил, но зато теперь у придурковатой семейки появилась возможность разжиться свежей квартирой со всякими современными примочками. Такое они ни за что не упустят.
- Мы согласны, - мать параноика вскакивает со стула. Она вряд ли успела посовещаться со своим мужем, но что-то не видно, чтобы ее возлюбленный был против.
Старик едва не трещит по швам от злости. Вот он, основной источник всех моих бед, принимает заслуженное поражение. И это только начало. Главное – добраться до аппаратной. Надеюсь, камеры засняли нечто поинтересней, чем подложные документы. Было бы здорово показать всем, как Джеймс соблазняет своего сына или, например, ест детей...
Руководитель колонии безуспешно пытается продолжить опрос, в зале галдят, несколько человек встает со своих мест и этому примеру следуют другие. Люди покидают зал откровенно разочарованными, очевидно, они рассчитывали на другую развязку.
На лице капитана можно разглядеть едва заметную улыбку. Фишер вливается в общий поток и направляется к выходу, но вместо невысокого человека в сером комбинезоне, я вижу довольного слона, покидающего посудную лавку.
Сегодня мне будут сниться хорошие сны.
***
Как и было обещано китайцем, системе охлаждения дали передышку. В колонию пришло жаркое лето. Теперь в моде короткие шорты и голые торсы. Для полноты картины не хватает моря поблизости.
Чтобы хоть немного скрасить неудобства, вместо воды мы подаем компот. Местные стараются растягивать это удовольствие, отхлебывают по чуть-чуть, тратя на напиток в два раза больше времени, чем на прием пищи, доводя это действо до абсурда. Наконец последний посетитель уходит, я убираю его стол, беру тележку и отправляюсь за продуктами. Для того чтобы собрать урожай, мне нужно обойти владения всех фермеров. Напоследок, вот уже который день, я оставляю оранжерею господина Вишневского. Любой даже самый никчемный логистик сказал бы, что мой маршрут составлен из рук вон плохо. Возможно, причина такого шатания по колонии в желании отдохнуть от столовой и немного проветриться, а может быть дело в чувстве вины. Все-таки я зря обидел мирного крестьянина.
Бокс, в котором меня должны ждать овощи, пуст. Проходит несколько минут, но ничего не происходит. Дверь в оранжерею традиционно закрыта, и я нажимаю на кнопку вызова. Если предположить, что фермер находится в самом конце теплицы, то исходя из ее размеров путь ко  входу займет не более пяти минут. Если же спустя это время Вишневский так и не появится, то, скорее всего, с ним приключилась беда вроде смерти или какого-нибудь припадка.
Представить картину скоропостижной кончины местного крестьянина в подробностях не удается, в буферную зону входит перепачканный землей господин Вишневский собственной персоной и прилипает к смотровому окну.
- Добрый день, - я стараюсь смотреть в пол, чтобы выглядеть виноватым, - мне нужно забрать урожай, но в ящике пусто.
Фермер кусает губы и высматривает что-то за моей спиной. Я оборачиваюсь. В коридоре никого нет. Пауза длится около минуты. Видимо, о случившемся придется рассказывать Карповичу, потому как контакта с этим человеком мне уже не найти. Я собираюсь идти к тележке, но в этот момент щелкает замок и дверь в оранжерею открывается.
- У меня тут небольшая проблема. Не поможешь? - робко спрашивает Вишневский.
В голове сразу проносятся картины жестокой расправы фермера над связанным мной. Впрочем, желание увидеть живые растения пересиливает страх. В конце концов, даже если этот земляной червь и задумал какую-нибудь подлость, то меня скоро хватятся, а тележка с овощами возле оранжереи наверняка наведет на мысль, где меня следует искать.
Я захожу внутрь, но Вишневский тут же указывает на мою тележку.
- Ее нужно закатить внутрь, - говорит он.
- Да ладно, это же ненадолго. Она просто постоит здесь. Кто ее украдет?
- Нет, - качает головой фермер.
Вот засада. Ничего страшного, уж этого гада я смогу одолеть, главное следить за тем, чтобы он не заходил ко мне за спину.
Едва тележка пересекает порог, как фермер тотчас же замыкает дверь и просит следовать за ним. Все время пока мы идем, я улыбаюсь как полоумный. На дивный сад это, конечно, не похоже, но зрелище все равно впечатляет.
Оранжерея представляет собой многоуровневые ряды ящиков с помещенными в них растениями. Все это добро оплетает огромное количество различных трубок. Влажность сумасшедшая, кажется, что воздух можно пить. Однако насладиться местными красотами я не успеваю, наше путешествие заканчивается слишком быстро.
- Вот, - говорит Вишневский и тычет пальцем в перевернувшуюся вагонетку, возле которой лежат коробки с овощами, - сошла с рельс, - поясняет фермер.
- Ты гонки на ней что ли устраивал? - спрашиваю я.
- Здесь немного развлечений, - пожимает плечами Вишневский.
Я пытаюсь приподнять вагонетку руками. Не выходит. Предлагаю присоединиться фермеру. Мы кряхтим, пыхтим, но без толку.
- Рычаг пробовал?
Фермер смотрит на меня пустым взглядом.
- Архимед? Рычаг?
Вишневский мотает головой. Я смотрю на часы, извещающие о том, что у меня заканчивается время.
- Есть что-нибудь длинное и прочное?
Фермер оглядывается по сторонам, делает несколько нерешительных шагов в направлении выхода, затем разворачивается и ведет меня к следующему отсеку. Там возле стены лежат сваленные в кучу пластиковые трубы.
- Это запасные трубы для водопровода. Подойдут?
- Не уверен, что выдержат, но можно попробовать.
Прошу Вишневского снять несколько ящиков с томатами, чтобы было где развернуться, после чего подхожу к вагонетке, засовываю под нее трубу и толкаю вверх.
- Это называется рычаг! - сообщаю я Вишневскому.
Фермер смотрит на меня так, будто я только что проделал какой-то сверхсложный фокус.
- Возьми еще одну трубу и подложи ее с другого края, - даю указание я.
Немного мучений и вагонетка наконец-то встает на колеса. Правда, мимо рельс. Я упираю руки в колени, чтобы отдышаться и мой взгляд натыкается на потертую картинку с инструкцией.
- В случае схода с рельс используйте домкрат, - читаю я вслух и тяну за небольшую ручку, расположенную чуть ниже надписи. Крышка полностью снимается. На белой стенке прикрученный пластиковыми болтами висит классический домкрат.
Мне хочется дать фермеру подзатыльник.
- Как ты мог не заметить домкрат?
- Ну, - Вишневский опускает голову и закрывает лицо ладонью, словно какой-нибудь примат, - просто я не разобрался, как этим пользоваться.
На то, чтобы вернуть вагонетку на рельсы, уходит пара минут, после чего я возвращаю домкрат на место и закрываю крышкой. Вишневский быстро складывает в кузов рассыпавшиеся коробки с овощами, затем начинает бережно вешать на свои места ящики с растениями. Я беру ветку с зеленым овощем и притягиваю ее к носу.
- Томаты...
Вишневский пристально наблюдает за моими движениями. Несмотря на оказанную ему помощь, он похоже опасается, что я могу здесь что-нибудь сломать.
- Ты знал, что люди долгое время считали томаты ядовитыми и боялись употреблять в пищу? - спрашиваю я.
- Нет, - машет головой Вишневский.
- Во времена войны за независимость, Джорджа Вашингтона хотел отравить один повар. Он сварил мясо вместе с томатами, но вместо того, чтобы умереть Вашингтон...
- Кто такой Вашингтон? - перебивает фермер.
- Это первый президент сэшэа, - разъясняю я.
- А что такое сэшэа?
- Сэшэа... это такая страна...    
Я готовлюсь уже отвечать на вопрос, что такое страна, но фермер понимающе кивает. Вместо того чтобы дать договорить, он тянет меня за руку и подводит к ящику с луком.
- А лук?
- Что лук?
- Расскажи про лук.
Мне становится безумно приятно, что хоть кому-то в колонии интересны мои знания, но о луке я почти ничего не знаю.
- Ну... в средние века рыцари могли обменять своих пленных по курсу восемь луковиц за человека.
- Всего восемь луковиц за целого человека? - таращит глаза фермер.
- Вроде как...
- А что такое средние века? - тут же спрашивает он, - и кто такие рыцари?
На секунду мне кажется, что этот тупой крестьянин на самом деле просто издевается надо мной, но вспомнив историю с домкратом, я сразу успокаиваюсь.
- Слушай, время поджимает, - говорю я, - Если тебе очень интересно, могу зайти послезавтра.
Вишневский зависает ненадолго, обдумывая, стоит ли мне доверять, но потом кивает и протягивает грязную ладонь. Я жму его руку и уже собираюсь уходить, но мой взгляд привлекает ряд отверстий, расположенных под самым потолком. Оттуда выходит углекислый газ для питания растений. Сердце начинает колотиться так сильно, что я уже не слышу ничего кроме этого стука до самой столовой. 
***
Вот уже второй день после работы я провожу время в компании плюшевого домового: Петерсон въехал в новые апартаменты, теперь я пересекаюсь с бывшим соседом только в столовой. В комнате, которая предназначалась мне изначально, празднует новоселье семья погорельцев.
Впрочем, отсутствие собеседников мне сейчас на руку. Нужно сосредоточиться. Чтобы было хоть немного прохладней, я перебрался на нижнюю полку, но толку от этого немного – в колонии по-прежнему как в сауне. Борясь с желанием содрать с себя липкую от пота кожу, я обдумываю увиденное в оранжерее и пытаюсь решить, как мне действовать дальше.
Колония построена таким образом, чтобы каждую ее часть можно было отремонтировать чуть ли не с помощью молотка и гвоздей. Во многом именно благодаря простоте конструкций обстановка здесь больше напоминает военные бараки нежели нашпигованный современными технологиями дворец. Что касается оранжерей, то разрабатывали их с особой скрупулезностью, превратив в итоге в автономный завод по производству пищи. В резервуарах под теплицей озера воды, в которых обитают карпы, углекислый газ регулярно подкачивается из атмосферы, растения вырабатывают кислород в таких количествах, что можно разжигать костры. При благоприятном стечении обстоятельств здесь можно протянуть не один год, если, конечно, этот год не нынешний.
Система, в которой мы находимся, состоит из двух звезд. Большую часть времени все стабильно. Глядя на небо, порой думаешь, что дополнительное оранжевое пятно подвесили лишь для того, чтобы оно напоминало тебе, куда ты на самом деле забрался. Но каждые семьдесят лет планета приближается ко второй звезде на такое расстояние, что та начинает влиять на климат.
С кончика носа срывается первая капля пота, возвещающая о начале нового незнакомого периода, ты смотришь в зеркало и видишь, как круглые глаза превращаются в миндалевидные, грудная клетка увеличивается, а вместо привычной футболки на плечах болтается пончо. Самое время соорудить жертвенный алтарь и за неимением лам закидать его трупами леггорнов, но тут голос разума просит тебя попридержать коней и взглянуть на мирный атом, который так разошелся, что похоже готов навалять всякому, кто имеет что-то против твоей бледной кожи.
Чтобы колония не испарилась, приходится запускать атомную электростанцию. Работает она всего пару лет, в целях безопасности поместили ее в такие дали, что все коммуникации требуют постоянной диагностики. Можно, конечно, положиться на случай, отрядить людей заниматься более насущными делами, а работоспособность станции проверить перед самым запуском. Эту идею яростно пропагандировал Зухир, уверявший, что на все воля Аллаха, и если кому-то суждено умереть, то это и так произойдет. Устав от кажущейся бесполезной работы, многие начинали подпевать мусульманину, но на следующий день на всякий случай все равно продолжали делать то, что было предписано инструкциями.
Я держу перед собой домового и разглядываю в пластиковых глазах свое слабое отражение.
- Буду называть тебя Дурином, если ты не против, - говорю я игрушке.
Дурин не возражает. Я хочу спросить у новоиспеченного гнома, как мне выбраться из этой проклятой Мории, но в дверь неожиданно стучат.
- Кто там?
- Это я, - раздается голос Петерсона.
- Молви друг и войди! - требую я.
- Чего?
- Ничего! Сейчас открою.
Кладу игрушку на верхнюю полку, надеваю для приличия шорты и быстро заправляю постель – вдруг доктор решил вернуться домой.
Но Петерсон всего лишь хочет забрать свои вещи, точнее вещь.
- Ты не видел мою шляпу? - спрашивает он.
- Шляпу?
- Да. Такая ковбойская. Я надеваю ее каждый год в день Швеции, а завтра как раз... ну ты понял....
- Ты празднуешь день Швеции в американской шляпе?
- А ты что расист?
- Нет, просто это очень странно.
- Если я скажу, что шляпа синяя, а на ней изображен желтый крест этого будет достаточно?
- Наверное, - отвечаю я и добавляю, - просто никогда не видел тебя в шляпе.
Доктор пожимает плечами, всем своим видом показывая, что мои слова ему безразличны, и принимается рыться в комнате.
- Шляпа не иголка, я бы ее заметил, - сообщаю я, когда доктор приподнимает мой матрас.
- Что серьезно? - с вызовом спрашивает Петерсон.
- Серьезно что?
- Ты думаешь, я тебе поверю?
- А какой смысл мне обманывать?
- Да кто ж тебя знает, - мотает головой доктор и продолжает поиски.
Обыск затягивается, Петерсон начинает заглядывать в те места, которые уже осматривал.
- Я могу выйти, если надо, - предлагаю я, - вдруг, дело не в шляпе. Можешь даже не объяснять, просто скажи.
- Довольно! - внезапно вспыхивает Петерсон. Доктор подлетает ко мне с таким видом, будто это я перебил его родичей под Полтавой.
- Как ты можешь! - вскидывает руки он. - Это же дети! Они же маленькие!
Я вспоминаю Джеймса, который давал понять, что может распустить обо мне мерзкие сплетни и мое лицо тут же заливает краской.
- Если тебе кто-то что-то рассказал... - начинаю я, но доктор уже не слушает.
- Kukjävlar!!! - кричит он и хлопает дверью так, что меня обдает волной жаркого воздуха.
- Сам такой! - ору я в ответ и со злости бью ногой по кровати. От удара кровать сдвигается на пару сантиметров, а с верхней полки слетает Дурин. Он ударяется об угол стола и шлепается на пол. Следом за гномом падаю и я.
Петерсон не тронул меня и пальцем, но я все равно валяюсь на полу. Если кто-нибудь сейчас зайдет в комнату, то наверняка подумает, что мне опять наваляли. Я держусь за лодыжку. Вполне вероятно, она сломана, но ползти в медицинский кабинет и умолять доктора осмотреть ногу, было бы слишком нелепо, так что придется терпеть.
- … внук вручил диктофон, чтобы я мог вести личный дневник, как настоящий путешественник, а внучка подарила домового. Сказала, он будет оберегать меня в случае чего...
От боли меня отвлекает голос, который сложно не узнать. Его владельца уже давно нет в живых, но я уверен, это не галлюцинация.
-... я никогда не был сентиментальным, но встреча с внуками выбила меня из колеи... вынужден признать, эти телевизионщики сумели распотрошить мою душу...  в какой-то момент я даже хотел отказаться от полета, но минутная беседа с сыном вернула все на свои места...
Я подползаю к Дурину. Сомнений нет – источник звука находится где-то в нем. Видимых отверстий или пуговиц на теле гнома не видно, поэтому я стягиваю с него джинсовый комбинезон и сразу же обнаруживаю молнию.
...не верится, что я больше сюда не вернусь...
Я тяну за ручку замка, металлические звенья расходятся, обнажая синтепоновые внутренности. Звук становится еще четче. Засовываю руку в мягкое тело гнома и достаю из него диктофон.
...надеюсь, мое сердце выдержит и я не умру сразу после взлета. Впрочем, эти ребята достанут меня и с того света, лишь бы я отработал контракт по полной...
Я нажимаю на кнопку с изображением белого квадрата и голос исчезает.
- Василич... - улыбаюсь я.
***
Эту ночь я засыпал под рассказы Василича. Старик делился впечатлениями о корабле и экипаже. Меня он назвал ребенком, который не понимает, во что ввязался, но я не обиделся – подобной характеристикой Василич одарил почти каждого.
Нога распухла и жутко болит. Тем не менее, я ковыляю на работу. Меня встречает заспанный Карпович, некоторое время он наблюдает за моими перемещениями, но убедившись, что толку от такого работника немного, качает головой и указывает на выход.
- В медицинский кабинет, - заявляет он.
- Расхожусь, - возражаю я, но повар хватает меня под руку и выводит за дверь.
- Ты когда-нибудь видел Петерсона в ковбойской шляпе? - напоследок спрашиваю я.
- В шляпе?
- Ага.
- Разве что в медицинской... - неуверенно отвечает повар.
- Какая же это шляпа, - разочарованно шепчу я и отправляюсь к доктору.
Все мои мысли не о встрече с Петерсоном, а о том, как расположить к себе Вишневского. Нужно, чтобы фермер одолжил мне скафандр и не побежал звать на помощь, когда я полезу в систему подкачки углекислого газа.
Это идея мне не кажется такой уж безумной, тем более подобный номер периодически проделывает и сам Вишневский. И здесь дело вовсе не в том, что ему скучно, а в элементарной профилактике. Таким образом, все, что мне нужно, это залезть в трубу, дождаться, когда откроются перегородки шлюза и просто вылезти на поверхность.
В размышлениях о том, как убедить фермера дать мне скафандр, я подхожу к медпункту, затем делаю глубокий вдох и нажимаю на звонок.
- Войдите, - доносится голос Петерсона.
- Привет.
На всякий случай я держу дверь приоткрытой, вдруг Петерсон решится на нечто большее, чем пустые обвинения. Но место озлобленного доктора занял какой-то тормоз, погрязший в собственных мыслях, и все напряжение мигом улетучивается.
- Если ты о вчерашнем... то, возможно, я и перегнул палку... - швед выглядит смущенным, он сидит на стуле и говорит в пол, - эта история... со шляпой... все это выбило меня из колеи... Кстати, можешь ее не искать... ты ведь ее не ищешь?
- Колею?
- Что? Колею? Какую колею? Что за вздор! Шляпу! Я говорю о шляпе!
Речь Петерсона отрывиста.  Чтобы продолжить мысль, ему приходится делать слишком большие паузы.
- Вообще-то у меня ушиб ноги, или перелом. Меня отправил сюда Карпович. Это не мое решение, - объясняю я.
Доктор растерянно осматривает комнату, словно не понимает, откуда идет звук.
- Эти дети... - Петерсон подпирает голову рукой, - они залезли в мою квартиру. Представляешь? Мне казалось, замыкать дверь – признак дурного тона, но теперь я иного мнения. Я даже подумываю о каком-нибудь навесном замке старого типа, с металлическим ключом. Это ведь не сложно сделать? Как думаешь?
- Думаю, тебе не следует впадать в крайности. Базовой защиты вполне достаточно. Заодно проверишь их степень порядочности. Открыть незапертую дверь – это одно, а вот взломать... совершенно другое.
Доктор наконец находит меня взглядом.
- Что с ногой? - спрашивает он.
Мне не хочется признаваться в собственной тупости, поэтому говорю обтекаемо.
- Случайно вышло.
- Холодное прикладывал?
- Последний лед я употребил неделю назад, - честно отвечаю я, - так что нет.
Петерсон неодобрительно качает головой, затем просит меня лечь на стол под яркую лампу.
- Надеюсь, ты не решил мне что-нибудь отрезать, - шучу я. Доктор нелепо замирает на пару секунд, словно всерьез обдумывает мои слова, но затем отмахивается, подходит к монитору и принимается что-то в нем разглядывать.
- Перелома нет, - уверенно сообщает Петерсон, - Я могу привести тебя в порядок, если хочешь, но думаю, тебе не помешает пара-тройка выходных. Ведь так?
Отказываться от такого подарка бессмысленно, поэтому я молча киваю.
- Никто не любит работать, - бессильно выдыхает доктор, падает в кресло и опускает голову на грудь.
Петерсон похож на пьяного, но весь алкоголь мы уничтожили в день приезда. С другой стороны, для любителя веществ здесь настоящий Клондайк, поэтому вполне возможно, что швед нашел другой способ расслабиться. Если это так, дела плохи. День только начался, а доктор уже не стоит на ногах.
- Ты скажешь Карповичу о моем больничном?
Петерсон, не поднимая головы, показывает мне большой палец. Если доктор не забудет нашу встречу, то у меня в распоряжении три выходных. Нужно использовать их с толком.
- Дети… - бурчит себе под нос Петерсон, - я тебя не осуждаю… так их…
***
Мой дом, как и оранжерея Вишневского, находится в противоположной части колонии, поэтому сначала решаю заглянуть к Фишеру, тем более я до сих пор так и не сказал ему спасибо.
Капитан выходит из своей квартиры, широко зевая. Вот она, Изабелла Бойер в мужском обличии, еще не увековеченная, но уже сверкающая медью – символ моей будущей свободы.
Фишер замыкает дверь и направляется в сторону столовой.
- Доброе утро, - окликаю я.
Капитан смотрит на мою ногу и хмурит брови.
- Кто на этот раз? - спрашивает он.
- Споткнулся об кровать.
- Ну да, как же...
- Я был у Петерсона. Он отправил меня на больничный, сказал, через пару дней буду в порядке.
- Да? - удивляется Фишер, - на твоем месте я бы ему не доверял. Долбанная шляпа...
Капитан плюет в стену. Я вижу как мутная слюна стекает по пластиковой панели и скрывается в огромной трещине.
- Разве это не новый корпус? - спрашиваю я.
- Мы немного сэкономили, - отвечает Фишер, - впереди тяжелые времена, так что пластик нам может пригодиться.
Нога яростно пульсирует и требует, чтобы ее оставили в покое, но теперь мне интересно узнать, что же произошло с Петерсоном.
- Ты тоже слышал про шляпу?
- Слышал? - ухмыляется капитан, - этот псих угрожал убить меня, если я не верну его прелесть!
- Так шляпа была у тебя?
- Конечно, - кивает Фишер, - это на корабле все ему сходило с рук, но здесь...
- А что ему сходило с рук?
- Все дело в шляпе, - Фишер снимает с головы невидимый колпак и протягивает мне пустую ладонь, - она плетеная. Подозреваю, Петерсон в чем-то ее вымочил перед отлетом. Знаешь как она воняет? - капитан зажимает нос пальцами и закатывает глаза. - Ты же понимаешь, если что-то воняет в колонии, помимо самой колонии... может он жрет ее или кидает в чай. Не знаю. Но края у шляпы подранные. Готов поклясться, что видел на ней отпечатки зубов.
- Странно, - говорю я, - Петерсон во всем обвинял детей.
- Ну да, - чешет затылок капитан, - пришлось просить местную детвору зайти к нему в комнату и порыться там немного.
- И они согласились?
- Ага. Я сказал, что они могут оторвать себе несколько кусков соломы и покайфовать часок-другой.
- Серьезно?
- Нет, конечно. Просто пообещал провести экскурсию по кораблю, перед тем как он...  улетит.
- Не думаю, что у тебя получится. Это ведь не в столовую сходить.
- Это точно, - грустно улыбается Фишер.
История капитана не внушает доверия. Подозреваю, что Петерсон и Фишер нарочно дурят мне голову. Я представляю себя маленькой девочкой, сидящей за большим столом. Рядом доктор и капитан в образе Шляпника и Белого кролика засирают мой мозг своими бреднями.
- Так и что со шляпой?
- Пришлось вернуть, чтобы его успокоить. Посмотрим, что будет дальше.
Я  прощаюсь с Фишером и собираюсь наведаться к Вишневскому, но нога убеждает меня сделать паузу и немного отдохнуть.
***
-...Надо ж было выбрать таких идиотов... если здесь кто и решал, то уж точно не зрители, даже они смогли бы собрать компанию поприличней...
Василич верил, что настоящих профессионалов не подпустили бы к кораблю и на пушечный выстрел.
-...профи убьют весь интерес к шоу. Кому интересно наблюдать за копошением муравьев...
В чем-то старик был прав, но вряд ли такой дорогостоящий проект доверили бы сброду. И хоть моя кандидатура была предложена профсоюзом, а не обычными людьми, я почему-то убежден в том, что выбор был объективен.
Нога все еще болит. Впрочем, если сильно не наступать на нее, дискомфорт практически не чувствуется. Да, мне бы не помешала пара таблеток, но весьма вероятно, что мою дозу обезболивающего присвоил себе Петерсон.
-...как можно было запихнуть на корабль наркомана? Говорят, он лучший из лучших, но закрыть глаза на то, что этот урод делает, могли лишь кретины...
Жму на паузу и прячу диктофон обратно в игрушку. С момента, как меня официально сделали больным, прошел день, а я так и не навестил фермера.
На этот раз Вишневский подходит к двери почти сразу же, но вместо того, чтобы впустить старого знакомого, снова принимается рассматривать коридор за моей спиной. Наконец, убедившись, что я один, фермер щелкает замком.
- У меня сегодня выходной, так что могу ответить на все интересующие вопросы, - бодрым тоном сообщаю я. Услышав мой голос, Вишневский вздрагивает и прикладывает указательный палец к губам.
Мы проходим буферную зону, и лишь среди цветов при ярком свете я вижу физиономию фермера, исцарапанную и побитую.
- На тебя напал картофель? - пытаюсь пошутить я, но лицо Вишневского тут же мрачнеет. Грязный подбородок начинает дергаться и кажется, что передо мной стоит не взрослый мужчина, а маленький ребенок.
- Приходил Эдгар... - отвернувшись, отвечает фермер, - пытался научить экономить энергию. Сказал, у меня слишком большой перерасход.
Мой постоянный спутник в колонии – чувство несправедливости – пытается сейчас пробить очередной потолок.
- Мне нужен скафандр, - решительно заявляю я.
Вместо того чтобы попытаться выгнать меня или хотя бы удивиться, Вишневский начинает смеяться.
- Что такое?
- Ничего, - фермер поворачивается ко мне, и я вижу, что по его щекам текут слезы, - просто все, кто начинает дружить со мной, первым делом спрашивают про скафандр.
Все мои тайные переживания мигом отправляются на помойку воспоминаний. Наверное, во времена географических открытий так себя мог чувствовать какой-нибудь неудачливый торговец, мечтающий о наживе, но постоянно натыкающийся на острова с шныряющими там повсюду европейцами.
- Что ты имеешь ввиду?
- Я же тебе говорил, здесь не так много развлечений, - Вишневский вытирает слезы футболкой и садится на перевернутый пластиковый контейнер, - кому-то хочется посмотреть на закат, кто-то говорит, что на него давят стены...
- И что ты им отвечал?
- Если я могу сделать человека счастливым... почему я должен отказывать? - пожимает плечами Вишневский.
- Но это ведь незаконно.
- Да... -  соглашается фермер.
- И ты так просто рассказываешь об этом?
Со стороны входа раздается какой-то механический шум, я ищу глазами место, где можно спрятаться, но Фермер даже бровью не ведет.
- Еду забрали, - спокойно говорит Вишневский и добавляет, - не думаю, что что-то изменится, если ты настучишь на меня. Ты здесь мало кому нравишься.
Неожиданно для меня этот нескладный, вечно покрытый земляной пылью человек превращается из гадкого утенка в настоящего лебедя. Удивительно, что обладая таким добрым сердцем, Вишневский до сих пор не нашел себе пару.
- Ты бы не хотел завести семью? - спрашиваю я.
- Конечно, хотел, - отвечает фермер и его лицо покрывается мелкими красными пятнами, - но у меня... это... мало времени.
Вишневскому скоро стукнет тридцать четыре года и, если в ближайшие месяцы он не найдет свою половинку, его квоту на ребенка передадут другому. Скорее всего, ему придется обучать чужого отпрыска. Конечно, пройдет много лет прежде чем кукушонок отправит старика на пенсию, но так или иначе род Вишневских на этой планете определенно закончится.
Я вспоминаю Варгу, которая до сих пор ходит в девках, и думаю, что лучше пары для этого бедолаги не придумаешь. Наверное, мне стоило бы заняться сводничеством, но уж точно не раньше, чем я разберусь со своей главной проблемой.
- Так что на счет скафандра? Ты не против?
- Не против, - обиженным тоном отвечает Вишневский. Он встает с контейнера и ведет меня в следующий отсек. Я надеюсь, что мне сейчас покажут заветный костюм, но фермер останавливается у ящика, засаженного капустой, и тычет пальцем в крохотный кочан. - Расскажи про капусту.
- Кхм… капуста… - капуста – это совершенно не то, чего я ждал. Сложно не выдать разочарование, но надо взять себя в руки, - существует легенда… был такой Бог, звали его Юпитер… не помню, что там произошло, но, кажется, он потел… капли пота упали на землю и превратились в капусту.
- Ты веришь в Бога? - удивленно спрашивает фермер.
- Эээ… нет. Просто так принято говорить. Разумеется, нет.
- А кто такой оракул? - продолжает сыпать вопросами Вишневский.
- Оракул… это тот, кто делает предсказания.
- Понятно… - опускает глаза фермер, - там за дверью все... что тебе нужно.
Мне казалось, процесс вербовки сильно растянется, и будет большой удачей, если, узнав о моих планах, Вишневский не побежит докладывать обо мне Джеймсу. Стоило бы порадоваться тому, как все сложилось, но тем не менее, я не могу избавиться от ощущения, будто только что проиграл в шахматы дрессированной обезьянке. Думаешь, где-то отвлекся, требуешь матч-реванш, но поздно, тебе уже всучили банан и тащат в клетку. Пытаешься закричать «я человек!» и слышишь вместо этого что-то вроде «У-а-а!».
- Сколько у меня времени? - спрашиваю я.
- Около двух часов, - отвечает Вишневский.
Не густо, но в целом должно хватить. Если я, конечно, решусь. До ближайшей аппаратной чуть меньше километра, отправляться туда прямо сейчас – полное безумие. У меня нет ни четкого плана, ни тележки, вдобавок ко всему болит нога. Выдержит ли она переход по бездорожью? Смогу ли я вернуться обратно, до того как у меня закончится воздух?
С другой стороны, более подходящего времени не придумаешь. Я на больничном, головы у всех забиты предстоящим запуском электростанции. Вряд ли кому-то в этой суматохе понадобится хромой уборщик.
Я захожу в маленькое помещение, где на обычном крючке, словно полотенце, висит старенький потертый скафандр. На то, чтобы влезть в него, уходит не больше двух минут. Фермер тщательно осматривает мой новый костюм, затем заходит за спину. Неожиданно гаснет один из мониторов, исчезает карта местности, а все мои попытки перезапустить ее оканчиваются ничем.
- Эээ… у меня исчезла вся навигация, - сообщаю я.
- Наверное, это потому, что я вынул навигационный блок, - поясняет Вишневский и машет передо мной небольшой коробочкой, - иначе о твоих похождениях узнает вся колония, - разводит руками он, - этому трюку меня научил отец...
Лицо фермера становится грустным.
- Сразу после смерти мамы, он стал приводить сюда рыжую бабу из лаборатории. Отец говорил, им нужно провести кое-какие опыты. Каждый раз, когда эта женщина появлялась здесь, меня выгоняли смотреть закат, даже если закат уже давно закончился.
Мне жаль Вишневского, но семейные истории – это последнее, что мне сейчас нужно.
- Как же я буду ориентироваться? - спрашиваю я.
- Не отходи далеко и все будет нормально, - успокаивает фермер, - ты же не в путешествие собираешься.
Объяснять, что именно этим я и собирался заняться, уже поздно. Тем более, я все еще не уверен, как настоящий хозяин костюма отреагирует на мою идею обчистить аппаратную.
- У тебя есть какая-нибудь тележка?
- Тележка? - настораживается фермер, - зачем тебе?
- Не могу долго ходить, нога болит, - я пытаюсь прикинуться идиотом.
Вишневский хмурится и куда-то уходит. Возвращается он через несколько минут и вместо тележки катит перед собой винтовой табурет на колесах.
- Подойдет?
Деваться некуда. Получил то, что заказывал. Даже лучше.
Фермер ведет меня в смежное с раздевалкой помещение, в котором кроме встроенных в пол металлических дверей ничего нет.
- Спуск довольно крутой, так что держись за поручни, - напутствует Вишневский, - и да, когда выйдешь на поверхность, не маячь там.
- Скоро вернусь, - неуверенно отвечаю я.
Фермер выглядит довольным. Очевидно, ему нравится чувствовать себя значимым. Он распахивает металлические дверцы, затем засовывает руку в карман и вытаскивает оттуда пакетик с зерном.
- Юпитер в помощь, - подмигивает мне Вишневский, высыпает на ладонь немного риса и кидает его в черный проем.
***
Надеяться на то, что табурет с водруженным на него тяжелым ящиком можно будет протащить по рыхлому грунту, не имея при этом в наличии даже самой примитивной карты местности, мог только сумасшедший. Поэтому, как только Вишневский закрывает за мной двери, тут же отпускаю табурет. Он быстро исчезает в темноте и через некоторое время где-то снизу раздается грохот. Надеюсь, спустившись, я обнаружу отломанное колесо или сиденье, тогда у  меня появится законное оправдание не тащить за собой эту бандуру.
Спуск проходит без происшествий и через несколько минут я натыкаюсь на отпущенный мной в свободное путешествие табурет. К несчастью, он цел. Нужно решить, оставить ли его здесь или же захватить с собой, в качестве эксперимента. Логичнее выбрать второй вариант, так как это может послужить хорошей тренировкой.
На то, чтобы выбраться на поверхность, у меня уходит около десяти минут. Теперь я, одинокая точка посреди фантастического пейзажа, стою на огромной платформе и не могу поверить, что у меня получилось. Сложно справиться с эмоциями, когда впервые за долгие годы ощутил, что же на самом деле значит слово пространство.
Оказалось, мои переживания были напрасными: табурет довольно неплохо катится по поверхности, также нет особой необходимости и в карте, об отсутствии которой я переживал - местонахождение аппаратных выдают огромные мачты, буквально облепленные красными огнями.
Я устремляюсь к ближайшей антенне, развлекая себя мыслями о скорой расправе над Джеймсом. Главное – дождаться выходных, когда обитатели колонии соберутся на какой-нибудь кинопремьере. Придется немного огорчить зрителей и вместо очередного блокбастера перед самым началом сеанса вывалить на большой экран все грешки мерзкого старикана, прилепив в качестве бонуса сцену с избиением Вишневского. Как все это сделать, понятия не имею, разберусь потом, сейчас главное дотащить ящик. Не терпится увидеть лицо Джеймса, когда он узнает о случившемся...
Насладиться мечтами мешает табурет, который почему-то начал застревать. Приходится его постоянно выталкивать из ям, и я с ужасом представляю, что же будет, когда придется возвращаться обратно с грузом.
И все же несмотря на все трудности, я почти у цели, стою перед пыльным ангаром и слушаю стук своего сердца, красного и квадратного, спрятанного в двадцати метрах от меня под землей.
- Сезам откройся! - радостно кричу я, но ничего не происходит.
- Наверное, следует потянуть за ручку, - советует воображаемый Али-Баба.
Огромные створки ворот медленно разъезжаются в стороны, я толкаю перед собой табурет и делаю шаг навстречу новой свободной жизни. Сразу же загораются лампы, освещая путь к лифту.
Осталось спуститься в сокровищницу.
- Меня интересует красный ящик. Крайний справа от входа, - повторяю я слова Фишера.
Лифт останавливается. Некоторое время ничего не происходит.
- Неужели застрял... - шепчу я.
Наконец раздается тихое жужжание и двери открываются. Я уже готовлюсь шагнуть вправо, но в этом нет необходимости. Ни красных, ни коричневых, ни желтых, ни каких-либо других ящиков здесь нет. Передо мной лишь голые стены и несколько толстых кабелей, свисающих с потолка. В аппаратной пусто.

(конец первой части)